Николай Никуляк - Нить курьера Страница 34

С фотографии, размером в четверть открытки, прищуренным взглядом смотрел на нас пожилой человек в приличном костюме и в шляпе. Снят он был на фоне красивой виллы, рядом с роскошным автомобилем. Под ступеньками крыльца кинобудки валялись в большом количестве пустые бутылки разной формы и с разными наклейками.

— Пил, по-видимому, по ночам, заглушал страх, — резюмировал Ибрагим.

— Видно сразу — жадюга, — в тон Ибрагиму сказал я, указывая на чемоданы.

Обнаруженные в процессе обыска документы проливали свет на давно мучивший меня вопрос: каким же образом Ползунов — молодой советский паренек — стал шпионом, как он угодил в лапы Шварца?

Подробнее об этом Ползунов рассказал сам на первых же допросах, осознац бессмысленность попыток вводить следствие в заблуждение. Все, оказывается, началось с контрабанды.

Обратив внимание на то, что Ползунов часто один приезжает в Вену, Шварц заговорил с ним на вокзале на бёзуко- ризненном русском языке, выдав себя за международного коммерсанта. Встретив во второй раз, уговорил продать в Венгрии дюжину золотых дамских часов, пообещав за это крупное вознаграждение. На квартире Шварца, расположенной в американском секторе Вены, Ползунова ждали обильное угощение и миловидная австрийка.

Несколько раз возобновлялись контрабандные операции с часами, сопровождавшиеся пьяными оргиями в квартире Шварца, которая, по сути дела, была конспиративной квартирой западно-германской и американской разведок. Здесь же, параллельно с выпивками, велась и антисоветская обработка Ползунова.

Все его документы и он сам были неоднократно сфотографированы, а антисоветские высказывания записаны на магнитофонную ленту. Когда же Шварц, обшаривая вещи Пол? зунова, обнаружил спрятанный в фуражке адрес его отца, проживающего, как оказалось, в США, то сразу же решил вести дело солидное Теперь он знал, что драки между ними не будет, и не ошибся.

— Не твой ли это отец ^Михаил Афанасьевич? В начале войны перебежал к немцам, а сейчас проживает в США, в штате Флорида? вкрадчиво спросил Шварц бледнеющего Ползунова во время уединенной беседы с ним в своей квартире.

Солдат вздрогнул, схватил фуражку и увидел, что маленькая записка с адресом, которую он прятал, перекладывая из одного места в другое, бесследно исчезла. С ужасом и отчаянием взглянул на Шварца.

— А ты, оказывается, трусишка! — с ухмылкой произнес Шварц. — Вижу, что твой отец был храбрее, решившись на переход через линию фронта.

— Он был освобожден немцами из тюрьмы в городе Ржеве, — беспомощно лепетал Ползунов, — где сидел за растрату. Это я говорю со слов матери.

В узких и темных глазах Шварца вспыхнули лукавые огоньки:

— Мать… — выругался он отвратительными словами. — То же хороша! Еще не окончилась война, а она уже спуталась с другим. Чуть ли не с капитаном?

И Ползунов понял: Шварц знает все. Видимо, обо всем этом рассказал отец.

— Нам тяжело жилось после того, как мы покинули Ржев и обосновались в новом месте. А капитан помогал, был мне вторым отцом.

Шварц сдвинул брови, закурил сигарету, постучал обгоревшей спичкой по коробке и сказал властным тоном:

— Двух отцов не бывает, мальчик, запомни. Об отце, надеюсь, помалкиваешь?

— Мать всем говорила, что он погиб на войне. С тех пор своим отцом я называл капитана, — простодушно и все еще испуганно бормотал Ползунов.

Шварц вытаскивал спички из коробки и ломал одну за другой:

— А кто знает об адресе?

— Перед отъездом в армию я ездил к бабушке в Ржев. Она любила меня, рассказала, что отец жив, дала адрес. Об адресе я не говорил никому.

Тут Шварц впервые улыбнулся. Помедлив, он вынул из внутреннего кармана своего элегантного пиджака небольшой листик бумаги и, улыбаясь, потребовал.

— Читай.

Знакомый почерк, почерк родного отца, поплыл перед растерянным взглядом Ползунова… Несколько десятков слов. Он перечитал их бессчетное количество раз и запомнил до конца жизни.

Затем Шварц показал и фотографию. При этом он заметил завистливый взгляд Ползунова. Пододвинув к возбужденному солдату листок бумаги и автоматическую ручку, Шварц приказал:

— Пиши.

Он продиктовал ответ отцу, который по своему содержанию скорее походил на обязательство Ползунова шпионить против своей страны.

