Мастер Чэнь - Амалия и Золотой век Страница 36

Член собрания Самилло Осиас: «Законопроект — сатурналия экстравагантности. У нас нет риса кормить людей, но есть пули для солдат. А сколько мы им платим, нашим солдатам? Пять сентаво в день не хватит даже на пачку сигарет. Наконец, служба в армии — это против духа христианства. Готовиться к миру, готовясь к войне, — уже немодно, давайте просто готовиться к миру».

Браво, браво.

И если вы думаете, что американцы в этой стране уже не имеют значения — посмотрите, кто пишет для здешних газет. Вот Фредерик Маркварт, во «Фри пресс»: «Они достаточно мудры, чтобы видеть, что солдаты стране нужны больше, чем учителя, и бункеры больше, чем школы». Красиво.

Но были возражения и посерьезнее. В меморандуме президенту Кесону местные политики указали на четыре слабых места плана. Отсутствие в нем концепции создания флота — из-за этого войска нельзя будет перемещать с одного острова на другой. Еще в плане нет идей, как использовать армию в мирное время (после тайфунов и прочих бедствий). Далее, непонятна роль губернаторов — они что, никак не будут касаться армейских проблем? То есть это армия, среди прочего, против губернаторов? А ведь так и получается.

И главное — деньги, деньги. Ну ведь нет денег. И все это знают.

Я слушала и читала всю эту дискуссию, вспоминала наш разговор с генералом на Виктория-стрит — и как это получилось, что от него я вышла окрыленная и полная уверенности в неуязвимости плана, а теперь все больше понимаю, что правы скорее его оппоненты. Как он это делает? Чертов гипнотизм.

И тем не менее пришел день — это было вчера, — когда закон об обороне президент Кесон подписал в присутствии вытянувшегося в струнку Макартура с его медальным непроницаемым лицом, под урчание синема-камер. У Филиппинского Содружества появился первый в его истории закон.

И делалось все открыто, каждый — включая японцев — мог познакомиться с любой цифрой и строчкой в этом плане. А тогда что это за бред с крадеными документами и старыми японскими адмиралами?

— Что я здесь делаю, — задумчиво посмотрела я на Верта. — Появилась еще одна история. Вот представьте себе…

Верт, когда слушает что-то серьезное, чуть придвигается к собеседнику и склоняет голову вбок. Я его и сейчас таким вижу, эти серые — нет, даже серо-голубые глаза.

— Значит, адмирал Идэ, — сказал он медленно. — Человек, которого нет. Нет ни в одной гостинице — это понятно, иначе бы его так долго не искали. Ну, простые вещи я могу сделать. Вы знаете, сколько здесь японцев?

— Здесь? В Давао, как я знаю, все японцы.

— Нет-нет. Здесь — это в Маниле. Всего-то четыре тысячи сто пятьдесят девять человек, включая немногочисленных женщин и детей. И местная полиция, конечно, и эта маскарадная констебулярия без малейшего труда их всех способна держать в поле зрения. А раз она вашего адмирала не видит…

— Знаете, Верт, у меня однажды было дело, когда все местные китайцы тоже вроде как числились пересчитанными, поскольку без регистрации им находиться в городе не позволялось. А потом оказалось, что в законе есть исключение. Домашнюю прислугу можно не регистрировать.

— Да-да… Ну, Амалия, — японцы очень своеобразный народ, и приезд адмирала, который сражался даже при Цусиме, для них не пустяк. Я наведу справки. В отличие от китайцев, которые нанимают только своих, японцы этого не могут — их мало. Они нанимают местных. А те все знают друг друга. И их всех знает этот мой юный агент. Но если он скажет, что в верхушке японской общины такого человека — старого и безмерно уважаемого — не возникало, в своем доме его никто не поселял, то придется сделать вывод: или он вообще не приезжал, или он не японец.

— Интересный вывод. Слушайте, вы там не слишком рискуете с этим вашим юным другом?

— Да вовсе нет. Я сказал ему, что теперь он работает на французскую разведку.

— Верт! Вы точно растлитель младенчества.

— И поэтому, добавил я, в случае чего японцы меня просто убьют. И его тоже. Так что недели на две относительной секретности его хватит. А потом, есть еще мой профессор.

— Какой? Вот этот? Чьи документы мы…

— Да, Масанори Фукумото. Мы ведь с ним постоянно вместе идем пешком в университет или обратно. Он рад поболтать на французском, к изумлению прохожих.

