Диверсанты - Евгений Андреянович Ивин Страница 38

будущим, которое ждет его на свободе, наобещала, что поможет, поддержит его, чтобы поверил он в свои силы, в себя и встал на честный путь. Но приходило от нее письмо, и Брыля словно подменяли, он становился молчаливым, тихим, не отвечал на скабрезные шутки зеков, не дрался, если задевали, и работал так, что удивлял охрану и воспитателей. Не имевший родных, не знавший доброты и радости в детстве, награждаемый побоями двоюродного дядьки, который, как он сам говорил, заменил Федору отца и мать, умерших в один год, Брыль вдруг почувствовал, каким добром и лаской дышат Зоины письма, и все больше проникался доверием ко всему, что она ему писала. Пока впереди еще был срок, Федора не особенно волновало его будущее, оно как бы разделилось надвое: с одной стороны – Зоино будущее, которое она намерена для него устроить, без зеков, без грабежей и тюрем, с честным трудом и честной жизнью. Это будущее было туманным, расплывчатым, неопределенным. Оно тянуло и манило к себе, пугало своей новизной, загадочностью и тайной надеждой, что рядом будет где-то эта отчаянная, рисковая, но искренняя девушка. Другое будущее было более определенным, конкретным и изведанным в прошлом. Там не надо размышлять, думать над сложными вопросами что делать. Там все предопределено: выходишь на свободу – есть адреса, явки, имена, люди. Там накормят, помогут одеться, более или менее приголубят, на первый случай дадут денег. А дальше – работай, вор, работай! Найдут подходящее дело, помощников. Повезет – походишь на свободе, погуляешь, будешь пить, развлекаться. И женщины не обойдут своей любовью, потому что будешь ты щедрым, богатым и бесшабашным. А не повезет – снова вернешься в колонию, начнешь опять работать и спать, дышать и жить, есть и пить – все под прицелом карабина, потому что станешь опять преступником, опасным для общества.

Потом подошло и время свободы. Ехал Брыль в этот город на Волге и волновался, как еще никогда не волновался, словно предстоял ему экзамен на жизнь. А встреча эта и была для него экзаменом. Дал он телеграмму Зое Глазовой, что будет проездом. Думал, повидается и ладно – в поезд, и каждый своей дорогой, потому что не мог он поверить сразу в изменение своей судьбы, и потому черным цветом затягивались картины, которые рисовала ему Зоя в своих письмах. Вот увидит она его в сером бушлате, серой шапке, и слетит с нее вся романтика, предстанет перед ней в неприкрытом своем обличье реальность. От дум таких слезы наворачивались у Федора на глаза, и сердце, зачерствевшее среди подонков и воров, невольно трепетало и болело, будто покалывали его булавкой.

Зою он сразу узнал на перроне, и что-то далекое, знакомое показалось ему в ее лице, хотя он был уверен, что никогда ее не встречал. Зоя стояла немного в стороне от всех, и Федор еще издали увидел беличью шапку и беличий воротник ее пальто. Он знал, что это она – в последнем письме Зоя писала, что оденет шапку из белки и пальто с беличьим воротником, когда придет его встречать. Брыль заметил ее темные тревожные глаза, следившие за проползавшими мимо окнами вагонов, и вдруг пришел в полное отчаяние. Перед ним была молодая, с порозовевшими не то от волнения, не то от мороза щеками девушка, с чуть наивным выражением миловидного лица. Ему даже сделалось страшно, что вот он, такой неуклюжий, здоровый, слишком для нее простой, может подойти к ней, и она его ждет, его встречает. Он боялся, что увидит в ее глазах разочарование, и от этого нашли на него смущение и робость. Спрыгнув с подножки вагона, Федор напустил на себя бесшабашный вид и вразвалку направился к девушке.

– Федя?! – полувопросительно-полуутвердительно сказала она, и легкая улыбка тронула ее слегка полноватые губы.

– Он самый! – несколько развязно ответил Брыль и взял ее маленькую теплую руку в свою большую и грубую ладонь.

– Вот вы какой! – с неподдельным удивлением разглядывала она его, и Федор не заметил в ее глазах ничего, кроме живого интереса. – Ну, пойдемте! Где же ваши вещи?

– Там, в вагоне, – махнул Федор рукой через плечо.

– Почему же в вагоне? – спросила она удивленно.

– Да так, вот повидаемся, и поеду дальше, – с плохо скрытой тоской произнес Брыль и поднял глаза к краю крыши вокзала.

– Вы ведь приехали сюда. Я вас просила приехать, – заторопилась Зоя. – Вас кто-нибудь ждет?

– Никто меня не ждет! Никому я не нужен! – с внезапно вспыхнувшей злостью ответил он.

Зоя поняла его, по письмам она уже представляла его характер, и поэтому тихо, но настойчиво сказала:

– А теперь идите в вагон и берите свои вещи. Спешите, не то поезд отойдет. Слышите, Федор?

И Брыль вдруг безропотно подчинился. Он даже не представлял, что станет и впредь подчиняться этому тихому, настойчивому голосу, который будет действовать на него как гипноз, завораживать и вести туда, куда захочет. Он сходил в вагон, взял свой чемоданчик и остановился в нерешительности перед девушкой.

– Пойдемте! – позвала его Зоя. Но Брыль не двинулся с места. Он глядел на нее и не знал, что ему сказать.

– Понимаете, Зоя, – начал он неуверенно. – Тут такое дело, я обещал. В общем, я не пойду сейчас с вами. У меня есть хорошие знакомые, я к ним пойду, а вечером мы встретимся, – он вопросительно поглядел в ее ясные доверчивые глаза, в которых отразилось одновременно удивление и тревога.

– Это по-настоящему хорошие знакомые? Или из тех?.. – Она не договорила, но Федор и так все понял.

– Нет, нет! – воскликнул он. – Это не те, что вы думаете. Только мне нужно к ним сходить.

Девушка кивнула головой и успокоилась, она не стала возражать. После первых минут встречи Зоя решила дать Федору поразмыслить, побыть одному, повидаться со знакомыми. Ей была понятна нерешительность парня, опасения быть ей обузой, но Зоя не допускала и мысли, что Федор может ее обмануть, что не было у него в этом городе ни души, к кому бы можно было обратиться и попросить приюта. Поэтому и села в троллейбус успокоенная, взяв с Федора слово, что вечером они встретятся. А Федор, едва троллейбус повернул за угол, вернулся на вокзал, сдал чемодан в камеру хранения и пошел бесцельно бродить по улицам города, с нетерпением дожидаясь вечера.

Зоя встретила его со сдержанной радостью, посередине комнаты стоял накрытый к ужину стол. Фрукты в вазе и цветы на столе показались Брылю невиданной роскошью, от которой он отвык, и которую разучился понимать и ценить. В тот вечер они долго засиделись за ужином, и Федор уходил