Эхо северных скал - Александр Александрович Тамоников Страница 35

что у тебя на душе, на сердце. Горе, оно и есть горе. Готовились к похоронам двух охотников и красноармейца Яшкина. Крепких зрелых мужиков в поселке не оставалось, все ушли на фронт. А те, кто остался, или не подходили по возрасту, или были инвалидами. Кто ногу отморозил на охоте или в море, у кого перелом не так сросся. А кто и от рождения хворый. Кормили семьи, кто как мог, не глядя на хворость и недомогания. Оба охотника были мужиками еще крепкими, но под мобилизацию не попали по причине возраста. Обоим было чуть за шестьдесят. Но семьи лишились кормильцев, и это было горе для северного поселка.

Белецкий стоял и слушал. Он слышал, как голосили женщины, как шептались старухи, вспоминая убиенных, как хмуро и сурово смотрели рано повзрослевшие дети. Что он видел за эти годы в море, в поселке на берегу, где его взяли в свою артель рыбаки? Да, бывало, что тонул рыбак, но это все происходило помимо Сергея Иннокентьевича. Он ни с кем не общался, возвращаясь из моря, никуда не ходил. Ел, спал, работал. Просто проходило время – и все. О семье он старался не думать, пытаясь избежать душевных мук. Смирился с тем, что никогда уже не увидит жену и дочь, что для них да и для себя самого он умер. И вот сейчас он буквально с головой окунулся в горе. Горе простых людей, которые не видели достатка, для которых все доставалось в этой жизни большим и тяжким физическим трудом. И радость для них радость, пусть маленькая, но они умели ценить каждый подарок судьбы, удачу на охоте, в море. И горе они принимали как горе. Тоже всей душой.

Белецкий вспоминал сейчас свой экипаж, подчиненных ему матросиков из боевого отделения. Он был близок со своими подчиненными, в море иначе нельзя. Знал чаяния и проблемы каждого, как мог, участвовал в их разрешении. А потом он взял и похоронил себя заживо, ушел от жизни, от проблем своего народа, а значит, и от проблем своей страны. А она ведь все равно Родина, как бы ни звался ее руководитель и как бы ни называлась его должность. Родина – это страна со столицей Москва и второй столицей Питер. Родина – это березки под окном в имении его матери, это луга, на которых пели девушки и плели себе венки. Это жаворонки в небе жарким летом, это вьюга за окном и сказки няни у жарко натопленной печи. Родина – это и небо, и воздух, и запах лугов и полей.

Белецкий пошел по поселку, глядя во дворы, в окна домов, глядя на людей, пытаясь заглянуть им в глаза. Ты же русский, говорил он сам себе мысленно. И это русские люди. Ты воевал с германцами. И вот снова германские войска вторглись на твою Родину. И вот эти русские люди сражаются с врагом, не щадя себя. И вот эти трое погибли, защищая Родину. Война идет везде. И в тылу, и на фронте в окопах. И тут вспомнились Белецкому рассказы рыбаков у них в артели о положении на фронтах.

И Белецкий стал вспоминать то, что тогда просто проходило мимо его сознания. А ведь люди умирали от голода в Ленинграде. Умирали в блокадном городе на рабочих местах у станков, но продолжали изготавливать оружие, патроны, снаряды, продолжали чинить танки. Делать все, что нужно фронту, и продолжали умирать. Это жутко, когда люди умирают просто на улице. А утром их собирают специальные команды и везут хоронить. Это жутко, когда по льду идут машина за машиной, эвакуируя голодных, ослабших детей из окруженного города, и эти машины уходят под лед. Вместе с детьми.

Жутко, когда огромный город сожжен и разрушен, когда в нем еще остаются жители, не сумевшие уйти или которым некуда идти. И война в этом городе идет за каждый дом, за каждый этаж дома. Страшно, когда столица собирает ополченцев, курсантов военных училищ, всех, кто может держать оружие в руках, и бросает их на танковые полчища врага, чтобы остановить или замедлить его продвижение. Да, сзади идут свежие, укомплектованные сибирские дивизии, но врага нужно удержать, не пустить в Москву. И не пустили. Умирали под гусеницами вражеских танков, прижимая к груди последнюю гранату. Умирали за Родину, за свой народ. Умирали потому, что верили, что не будет больше на земле коричневой чумы, что не будет больше нацистов. За это можно умереть, чтобы этого больше никогда не было. Чтобы после победы было только солнце, мир, покой и детский беззаботный смех.