— Как бы на него посмотреть…

— Чего же проще, вон его окна. А кстати, вот (Верт показал на соседнее здание) — мои. Я уже несколько раз подстерегал его таким образом, как бы случайно выходил на прогулку. Мы с ним обо всем говорим, можно навести его на разговор об адмиралах или о том, как в их общине относятся к советникам самого императора. Знаете, японцы — люди строгих правил. Но подчеркнуто безукоризненными манерами, даже в Японии, отличаются обычно светские шулеры и авантюристы. Фукумото же очаровательный человек, настоящий профессор, у него даже — это так нехарактерно для японцев — есть чувство юмора. Вообразите!

— Что — никакого самурайского меча, волчьего оскала и военной выправки?

— Ничего военного, уверяю вас. А гражданской разведки у японцев нет.

Вот тут я удивилась.

— Есть отдельно — у армии, но там занимаются Маньчжурией и в целом Китаем. Есть у флота. И они ссорятся. Флот очень хорош в перехвате радиосигналов, как говорят. Но профессор Фукумото если шпион, то какой-то странный. Нет, все-таки надо поискать среди продавцов хало-хало, филиппинцы не могут ошибаться. Может, и ваш адмирал там же?

Мы засмеялись, оба чуть грустно.

— Я попытаюсь поговорить со здешними китайцами, — неуверенно сказала я. — Они же ненавидят японцев. И следят за ними.

Мы помолчали, я обнаружила, что снова без замирания могу смотреть в это лицо: смелость приходит, как малярия, припадком.

— Вы грустны, Верт, не правда ли? О чем вы думаете?

Он смотрел на меня молча.

— О своей собаке, — наконец разжал он губы. — В Париже. Больше этого пса нет. Парижа тоже, по крайней мере для меня: не знаю, когда там снова буду. И еще о том, что по ту сторону Китая есть другие города… Ваш Пенанг, например. Или Син-га-пур. Какое красивое слово. А я никогда не был в Сингапуре. Какой он?

Боже мой, он никогда не был в Сингапуре. А ведь это так просто и так близко.

— Какой он? Вот странный вопрос. Там есть паданг… то есть большая зеленая лужайка для парадов, а вокруг — вся эта Британия, церкви, колоннады, ротонды, ступени, повелители мира в белом. Есть множество особнячков под пальмами — особенно в районе от Танглина до Кайрнхилла, на холмах. Среди холмов красиво и очень тихо, пока не начинают петь цикады после дождя. Запах? Город пахнет мокрой травой и магнолиями. Цвет? Был — бирюзовый, аквамариновый, потому что так красили стены раньше, а сейчас… в моде бледная краска, между бананом и лимоном. И море, везде очень близко море. Как здесь, но… там оно другое…

Верт продолжал смотреть на меня. Я знала, что танцевать мы больше не пойдем, особенно танго («потому что это слишком трагично»), что мы оба слишком взрослые и умные люди. И мы два путешественника в городе, куда пришло Рождество. Что он делает по вечерам — один? А что я хочу, чтобы он делал? Нет, если я решила… А он тоже решил? Боже мой, он же сейчас читает все мои мысли.

— Когда все это кончится, нам будет смешно, — проговорила я.

— А я не хочу, чтобы оно кончалось, — с еле заметной яростью сказал он. — И знаете ли что. Нельзя так грустить. У меня есть предложение!

Я, кажется, побледнела, но он постарался этого не заметить.

— Давайте не будем отказываться от простых удовольствий. Вы хотите посмотреть на этакого шармера, с крестом на средневековом колете? А девушка в ночной рубашке замахивается на него мечом, причем если бы меч был настоящий, она его и не подняла бы — ручки у нее тоненькие, на лице ангельская улыбка, прическа явно сделана только что.

— Этот ваш шармер — Сесил де Миллз! А девушка в ночной рубашке — Лоретта Янг!

— Ну да, «Крестоносцы» в «Кэпитоле» на Эскольте, много-много обнаженных мечей и крестов. Да?

— А если и правда — да?

И я закрыла загрустивший офис, мы поехали на Матильде — она хорошо относилась к нам, когда мы вдвоем, — на Эскольту. В синема была старая, добрая, знакомая сегрегация — местные помещались внизу, американцы вверху, хотя это сейчас было уже скорее привычкой.

И справа от нас, в первой ложе…

— Верт, смотрите. Вот куда он ходит по вечерам, оказывается.

— Вы хотели меня удивить? Он здесь каждый вечер в восемь пятьдесят. Каждый! Ну, или в «Лирике». И его прелестная дама, так похожая на вас.

— О, благодарю вас…

После первой же крестоносной битвы я снова взглянула вправо и вверх.

Орлиный профиль Дугласа Макартура был опущен, подбородок прижат к груди, генерал спал. А Джин, подперев голову руками, весело сверкала глазами, явно потешаясь над происходившим на экране.

И он проводил меня до отеля, и уехал на любезно согласившейся доставить его Матильде в свой «Дельмонико», а я подумала, что опять пропустила закат над Манильской бухтой.