Эдуардо Мендоса - Кошачья свара. Мадрид, 1936 Страница 35

- Жалкая замена, - заметила Пакита.

- Лучше, чем ничего. Кроме того, для Веласкеса живопись и реальность часто менялись местами, хотя это нас заведет слишком далеко от темы. Вопрос в том, что по возвращении страсть поутихла после долгой разлуки, а компрометирующий портрет он, вероятно, оставил в Риме. В свое время кто-то привез его в Испанию, и вот он здесь, в нескольких метрах от этого кафе, в ожидании...

- Пока Энтони Уайтлендс познакомит с ним весь мир, - прервала его Пакита.

На сей раз тон ее голоса насторожил англичанина.

- Конечно, - ответил он, - осталось уточнить некоторые детали. - Вы сердитесь?

- Да, только не на вас. На моем пути встречаются одни мечтатели, и я сыта этим по горло. Но не будем об этом. Значение имею не я, а Веласкес.

Ее голос сорвался, и быстро дернув головой, словно что-то привлекло ее внимание, она отвернулась. Озадаченный такой резкой переменой, Энтони не знал, как отреагировать. Через несколько секунд Пакита снова повернулась к собеседнику с затуманенным взором, но спокойным голосом произнесла:

- Вчера перед статуей Христа Мединасели я попросила вас не подтверждать подлинность картины. Тогда я подумала, что взамен могу предложить нечто ценное. А сейчас вижу, что для вас я значу гораздо меньше, чем картина или то, что она символизирует. Ничто не собьет вас с пути, и я вас в этом не виню. Для меня нет никакого унижения в том, чтобы быть отвергнутой ради женщины, которая умерла три столетия назад и которую мы знаем только в лицо и по значительной части ее тела, но меня это не удивляет, я всё понимаю.

- Мне трудно будет понять, если вы не объясните причину своего поведения, - сказал англичанин.

- Дайте мне платок.

Энтони протянул ей платок, она вытерла невидимые слезы и вернула его.

- Некоторое время назад, - произнес он, видя, что Пакита не собирается больше ничего прибавить к сказанному, - вы сами предлагали мне высказать свои опасения. Вот они, вкратце. Уже несколько лет моя жизнь как будто остановилась. Я нахожусь в застое, профессиональном и личном, и не видно признаков, что положение может измениться. Я видел множество подобных случаев и не питаю иллюзий: блестящие студенческие годы, прекрасные перспективы, несколько лет процветания, а потом ничего, маразм, вторичность и посредственность. Я двигаюсь по той же схеме: позади осталась молодость, и я пячусь назад, словно рак. И вдруг самым неожиданным образом мне открывается уникальная возможность, и в моей жизни и вообще в мире искусства. Приключение, полное риска, на грани закона, и мало того, в его ход вмешиваются мощные эмоциональные факторы. Но если несмотря ни на что всё окончится благополучно, если хоть один чертов раз дело выгорит, я получу нечто большее, чем удовлетворение своего смехотворного академического тщеславия. Я завоюю престиж. И деньги, да, деньги, чтобы купить себе независимость и достоинство. Наконец-то я перестану побираться... Знаете, что это означает, сеньорита Пакита?

- Это знают все женщины, сеньор Уайтлендс, - ответила она. Но не бойтесь, я не буду настаивать, я слишком гордая. Конечно, я вас понимаю, как и вы поняли бы меня, если бы я вам рассказала о своих мотивах. Но не расскажу. Пока нет. Однако, дам вам кое-какие подсказки. Остальное вам придется разгадать самому, а там посмотрим, хватит ли у вас проницательности распутать загадку настоящего, как вы справились с тонкостями XVII века.

Пока они беседовали, кафе уже покинули те клиенты, с которыми они зашли одновременно, и заведение стала наполнять новая, шумная публика. Энтони подозвал официанта, расплатился, и они вышли. Ветер утих, и солнце стояло высоко на безоблачном небе, наполняя воздух теплым предвкушением весны. На ветках деревьев набухли почки. Они молча дошли до задней двери сада особняка и остановились там, пока Пакита искала ключи.

- Раньше я говорила вам, что хочу попросить об одолжении, - сказала она, приоткрыв дверь. - Я об этом не забыла.

- Конечно. Говорите.

- Сегодня вечером, в семь, Хосе-Антонио Примо де Ривера устраивает митинг в кинотеатре "Европа". Я хочу туда пойти, и чтобы вы меня проводили. Ждите меня в шесть часов на углу Серрано и Эрмосильи. Там возьмем такси. Я могу на вас рассчитывать?

- С удовольствием.

- Тогда увидимся. Но уверена, что этот опыт вам пригодится. В шесть. С пунктуальностью англичанина.