Белецкий остановился, увидев мальчугана лет восьми в больших сапогах, размера на три больше его ноги и фуфайке не по росту. Мальчик стоял и шмыгал носом, вытирая глаза. Присев на корточки, моряк спросил:

– Ты чего тут стоишь один? Плачешь?

– Нет, – огрызнулся малец и, помолчав, добавил: – Папка там. Мертвый лежит.

– Твой папка погиб в бою с врагами, он защищал ваш поселок, – тихо сказал Белецкий и погладил паренька по голове.

– Я знаю, не маленький, – дернул головой малец. – Он герой, только…

– Только что? – спросил моряк.

– Только его уже никогда не будет. Он навсегда мертвый…

Малец ушел, а Белецкий выпрямился и остался стоять у забора, переваривая услышанные от мальчика слова. Никогда… Навсегда… А ведь какие страшные слова, если вдуматься. Терять что-то не на время, не с надеждой на восстановление, а навсегда! Это страшное слово – «навсегда». А перед глазами встало лицо жены, лицо дочери, какими он видел их несколько лет назад, когда они сходили с баркаса на мокрые доски деревенской пристани в Северной Норвегии. Он тогда кричал им, что скоро они будут вместе, просил, чтобы ждали его, верили. Дочь Татьяна плакала и махала рукой, она верила и надеялась, дети верят обещаниям легко и просто. А жена не плакала, она смотрела на Сергея большими сухими глазами и не верила, что они снова когда-то увидятся. В ее глазах читалось это страшное слово «навсегда». Они расставались тогда навсегда.

Белецкий пошел быстрее, потом побежал по улице к дому, где сейчас лежала норвежская девушка.

– Мэрит, вы позволите? – запинаясь и вытирая лоб рукой, спросил Белецкий, входя в дом. – Мне очень нужно, поверьте!

– Кто вы? – Девушка приподнялась на подушке, с тревогой глядя в лицо мужчины. – Я видела вас вместе с ними, с Виктором.

– Да я с ними, и я буду сражаться рядом с ними с врагом, с гитлеровцами. Но я хотел поговорить с вами о другом, Мэрит.

– Говорите. Что вы хотели?

– Вы ведь все равно вернетесь в Норвегию, когда кончится война. Она кончится, я теперь это хорошо знаю, уверен. Германия будет снова побеждена, и в Европе воцарится мир. И вы вернетесь в Норвегию. Там, – Белецкий замялся, – там моя жена и дочь. Я отправил их, но сам, наверное, уже не смогу приехать к ним. Никогда. Я понял, какое это страшное слово «никогда», но сделать уже ничего не могу. И не я один, многие. Сегодня здесь хоронят мужчин, они погибли.

– Почему вы не верите, что увидите свою семью? – Мэрит смотрела на Белецкого широко раскрытыми глазами. – Я тоже не верила, пока не случилось чудо – я снова встретила своего любимого, который считал, что я умерла. Верьте, и чудо произойдет! Надо пройти через все, даже через смерть, и только тогда будет чудо, будет жизнь и счастье.

– Да-да, я знаю это, – улыбнулся Белецкий наивности этой девочки и не зная, через что она в самом деле прошла. – Я хотел вас попросить о другом. Когда вы вернетесь, найдите мою семью. Я очень вас прошу пообещать мне это!

– Обещаю, – очень серьезно ответила девушка. – Если я буду жива, то обязательно после войны найду вашу семью.

– Скажите моей жене, что я не мог поступить иначе. Я обещал ей вернуться, но я не смог, потому что я должен был сражаться за многих ради нее одной. Скажите ей, что я сражался за всех женщин своей Родины, за всех матерей и дочерей. Ведь кто-то должен за них сражаться! Для этого в каждой семье рождаются мужчины. И если надо, то они умирают, но живут другие люди, живет их Родина. Так было всегда и так есть. И хочется, чтобы так было и дальше, но чтобы никто не умирал, чтобы не было больше войн!

– Она поймет вас, – кивнула Мэрит. –