Михаил Бойков - Рука майора Громова Страница 38

Потом все смешалось и завертелось перед глазами Холмина: кони, и люди, голубые фуражки и лохматые папахи, шашки и винтовки. Гортанные крики горцев, сливаясь с руганью энкаведистов, заглушались выстрелами. Всадники, кружась по улице на лошадях, рубили направо и налево. — Энкаведисты разбегались, отстреливаясь.

Охваченный горячкой боя, Холмин тоже ругался и стрелял, а когда патроны кончились, не заметив этого, продолжал щелкать курком револьвера. В один из моментов схватки он мельком, как во сне, увидел, что какой-то абрек втаскивает на седло отчаянно отбивающуюся от него девушку. Холмин крикнул ей:

— Ольга! Не сопротивляйтесь! Это друзья. И я здесь, Холмин!

В следующую секунду фигура всадника в черкеске заслонила от его взгляда Ольгу, а когда всадник проскакал, мимо, то ни ее, ни абрека на том месте уже не было…

Бой продолжался не более двух-трех минут. Всех сопротивлявшихся энкаведистов горцы изрубили, а бежавших не стали преследовать. Бородатый предводитель свистнул три раза, собирая свой отряд. Всадники подъехали к нему и Холмин облегченно вздохнул, увидев, что один из них держит в седле перед собой испуганную, но невредимую Ольгу.

Бородач отдал какое-то приказание абрекам на непонятном Холмину языке и отряд поскакал в сторону реки. Скакал вслед за ними и Холмин, обеими руками вцепившись в гриву лошади, и думая лишь о том, как бы с неё не свалиться. Он был неважным наездником.

За рекой отряд остановился и разделился. Шестеро всадников, вместе с их предводителем, поехали в город, где у них в эту ночь было тоже какое-то «дело». Остальные трое абреков, легко раненные пулями, и Холмин, пересадив Ольгу на свободную, запасную лошадь, направились на юг в горы.

Они ехали, то рысью, то галопом всю ночь, а к утру уже были вне пределов досягаемости советской власти. «Выход из положения» осуществился, как нельзя лучше.

Глава 19

Неоконченное письмо

Спать никак не хотелось, хотя глаза смыкались от усталости и пережитых волнений. Яркие, ещё не поблекшие в воспоминаниях картины происшедшего за последние часы и мысли о любимой девушке отгоняли сон.

Ворочаясь с бока на бок на бурке в сакле одного из абреков и тщетно силясь уснуть, Холмин вспомнил о конверте, который ему дал Андрей Беларский. Эта мысль заставила Холмина поспешно вскочить с бурки, разостланной на каменном полу.

«Как я мог позабыть о письме? Надо же прочесть его», — подумал он.

В одном из углов сакли, на полке горел «чирахи» — фитиль в деревянной плошке с овечьим жиром. Подбежав к нему, Холмин достал из кармана конверт и распечатал его. Там было несколько листков бумаги исписанных размашистым, торопливым и местами почти неразборчивым почерком. Став возле светившего слабым, колеблющаяся пламенем «чирахи», Холмин начал читать.

Письмо было от Беларского. Вот что писал он:

«Дорогой Шура! Надеюсь, вы не обидитесь на то, что обращаюсь к Вам так фамильярно. Я намного старше Вас и мои чувства к Вам самые теплые. Это письмо пишу на всякий случай: может быть, мы с Вами больше и не встретимся. Прошу извинения за несвязность письма и неразборчивый почерк. Я тороплюсь, потому что каждую минуту мне могут помешать.

За вашим расследованием «дела руки майора Громова слежу с восхищением и твердо уверен, что Вам удастся раскрыть тайну. Если Вам обеспечить нормальные условия работы сыщика, то Вы, пожалуй, не во многом уступили бы своему английскому коллеге Шерлоку Холмсу. Это не комплимент, а мое искреннее убеждение. Кстати, имена и фамилии Ваши и героя романов и рассказов Конан-Дойля ведь созвучны. Между Вами двумя есть, правда, очень существенное различие. Выдуманному английским писателем детективу в Лондоне поставлен памятник, а Вас, живого и не лишенного талантов сыщика, энкаведисты держат на положении заключенного. Но не унывайте. Все ещё может измениться к лучшему…

В этом письме я хочу коротко описать то, что, при Вашем расследовании «дела руки», по-видимому, останется Вам неизвестным, некоторые причины, благодаря которым я стал преступником, и некоторые детали моих преступлений.

