Леонид Николаев - Феникс Страница 35

Он еще раз глянул на часы и опять на швейцарские, принадлежавшие Рут. Невольно и она посмотрела. Стрелки застыли на половине второго. Почему-то ей показалось это символическим – половина второго. Целый час члены правительства находятся у Риббентропа. Неужели он еще не принял их, не подписал договор между «Германской и Туркестанской империями», как сказано в той бумаге, что показывал ей торжественно муж? И разрешение на подпись должен дать гауптштурмфюрер? Не ложь ли это? Что может какой-то капитан, всего только капитан? Впрочем, он хозяин дома на Ноенбургерштрассе, господин всех туркестанцев, находящихся в Германии. Ему фюрер отдал их. Живыми и мертвыми. Отдал на вечное пользование. И ее отдал – Рут. Немку Рут. Ведь она жена «отца туркестанцев». И сейчас капитан борется не с ней, не с президентом. Он борется с бароном Менке… Вторым господином. Вторым хозяином. И фрау Хенкель, обворожительная фрау Хенкель, лишь исполнительница его замыслов.

Капитан встал. Невежа. Не подождал, пока ей захочется подняться. Не подал руки. Заторопился.

– Одевайтесь.

Опять эти часы. Опять счет минутам.

– Мы должны успеть.

Рут вошла в кабину. Он захлопнул за ней дверцу. Сказал:

– Пользуюсь этой невольной задержкой, чтобы предупредить вас, фрау…

Дверь сама отворилась. Наполовину Ольшер мог увидеть Рут, видимо, этого она хотела, но он снова машинально захлопнул створку.

– О чем предупредить, капитан? – игриво переспросила фрау Хенкель.

– Никакие хитрости больше не помогут вам.

– Вы отказываете молодой женщине в невинных шалостях. Не слишком ли это жестоко, дорогой гаупт-штурмфюрер?

– У нас разные представления о шалостях. Они не так уж невинны. Во всяком случае, мне ваши шалости не нужны. Я исключаю их. Навсегда.

– Это уже приказ?

– Если хотите.

– Мне становится грустно.

Дверь распахнулась еще раз. Вышла Рут. В том же наряде, что приехала к озеру. Только прическа чуть-чуть испортилась, и «шахиня» на ходу поправляла ее. В зубах держала шпильку, а рукой заправляла за ухо волнистую прядь.

– Я почти готова. Едем?

– Едем.

– Куда? – Шпилька мешала говорить, и Рут вынула ее изо рта. Вколола в волосы.

– В отель.

Она пожала плечами.

– Вы, кажется, торопились в министерство…

– Нет. Я тороплюсь к телефону.

Ольшер зашагал впереди. Она поплелась следом, вытаскивая туфли из мягкого теплого песка. Сказала с досадой:

– Вы очень жестоки со мной, капитан.

Риббентроп все-таки принял членов правительства. Принял после отъезда итальянского посла. Вернее, не принял, а разрешил войти в кабинет, где стоял большой дубовый стол с резными ножками и массивное кресло, обитое зеленым бархатом. Министра не было. Над креслом висел портрет Гитлера, произносящего речь. Начальник протокольного отдела позволил господам сесть, а сам остался на ногах и смотрел на вторую внутреннюю дверь, из которой должен был, как из-за кулис, появиться министр «третьей империи». Менке волновался. Ему все не нравилось сегодня. Все беспокоило: и неожиданное появление итальянца, и двухчасовая задержка, и отсутствие в кабинете министра. Исчезновение Рут Хенкель тоже настораживало. Ее участие в церемонии было необязательным, но уж если она примкнула к кортежу, то должна была проделать весь путь и даже предстать перед Риббентропом, – кстати, барон симпатизировал красивым женщинам… То, что Рут села в машину Ольшера и эта машина вдруг улетучилась, – казалось подозрительным. К тому же минут десять назад в министерство позвонили из «штаба» Гиммлера, – так доверительно сообщил Менке начальник протокольного отдела. Позвонили Риббентропу. И сейчас, кажется, министр разговаривал со «штабом». Конечно, «штаб» – это туманное обозначение. Менке не верил, что сам Гиммлер вмешивается в формирование «правительства Туркестана». Звонят, безусловно, из Главного управления СС. И по инициативе гауптштурмфюрера Ольшера. Впрочем, Ольшер мог лично обратиться к Риббентропу – эсэсовские заправилы получили право во все вмешиваться, все контролировать.

Кончился разговор или нет, неизвестно. Но министр не появлялся в кабинете. Ожидание стало не только утомительным, но и драматичным. Все были напряжены до предела. Президент без конца приглаживал волосы, и движения его руки напоминали нервный тик. Баймирза Хаит покусывал губы. Остальные члены кабинета испуганно и растерянно смотрели на Менке – по его лицу пытались узнать судьбу собственного правительства – свою судьбу.