Глава 21

Все горести и превратности истории, безвластие и раздоры, накопившиеся в Испании в 1936 году, с взаимного согласия сторон были немедленно временно позабыты на время аперитива. Разодетые клиенты наполнили элегантные кафе квартала Саламанка, в точности так же, как и грязные забегаловки района Лавапьес наполнились вульгарными типами, когда Энтони Уайтлендс шагал в сторону гостиницы, погруженный в самые разнообразные размышления.

Впервые со времени своего приезда в Мадрид он был доволен развитием событий. По его мнению, последняя беседа с Пакитой в "Мичигане" протекала в благоприятном для него русле, она отказалась от своего прежнего неприветливого и закрытого поведения, а Энтони, со своей стороны, смог изложить свою точку зрения без позерства или застенчивости, в общем, не наделав ошибок, о которых стоило бы раскаиваться, и глупостей, как раньше.

Будущее их отношений оставалось непредсказуемым, но по меньшей мере они развивались в правильном направлении. Возможность, которую она предложила в тот вечер, свидетельствовала об этом изменении поведения: эта была демонстрация доверия и, вероятно, предложение перевести отношения в другую плоскость, разрешение вступить в прямое состязание с соперником, чье превосходство было бы наивно не признать, однако с мастерством и терпением победить его было возможно. Всё это в общем-то в душе у Энтони отходило на второй план перед важностью того, что в его руки попал Веласкес. Это вызывало в нем такой восторг, что лишь природная сдержанность и строгое воспитание мешали ему вести себя при всём честном народе как безумец. Он двигался большими шагами, размахивая руками и непроизвольно выкрикивая какие-то фразы или отдельные слова, что привлекало внимание прохожих.

Он торопился добраться до гостиницы, чтобы записать водоворот крутившихся в его голове мыслей, отчасти чтобы привести их в порядок, а отчасти чтобы успокоиться. Под влиянием этого решения, хотя его и подстегивал голод, он не прислушался к призывам сирен из ресторанов и забегаловок, по прежнему не замедлив шаг.

Когда до гостиницы оставалась сотня метров, он услышал, как кто-то окликает его из-за спины, обернулся и столкнулся лицом к лицу с Ихинио Саморой Саморано.

- Ну надо же! - воскликнул он. - Опять вы! Не слишком ли много совпадений?

Ихинио Самора рассмеялся и сказал:

- Вы правы. Такая случайность была бы слишком случайной. Но это не так. Я искал вас в гостинице, и портье сказал, что вы ушли.

- Понятно. А можно узнать, зачем вы меня искали?

- Можно, можно. Тем более, когда мы наконец увиделись. Но такие вещи на ходу и за минуту не рассказывают, только за хорошим обедом с бутылочкой Вальдепеньяса.

- Простите, - ответил Энтони. - Но сейчас я не могу себе этого позволить.

- О, сеньор, я не совсем точно выразился. Я приглашаю.

- Дело не в этом. У меня много дел, мне нужно немедленно вернуться в гостиницу.

Ихинио Самора улыбнулся одними глазами.

- Что ж, если у вас и правда есть дела, то не ходите в гостиницу. У входа стоит один тип, очень смахивающий на полицейского, и когда я спросил про вас, он осмотрел меня с головы до пят. Из этого я сделал вывод, что он ждет вас. Такое возможно?

- Возможно.

- В таком случае, оставьте его с носом и пойдемте поедим жаркого. Стоило мне это сказать, и вижу, как у вас слюнки потекли. И не бойтесь, я не стану спрашивать, из-за чего за вами следят.

Энтони не стал терять времени на размышления: если его кто-то ждет в гостинице, то это капитан Коскльюэла или другой посланник подполковника Марранона, и лучше не подавать признаков жизни, ему есть что скрывать. А если они снова отвезут его в Главное управление госбезопасности, то он может забыть о свидании с Пакитой и посещении митинга Хосе-Антонио Примо де Риверы.

- Ладно, идемте, а платить будем вскладчину.

- Это не в обычае у испанцев, - заметил тот, - но согласен.

Они отошли от гостиницы и через некоторое время Ихинио Самора зашел в закусочную, англичанин последовал за ним. Внутри было довольно много людей, но царила почти гробовая тишина, нарушаемая лишь звоном тарелок. По знаку официанта они поднялись на второй этаж и заняли свободный стол. Вскоре он уже был покрыт блюдами, наполненными капустой, горохом, ветчиной, картошкой и разными видами колбасы. Толстая женщина в довольно грязном фартуке подала им суп в глиняных тарелках, а мальчишка принес вино.

Ихинио Самора положил себе всего и без лишних слов принялся есть с большим аппетитом. Брошенный собеседником, Энтони сделал то же самое. Еда была вкусной, а вино, хоть и не столь хорошее, всё же отлично ее дополняло, так что уже на середине обеда у обоих раскраснелись щеки, а глаза удовлетворенно заблестели. Именно этот момент Ихинио Самора выбрал для того, чтобы положить приборы на тарелку, вытереть губы с выдававшей хорошее воспитание аккуратностью и начать разговор: