Сергей Костин - Афганская бессонница Страница 36

Помните, в один из вечеров, когда весь город опустел перед ужином, я подумал, что сейчас его можно взять голыми руками? Похоже, не мне одному такая мысль пришла в голову.

А еще сегодня утром, когда я пытался убедить себя, что моя болезнь — ерунда, я сказал себе: «На войне, как на войне»? Помните? Вот, добился своего! И еще, в справке Бородавочника про «Слезу дракона», которую я по привычке запомнил практически слово в слово, было сказано: «На лжецов наводит болезни и несчастья». Я становился суеверным.

Я вышел во двор, по которому сновали наши охранники. Они бегали деловито, не суетясь, без каких-либо эмоций. Обычное дело — война! Старший караула заметил меня и, видимо, вспомнил, что под его охраной остался иностранец. Он сделал мне знак рукой — мол, я видел тебя, сейчас тобой займемся. Я стоял и смотрел на посветлевшее от разрывов небо, на первые клубы дыма и зарево пожара где-то неподалеку.

Один из снарядов разорвался совсем близко, метрах в пятидесяти — похоже, талибы били по казарме моджахедов. Осколком над моей головой срезало голую ветку и уронило ее к моим ногам. Я вернулся в дом — оставаться под обстрелом было глупо.

Свет в доме по-прежнему горел. Я осмотрел свой дастархан, на котором оставалась почти целая лепешка. Я завернул ее в полотенце, открыл молнию бокового отделения чемоданчика и сунул ее туда. И опять вспомнил Некрасова. Он в таких случаях говорил: «Запас есть-пить не просит: монах, хоть не е…т, х… в запасе носит». Я даже улыбнулся. Странная вещь: когда вокруг начинается кошмар, меня от внешнего мира отключает. Я не паникую, голова остается ясной. Все это как будто происходит не со мной, а я только наблюдаю или читаю про это в книге. Сейчас я даже на время забыл, что заболел.

Вот так передо мной возник Хан-ага. Он мне все время что-то говорил, но, поскольку я не понимал, достаточно будет описывать, что я понимал из общего контекста и его жестов. Было ясно, что мальчик хочет меня куда-то увести. Он схватил сумки ребят, но я отобрал у него одну — вещи были тяжелые. Хан-ага обвел пальцем комнату, чтобы я проверил, все ли вещи взял. Я кивнул и подхватил во вторую руку свой чемоданчик.

Артобстрел продолжался. Снаряды теперь ложились ближе к нам — талибы явно пристреливались к казарме. Какой в этом был смысл? Даже такому гражданскому человеку, как я, было ясно, что командир Гада уже давно вывел своих людей на позиции. Даже если в момент начала обстрела все они сидели за пловом.

Хан-ага вывел меня со двора и увлек в улочку слева. Когда я поравнялся с ним, он вытащил из кармана мой ножик. Я кивнул: я был рад, что он до него дошел. Но мальчик протянул его мне — мол, раз я не уехал, он мне понадобится. Я закрыл его ладонь:

— Бакшиш!

Мы подошли к высокой глинобитной стене, Хан-ага толкнул дверь, и мы вошли в просторный голый двор. Это была мечеть.

На пороге стоял невысокий бородатый мужчина в тюрбане и серых восточных шароварах с курдюком. Вероятно, это был мулла. Как и Хан-ага, он не обращал ни малейшего внимания на вой снарядов и взрывы совсем рядом. Мулла церемонно поздоровался со мной, получив в ответ столь же учтивое и уважительное приветствие. Он о чем-то спросил меня, я так понял, мусульманин ли я. Наверное, я был похож на мусульманина — смуглое лицо, а теперь еще заросшее десятидневной щетиной.

— Христианин, — ответил я по-русски. Потом вспомнил, как арабы зовут Иисуса, и добавил: — Иса бен-Мариам.

— М-м, — оценил мулла и добавил что-то по-арабски. Похоже, он спросил, говорю ли я на этом языке.

Я выложил ему примерно десятую часть своего словаря на этом языке:

— Шуйя арабийя. Рабби уарахам ту!

То есть: «Мало-мало по-арабски». И «Господь милосерден». Мулла спросил меня еще что-то, понял, что вести богословские диспуты нам не дано, и успокоился.

Мы обошли мечеть и оказались перед низкой дверью. Мулла толкнул ее и, наклонившись, вошел. За дверью начиналась лестница, которая вела в подвал. Мулла повернул выключатель, и вспыхнул свет. В мечети тоже был свой движок.

Мы вошли в просторный подвал, фактически нижний этаж мечети. Пахло сыростью, усугубленной низкой температурой, но и здесь было электричество. Слева и справа стояла старая мебель, разная утварь, большие плоские корзины с фасолью, чечевицей, еще какими-то припасами. В дальнем углу заштукатуренными перегородками была образована небольшая комната, в которой были только печка и лежанка из досок, покрытых двумя толстыми матрасами. Это было бомбоубежище.