Шварц не любил отвлеченных рассуждений. Он был человеком дела. Он заставил Ползунова подробно описать свою жизнь, указать имена и места жительства всех родственников и близких знакомых, кратко охарактеризовать их.

Все это внимательно перечитал и, глядя на Ползунова в упор, тихо, почти шепотом, вынес приговор:

— За измену — смерть. — И, улыбнувшись, добавил:-^ Обоим, — указав при этом на Ползунова и фотографию отца. — А теперь можете идти к фрейлейн.

Униженный, дрожащий, Ползунов вдруг с предельной ясностью понял, что случилось непоправимое, страшное, что теперь он в крепких руках этого страшного человека. И почему-то ему показалось, что своей жизни у него больше не будет.

Поэтому Ползунов ощутил острую потребность заглушить остатки проданной совести водкой, забыться в объятьях продажной женщины.

Оставшись один, Шварц перечитал еще раз письмо Ползунова к отцу. Лезвием бритвы аккуратно отрезал верхнюю часть листа со словами: «Дорогой папочка!» Оставшуюся часть подколол к другим бумагам, написанным Ползуновым.

Подошел к балкону, распахнул дверь.

Стояла непроглядная ночь, крепким, спокойным сном опала Вена.

А через час он уже отстукивал в центр известную криптограмму:

«Русский солдат оформлен…»

В последующие приезды Ползунова в Вену Шварц всегда его ждал в своей машине в условленном месте. Ползунов незаметно садился в машину и сразу же набрасывал на себя приготовленные Шварцем плащ, шарф и шляпу. Так они добирались до квартиры Шварца. Во время этих встреч резидент почти не давал никаких заданий разведывательного характера своему новому агенту даже по авиасоединению, в котором тот проходил службу. Он лишь настойчиво обрабатывал его в антисоветском духе и кропотливо обучал технике шпионажа и связи. По указанию хозяев, Шварц подготавливал Ползунова на длительное оседание в СССР. Ползунов готовился для нанесения удара в спину своей родине, своему народу. Для этой цели и отрабатывались различные варианты.

Предвидя перебои в связях, Шварц и вручил ему, по его просьбе «для большей стойкости», адрес, письмо и фото отца, которые возлюбленная им австрийка старательно зашила в погон его гимнастерки.

Шварц потирал руки. Матерый шпионский волк имел основания быть довольным. А я, занимаясь разоблачением Ползунова, и не подозревал, что судьба сведет меня, и не один раз, с матерым шпионом Шварцем…

ГЛАВА VII

ВСТРЕЧИ СО ШВАРЦЕМ

Шли мы с Ибрагимом по широкой зеленой улице, через южную окраину города, туда, где среди высоких деревьев прятались пансионат и кемпинг. Был самый разгар туристского сезона. Гости из многих стран, привлекаемые неувядаемой красотой Кавказа, заполняли городские и загородные гостиницы. Но мы-то знали, что среди них есть и такие, которых влекла к нам не экзотика туристских маршрутов.

Присутствием в городе таких «гостей» и объяснялась наша прогулка в этот тихий загородный, район, считающийся излюбленным местом отдыха.

Шли мы молча и не спеша, занятые своими мыслями.

Вскоре слева от дороги замелькали утопающие в зелени белые шапки палаток кемпинга. В густых зарослях кустаре ника, в стороне от палаток, нас поджидала женщина.

— Я вас побеспокоила? — спросила она, когда мы приблизились.

Я сразу же опознал ее по голосу. Накануне она позвонила в управление и попросила приехать, помочь ей разобраться в ее сомнениях. По телефону мы условились о времени и месте встречи.

— Беспокойство — наша профессия, — ответил я, здороваясь и пожимая ей руку. — Да и ваша тоже, раз вы решили работать в таком беспокойном месте. Чем чаще вы будете нас беспокоить, тем больше мы будем беспокоиться о делах, — заключил я полушутя.

— Это так, — усмехнулась она. — Но вот, скажите, зачем человеку выбрасывать изорванные бумаги не у своей палатки, а у чужой, хотя там стоит такая же урна?

— Нельзя ли подробнее?

Я всматривался в лицо женщины: запоминались две крутые морщины, седые волосы и большие выразительные глаза.

Ночью приехал какой-то Мориц, и не один, а с дамой. Приехал на собственной автомашине, — тихо, но твердо говорила она. — Так вот, ранним утром иду я по дорожке и вижу: вышел он в брюках и рубашке, без пиджака, осмотрелся По сторонам, словно вор, и двинулся к другой палатке, подальше. Бросил в урну бумаги и опять к себе. А я думаю, зачем эти бумаги бросать у чужой палатки?