Майор Виктор Михайлович Громов был моим лучшим другом и одним из лучших в мире людей. Теломеханики пытками вырвали у меня показания против него. Уходя из камеры, без страха и трепета, на расстрел, он сказал мне: «Как бы я хотел, за все ими сделанное, протянуть к ним руку из могилы»…

Случайная встреча помогла мне сделать это вместо него. Бежав из арестантского вагона, по пути в концлагерь, — подробности бегства не так уж существенны, — я сел без билета в другой поезд, чтобы слезть на ближайшей станции. Заглянув в первое попавшееся купэ, увидел там Гундосова. Он был один. Я знал его еще с времен амнистии белым после Гражданской войны. Он допрашивал меня тогда. Субъект отменно подлый из сухопутных морячков, так называемых «клешников», которых немало расплодилось в начале большевистской революции. За годы советской власти он дослужился до чина полковника НКВД и стал одним из доверенных лиц Ежова. Последний и послал его руководить чисткой в нашем районе.

Мой короткий разговор с Гундосовым в купэ вагона закончился его смертью. Очень неприятно было переодевать труп в мою одежду хуже даже, чем убивать. При этом я очень спешил и впопыхах забыл вынуть из кармана моего пиджака известный Вам документ. Вспомнив о нем, я хотел вернуться туда, где оставил труп, но потом передумал. Для меня было выгодно направить сыщиков по ложному следу, заставив их поверить, что Беларский убит.

Сидя в тюрьме, я подружился с несколькими уголовниками. Их приятели на воле мастерски наклеили мою фотографию на удостоверение личности Гундосова и подправили печати там. С этим удостоверением я без труда проник в отдел НКВД, но порою мне было очень тяжело выполнять то, что я наметил. Неприятно убивать трусов, которые не сопротивляются когда им, охваченным ужасом, приказываешь стать лицом к стенке; из всех смелым оказался только Якубович. И технически осуществлять мой план было нелегко. Иногда приходилось рассчитывать минуты, и даже секунды. Несколько раз, как тогда, в мертвецкой Уголовного розыска, я чуть было не выдал себя Вам. Но при всех этих трудностях, воспоминание о предсмертных словах моего друга давало мне новые силы.

Не кажется ли Вам удивительным, что меня узнал здесь только Якубович? Должен разуверить Вас в этом. Меня узнали еще трое бойцов из нашего полка при встрече на улице и один здешний конвоир. Но я убедил их, что давно уже работаю секретным сотрудником НКВД, подобные случаи не редкость, — и приказал молчать. Они поверили и болтать, понятно, не будут: подобная болтовня весьма небезопасна. С теломеханиками Птахиным и Черных я принужден был, во избежание излишнего риска, поступить иначе. А Шелудяк видел меня мельком два раза на допросах и не узнал при третьей встрече, тем более, что я сбрил усы. Вообще, покойный капитан не отличался памятливостью на лица. Вас я сначала тоже хотел убить и, после выполнения всего намеченного мною, исчезнуть отсюда, как «призрак», оставив здесь энкаведистов, убежденных в существовании привидений, но, подумав, изменил свои намерения. Во-первых, заинтересовался ходом Вашего расследования, а во-вторых, пусть люди узнают, что бороться против энкаведистов возможно и в одиночку: пусть узнают, что я не только мстил за друга, но приказал освободить и переправил к абрекам более двухсот арестованных и осужденных. Слухи о «руке майора Громова» уже разнеслись и разнесутся еще…

Находясь рядом с Вами, зная все, что Вы предпринимаете, я мешал Вам на каждом шагу. Убивал свидетелей и похищал документы из архивов, из следовательских кабинетов, к которым, как особоуполномоченный Ежова, имел доступ! Написал записку на листке из блокнота Шелудяка и срезал пуговицы с шинелей энкаведистов, после того, как Вы нашли потерянную мною в лесу; ее потеря не была своевременно замечена мною. При помощи двух уголовников, я ночью перевез на кладбище тело майора Громова, где его и похоронил. Только однажды я помог Вам, подбросив крашеную тряпку, чтобы ускорить Ваше расследование. Мне не хочется умереть до его окончания, а это возможно. У меня неизлечимая болезнь сердца, за последнее время все более прогрессирующая.

Знаю, что в ролях «руки» и матросика с Балтики, я иногда переигрывал и Вы это замечали. Я плохой актер, хотя в юности и участвовал в любительских спектаклях. Но играть роль «руки майора Громова» мне помогало то, что мы с ним одинакового роста, и лицом я немного похож на, него; кстати, он не носил усов. А Вас, по-видимому, ввели в заблуждение два обстоятельства: полковник Гундосов появился в отделе вполне легально, как чекист из моряков, но во время первых убийств его там не было. Вообще же Вы блестяще справляетесь со своим делом. И это не комплимент.