Николай Шпанов - Лед и фраки. Записка Анке Страница 36

Получив от капитана бланк с депешей, Вебстер принялся старательно выстукивать ее ключом.

Скоро около радиостанции собралась вся команда. Это было единственным местом на льдине, где люди чувствовали еще какую–то связь с далекой землей. Высокие, иногда такие тихие, что за шумом ветра их едва улавливало ухо, певучие звуки радиопередачи были единственными звуками, напоминавшими об эфемерной возможности спасения. Ни спокойная уверенность и знания Билькинса, ни вкрадчивые движения Кроппса, ловко оперировавшего с секстантами, ни искусство механиков, возившихся над постройкой саней и над усовершенствованием походной кухни — ничто не внушало к себе теперь такого уважения, как радиостанция. И если бы аппараты, аккумуляторы или мачта нуждались в питании — все эти люди, жадно пожиравшие свой скудный паек и старательно подбиравшие в горсть сыплющиеся с губ крошки, все они безропотно отдали бы половину пищи. Но станция не просила есть, и они старались проявить свое внимание к ней через Вебстера.

Вебстер спал в построенной из всего, что было для этого пригодно, палатке, в то время как все остальные валялись прямо на брошенной на лед подстилке, корчась по ночам под пронизывающими ударами холодного ветра. Вебстер не принимал никакого участия в хозяйственных работах, в то время как вся команда с утра до вечера возилась над использованием немногого, что удалось спасти с «Наутилуса»; Вебстер не ходил на охоту, тогда как все по очереди, вооружаясь тремя имевшимися в распоряжении группы винтовками, отправлялись на безнадежные поиски живности. Охотники долгие часы просиживали в напрасном ожидании над полыньями, сторожа появление какого–нибудь заблудившегося морского зайца. До рези в глазах вглядывались в отгородившие их от всего мира гряды торосистых утесов в надежде увидеть медведей.

Вебстер жил барином. Впрочем, так только думали. Никому не приходило в голову поинтересоваться причиной изможденного вида радиста. Вероятно, потому, что он немногим отличался по виду от своих товарищей — разве что кожа его была еще более натянута на выступивших скулах, глубже, чем у других, запали в синие круги воспаленные глаза. Да может быть, еще тем, что, несмотря на тридцать лет, в такой же, как у всех, неопрятной жесткой щетине, покрывшей подбородок и щеки Вебстера, можно было заметить серебряный отлив седины.

О причинах всего этого мог бы рассказать только сам Вебстер. Но, во–первых, он не знал, что внешний вид его еще хуже, чем у товарищей, потому что ему не приходило в голову посмотреться в зеркало, да едва ли таковое и имелось у кого–нибудь на льдине. А, во–вторых, он вовсе не был расположен рассказывать кому бы то ни было о том, над чем думал он и чем мучился в долгие ночи томительного бдения над приемником.

Томясь сомнениями в исправности работы своей станции, он по три и четыре раза выстукивал одну и ту же фразу. До звона в ушах вслушивался в едва слышные писки ответных зовов. Если не было квитанции, Вебстер не мог найти покоя всю длинную ночь. Упругая пружина наушников огненными клещами сжимала голову. Но стоило ему в изнеможении сбросить с головы тиски, как сейчас же начинало казаться, что от лежащих на полу черных кружков доносятся отчетливые тонкие писки и тире.

Вслушиваясь, Вебстер даже составлял целые фразы. С лихорадочной поспешностью земля сообщала о направляющихся со всех сторон спасательных экспедициях, о кораблях, дирижаблях и аэропланах, стремящихся к восемьдесят пятому градусу северной широты… Вебстер лихорадочно хватал наушники. Прижимая их плотнее к ушам, с закрытыми глазами ловил разнобой беспорядочных звуков. Сталкиваясь в эфире, зовы различных станций образовывали неразборчивую кашу. Едва уловимая разница в тонах протяжных и коротких жужжаний позволяла иногда разобрать отдельные фразы. Но никогда ничего такого, что бы могло вселить какую–нибудь надежду.