Мулла обвел помещение руками. Мол, располагайтесь — чем богаты, тем и рады.

— А вы где прячетесь от бомбежки? — больше руками, чем словами, спросил я.

Мулла что-то ответил. Как я понял, он на это место не претендовал.

— Но я не хочу занимать вашу комнату, — возразил я и показал жестами. — Вы — здесь спите, а я — пойду!

Мулла понял и улыбнулся:

— Рабби уарахам ту!

Хан-ага, не мешкая, приступил к своим привычным обязанностям. Он поставил сумки в угол и открыл дверцу печки. Там у хозяйственного муллы уже лежала закладка дров и призывно торчал наружу уголок газеты, который нужно было поджечь. Спички лежали на железном листе, рядом с выложенной пирамидой запасной кладкой.

Мулла показал жестом, что ему надо идти.

— Это вы: «Аллаху Акбар»? — изобразил я.

Мулла улыбнулся и что-то возразил. Видя, что я не понимаю, он отрыл в памяти международное слово: tape, кассета. Я оказался прав.

Повинуясь мулле, Хан-ага вышел за ним. Я с наслаждением вытянулся на матрасе и закрыл глаза.

Я провалился надолго. Когда я открыл глаза, на часах была полночь. Артобстрел продолжался, но взрывы доносились сюда, как через ватные затычки в ушах. Хотя я и без них чувствовал себя, как контуженный.

В комнате было тепло, и я снял куртку. Свет не выключали, на стоявшем рядом с лежанкой подносе я увидел тарелку плова, термос с чаем и блюдечко со сладостями. Я открутил крышку термоса и с наслаждением налил горячего чая в пиалу. Где там мои наркотики? Я снова достал по две таблетки каждого лекарства и закинул их в рот. Это Фарук проявил такую трогательную заботу, вспомнил я. И вспомнил все остальное.

Что дальше? Раз талибы начали артобстрел, они явно собираются захватить Талукан. Вряд ли они станут соваться в незнакомый город в темноте, они дождутся утра. Так что спешить выбираться на свет божий мне не стоит: ночью из-за снарядов, а завтра днем — из-за уличных боев. Да и куда мне идти?

Я провел ревизию съестных припасов. Мулла меня, похоже, принимает, как это предписано Кораном, но, сколько это продлится, неизвестно. У меня помимо почти целой лепешки в пакетах оставалось несколько горстей миндаля и слипшийся комок кураги. И еще пол-литра текилы, этого концентрата энергии. Не пропаду! Тем более, когда жар, есть не хочется.

Но я весь день пил, и хотелось другого. Я поднялся и вышел в подвал. Напротив моей комнатки была еще одна дверь, сколоченная из грубых досок. Я толкнул ее. Чутье вывело меня правильно: я увидел арабский унитаз — зацементированный кусок пола с возвышениями для ног, большое отверстие, сливной бачок и изящный образчик восточной чеканки в углу. Рядом с дверью — умывальник над облупленной эмалированной раковиной. В подвале мечети у меня была полная автономия в несколько суток.

А что дальше? Если моджахедам удастся отстоять город, я понимал, что делать. У меня среди людей Масуда была уже куча знакомых, и очень многие даже незнакомые знали про легендарного Лёт Фана. Так что мне достаточно будет вылезти наружу, чтобы потом мое будущее можно было спланировать, хотя бы пунктирно. Как ни парадоксально, возобновление войны было даже благоприятно для моих отношений с моджахедами. Конечно, был риск, что сокровищницу захотят перевезти в более надежное место и пропажа «Слезы дракона» обнаружится. Но война — это всегда неразбериха! Что произошло в этом хаосе, кто получил доступ к изумруду, куда его повезли? Число подозреваемых увеличивается в десятки раз, и все понимают, что часть этих подозреваемых анонимна и таковой и останется. Так что моджахеды снова были для меня друзьями и союзниками.

Теперь талибы. Знакомых у меня среди них не было. Хотя… А Хаким Касем? Пакистанский офицер и наш агент, которого я навещал в тюрьме! Надеюсь, до него дошла хотя бы пачка сигарет. Если победят талибы, его освободят, как он того и желал. Пусть это произошло без моей помощи, но ему нужно было быть фанатичным идиотом, чтобы всерьез возлагать на меня надежды. Захочет ли он мне помочь? Если меня задержат талибы и я сошлюсь на него? Вполне возможно, что да. Хаким же знает, что его за это щедро вознаградят. Так что и в этом случае вполне реально выстроить комбинацию, которая приведет меня на волю.

Настроение у меня улучшилось. Как бы дело ни повернулось, оно для меня не было безнадежным. Мне оставалось молиться, чтобы никто не погиб — ни с той, ни с другой стороны. Я вспомнил, как весело и совсем по-дружески препирались пленные талибы со своими тюремщиками-моджахедами. Надеюсь, их не прикончат при отступлении, если таковое случится.