В эту неприятную минуту ввалился еще шарфюрер, которого послали разыскивать жену президента. Ввалился запыхавшийся и доложил:

– Внизу… в вестибюле… требуют Вали-ака!

Требуют! Президента требуют. Осел. Не мог сообщить тихо. Президенту или тому же Менке. Барон побледнел от возмущения.

– Что вы болтаете?!

Саид смутился. Он не хотел обидеть главу правительства. Но там действительно его требуют.

– Меня послал портье.

Менке ужаснулся:

– Портье?! – Голос его прозвучал так жестко и так гневно, что Саид поежился.

– Простите… Я не хотел… К телефону срочно вызывают Вали-ака.

Президент не разделял негодования барона. Что такое этикет, если кто-то требует. Тем более требует в министерстве. Здесь все имеют право приказывать. Здесь хозяева. Но он подумал не о хозяевах сейчас.

– Это Рут, наверное?

Шарфюреру пришлось огорчить президента:

– Вас вызывает капитан Ольшер.

Автоматически глава правительства привстал. Раз вызывает начальник «Тюркостштелле», надо идти. Немедленно.

– Передайте господину гауптштурмфюреру, – остановил президента Менке. Остановил своим обращением к Исламбеку, – пусть подождет. Или позвонит позже. Мы заняты.

– Слушаюсь.

Саид повернулся, чтобы уйти, но не успел сделать шага. Внутренняя дверь распахнулась, и появился Риббентроп.

Все встали. Члены правительства. Барон торопливо поздоровался со всеми и так же торопливо произнес:

– У нас очень мало времени, господа. Прошу! – Это относилось к начальнику протокольного отдела. Тот взял лист бумаги и приготовился читать, но барон прервал его. – С текстом договора все знакомы. Приступим к процедуре.

Чтение текста как раз входило в процедуру. Чтение обоих текстов: на немецком и на «чогатайском» языках. Однако предупреждение министра снимало эту предварительную часть церемонии. И он положил два листа на стол перед Риббентропом.

У Менке дергалась бровь. Он едва сдерживал себя. Событие, которому придавалось такое значение, по чьей-то воле, а может, по недомыслию, превращено в оскорбительную и унизительную формальность. Для него, Менке, унизительную. И он, пренебрегая правилами хорошего тона, этикетом, заговорил с министром по-французски. Раздраженно. Напомнил о цели процедуры, о значении ее для друзей Германии – тех друзей, которые сидят сейчас здесь. «Историческое событие для Востока», – подчеркнул Менке.

Риббентроп выслушал его молча и равнодушно. Министерству иностранных дел было абсолютно безразлично, какова цель настоящей церемонии. Неужели Менке считает, что Риббентроп всерьез станет заниматься берлинским «правительством Туркестана», вести с ним дипломатическую игру и тем более учитывать «новую восточную империю» как государство? Это нужно СС. Нужно Гиммлеру, собирателю наемников и предателей, а он, Риббентроп, только снисходит до исполнителя воли фюрера и ставит свою подпись под документом. Да и документ ли это?

Все сказал своим молчанием министр. Все объяснил. Он подошел к столу и взял перо. Из рук начальника протокольного отдела. Уже обмакнутое в черные чернила. Специальные.

Саид был здесь посторонним. Даже мысленно он не участвовал в заключении союза с Германией. Душа его оставалась чистой. А они, те, что стояли у стола, давали клятву на верность врагу. Давали спокойно. Впрочем, может, и волновались. Вздрагивали внутри. На какую-то долю секунды представляли себе будущее: а вдруг! А если! Что тогда?

Что?

Да, это страшно. Нельзя не вздрогнуть. Нельзя не подумать о расплате. Впрочем, здесь бояться незачем. Стоит красивый, уверенный во всем Риббентроп. В большие окна льется ровный, мягкий свет осеннего дня. Внизу у толстых каменных стен дежурят эсэсовцы с автоматами. Дежурят непрерывно. Круглые сутки. Твердыня.

«Если бы сейчас, в эту минуту, я мог сообщить, – подумал с отчаянием Саид. – Мог сообщить своим: еще один враг вступает в борьбу. Будьте начеку!»

«Но я нем. Двадцать шестой “без руки”. Проклятие!»

– Еще вина!

Кельнер поклонился и вышел из номера. Дряхлый старик с трясущейся головой. Вот такие теперь официанты в отеле. Старики и уроды. Тошно смотреть. Но обслуживают хорошо. Тем более офицера СС. А что с дамой эсэсовец, кельнер узнал от хозяина. По секрету. Как предупреждение. И старается изо всех сил. Бегает. Голова трясется, как плохо привязанный к кошелке вилок капусты.