Вебстер срывал наушники и, схватившись за голову, уныло глядел воспаленными, красными глазами туда, где белая мутная даль волнистой поверхностью ледяных полей сходилась с белесой неприветливой прозрачностью нетемнеющего неба. И тогда сквозь тяжелый гул приливающей к вискам крови снова и снова всплывала все одна и та же вереница точек и тире. Мозг автоматически, по привычке сейчас же перелагал их в слова, огненной строчкой врезавшиеся в неподатливую память, не желающую забыть то, с чем безнадежно покончено раз и навсегда. Кричали точки и тире и горели переливами яркого транспаранта огненные буквы: «Осло, Норвежский банк. Немедленно переведите на текущий счет Чарльза Виктора Вебстера…»

Широко открытые воспаленные глаза с ужасом следили, как взлетают с поверхности ледяного поля каскады искрящихся пылинок. Пылинки складываются в огромные, горящие самоцветными каменьями, буквы. Буквы загораживают горизонт и медленно движутся на палатку радиостанции. А из шороха льдин над треском полей и торосов вылезает тонкий, пронзительный писк бесконечной цепочки огромных, длинных, как полярный день, тире и крутящихся, сверкающих, как бессмысленный солнечный диск, точек. С писком, переходящим в пронзительный, оглушающий визг, огромные точки и тире втягиваются в разрывающийся от ужаса череп.

Вебстер хватался за голову и со стоном валился в подтаявший грязный снег.

9.

РАДИСТ ОЛЕННЫХ СЛУШАЕТ

Оленных с недоумением вслушивается в беспорядочный перезвон пискливых сигналов. Он даже прервал было запись. Но сигнал снова настойчиво повторялся. Оленных взял карандаш и докончил строчку.

   — Черт их знает, может быть какой–нибудь шифр.

На бланке стояло:

SOS… SOS… SOS… Слушайте, слушайте, слушайте… Нью- Йорк Нейшелен банк, немедленно переведите Осло, Норвежский банк текущий счет доцента Зуль семь тысяч долларов. Вебстер… Переведите семь тысяч долларов… Пищи было только на шесть суток, осталось теперь на одни сутки…

После нескольких строк беспорядочного сочетания знаков Морзе следовало полное повторение того же самого текста. В конце приписка:

Нам нужна немедленная помощь. Внесите мои семь тысяч долларов в фонд спасательной экспедиции. Вебстер.

Оленных все это казалось бредом сумасшедшего. Однако, поскольку перед депешей стояли взывающие, тревожные сигналы бедствия, международная солидарность всех путешествующих требовала от него довести до сведения капитана и этот бред.

Пробираясь килевым коридором к каюте Хансена, Оленных столкнулся с Зулем. В депеше упоминалось имя доцента, и Оленных решил показать ему радиограмму:

   — Посмотрите–ка, господин доцент, у вас нашелся какой–то благодетель; что–то вроде американского наследства — семь тысяч долларов.

Зуль изумленно посмотрел на радиста.

   — Что вы хотите сказать, господин Оленных?

Он взял у радиста бланк и внимательно прочел радио. Ни одним движением, ни звуком он не выдал того, что содержание этой странной депеши если и не вполне ему понятно, то, во всяком случае, в какой–то мере с ним действительно связано. Равнодушно возвращая листок, спокойно заметил:

   — Я думаю, что вы просто–напросто захватили в одно радио отрывки из нескольких сообщений. Весьма возможно, что часть содержания действительно относится ко мне; вероятно, какие–нибудь старые долги. А кто такой этот Вебстер?

   — Право, не знаю, — покачал головой Оленных, — я думал, что вы это объясните.

   — Нет, я не знаю. Вероятно, какой–нибудь незадачливый промышленник, попавший в тиски льдов. Во всяком случае, мы ничего не можем сделать для него.

   — Пойду все–таки покажу капитану, — пожал плечами Оленных, потерявший уже всякий интерес к непонятной депеше. Хотя он и мог дать голову на отсечение, что с его стороны здесь нет никакой ошибки и текст передан с одной станции.

Зуль молча поглядел вслед радисту и пошел своей дорогой, задумчиво покручивая кончик бороды.

10.

10.

ЗУЛЬ И ФИЛАНТРОПИЯ

К вечеру того же дня Фритьоф Хансен получил от радиста Оленных еще одну радиограмму, повергшую его в окончательное недоумение. Отпустив радиста, старик долго вертел в руках бланк, несколько раз порываясь снять телефонную трубку. Но рука его останавливалась на полпу- ти.

Наконец Хансен решительно взял трубку и вызвал главную рубку.

   — Нельзя ли отыскать и прислать ко мне доцента Зуля… Прошу вас, если можно, теперь же… Да, можно разбудить.

Через несколько минут, покручивая привычным движением бородку, в капитанскую кабину входил Зуль. Он шел не спеша, его движения были нарочито спокойны. Только выпуклые глаза быстрым беспокойным движением могли выдать волнение, но и они прятались за толстыми стеклами очков.