Богомил Райнов - Агент, бывший в употреблении Страница 4

— Можно сказать и так.

— А под каким углом в этих беседах обсуждалась тема наркотиков?

— Я ведь вам уже объяснил: я спрашивал, а он отвечал. Поскольку специалистом по наркотикам был он, а не я.

— Дело в том, что Зарков утверждает обратное. По его словам, все его действия координировались известной секретной службой и конкретно лично вами.

— Вполне естественно, что, пытаясь выкрутиться, он утверждает нечто подобное. Неужели вы допускаете, что найдется такой наивный человек, который поверит его россказням?

— Пока что я ничего не допускаю. Просто занимаюсь анализом фактов.

— Вам должно быть известно, что несколько лет назад по этому делу проводилось следствие, потом состоялся судебный процесс и был вынесен приговор. Материалов по этому делу собрано довольно много, и все они в вашем распоряжении. В них гораздо больше подробностей, чем я могу сейчас припомнить.

— Благодарю за наставление. Вы, я вижу, убеждены, что вас вызвали с единственной целью доставить неприятности. Но беда в том, что материалы, о которых вы упомянули, совсем не так многочисленны, как вам кажется. Скажу прямо, из них многое изъято и изъято целенаправленно. С очевидным намерением скрыть определенные факты. Можно было бы махнуть рукой: дело прошлое, зачем его ворошить. Но ситуация осложнилась: Зарков подал прошение о пересмотре дела. Прошение его удовлетворено соответствующей инстанцией. Поэтому я позволил себе вызвать вас. И рассчитываю, что, как коллега, пусть и бывший, вы могли бы помочь мне в ликвидации некоторых белых пятен.

— Пусть и бывший, но я не ваш коллега, господин прокурор. И у меня нет ни малейшего опыта в том, что касается вашей работы. Так что допрос окончен.

— Это не допрос, — сухо возражает хозяин кабинета. — Но если вы упорствуете в своем недружелюбии, то я могу вам организовать и допрос.

После чего резкими движениями отмечает мой пропуск и отпускает меня.

«Сдали под конец нервы у молодого человека», — думаю не без некоторого злорадства, спускаясь по лестнице. Потом соображаю, что и меня они подвели. В чем, собственно, передо мной провинился этот человек? Просто делает свою работу, отрабатывая зарплату.

— Зачем вызывали? — спрашивает вечером Борислав.

Коротко пересказываю ему свою беседу с прокурором.

— Не понимаю только, зачем им вытаскивать на свет старую историю с наркотиками.

— Человек тебе ясно сказал: решили пересмотреть дело.

— Ну и пусть себе пересматривают. Только не понимаю, чем я им могу помочь.

— Как же тебе понять, когда ты ленишься заглянуть в газеты. Цель — реанимировать давнишние обвинения против нашей страны, чтобы лишний раз напомнить, как преступен был прежний режим и как непорочен нынешний. Репертуар известен: болгарская военная промышленность производила оружие для стран, поддерживающих терроризм. Последние, за неимением денег, расплачивались с нами наркотиками. А мы под видом лекарственных средств вывозили эти наркотики на Запад: с одной стороны, чтобы зарабатывать валюту, а с другой — чтобы травить золотую буржуазную молодежь.

— Зачем мне читать подобную чушь, когда я могу послушать ее в твоем пересказе? Не знаю только, стоит ли утруждаться. Эти выдумки столь избиты и затасканы…

— Им стараются придать свежести. Не так давно этот подонок… пардон, этот красавец, наш президент[3], самолично потребовал от правительства Италии вновь поднять вопрос о причастности Болгарии к покушению на папу римского. Ему отвечают, что вопрос этот давно изучен и что Болгария не имеет к покушению никого отношения, но наш красавец не унимается: настаивает на том, чтобы против нас в очередной раз выдвинули обвинение и тем самым заклеймили прежний режим как террористический.

— Кстати, — говорю, — эта история с наркотиками, в которую меня впутывают, началась именно тогда, когда нас обвинили в организации покушения на папу. Обстановка в то время была накаленная, и в связи с этим передо мной поставили определенную задачу. Ты ведь знаешь, что наркотики — не наш с тобой профиль.

— Это мелочи, Эмиль. Дай бог, чтобы я ошибался, но в данном случае главное для них — превратить тебя в обвиняемого.

— Но фактов же нет.

— Чтобы понять, есть или нет, требуется провести новое расследование, а это — действенный способ достичь нужного эффекта: новая шумиха в прессе по поводу преступной торговли коммунистами так называемыми лекарственными средствами. На это время, чтобы не скрылся или не сбежал за границу, тебя, естественно, посадят под замок. В конце концов, тебе вынесут приговор на основании ложных свидетельских показаний, а может, и выпустят, если, конечно, доживешь.

— При таком счастливом исходе дела смогу ли я все еще рассчитывать на твой кров?

— Комната Афины всегда в твоем распоряжении.

— Слава богу. Но, поселив у себя уголовника, ты рискуешь подорвать свою репутацию.

— Наша с тобой репутация, Эмиль, и без того уже подорвана, и подорвать ее сильнее едва ли возможно.

— Раз уж речь зашла о комнате Афины; вчера вечером мне подумалось, а не слишком ли нахально, с моей стороны, жить в ней? Не лучше ли нам поменяться комнатами? Все-таки Афина была твоей женой, а не моей.

— Меняться не будем. Я и без того слишком часто вспоминаю ее. А если еще и в ее комнату переселюсь, она вообще не выйдет у меня из головы.

— Что плохого в том, чтобы вспоминать жену?

— Ничего. Кроме, пожалуй, того обстоятельства, что каждый раз, вспоминая ее, я проклинаю себя.

Афина. Когда-то давно у нас на службе разнеслась сенсационная весть: наш Борислав женился на девушке, чей отец в прошлом был среди главарей фашистского режима. Как это бывает в подобных случаях, сенсация вызвала бурю возмущения, но скоро измельчала до скучных перешептываний сплетников, поскольку, как оказалось, гора родила мышь. Отец, а точнее, дед молодой жены в прошлом был не фашистским лидером, а всего лишь богатым торговцем шерстяными тканями, хотя и на все сто процентов поддерживавшим фашистов. Ничего определенного о размере его богатства известно не было, поскольку его магазин сгорел во время бомбежки, но что он был врагом нынешней власти — это было несомненно, поскольку в свое время он голосовал за Николу Пе́ткова[4]. И вот, на тебе — наш лопух взял и женился на дочери этакого элемента, как будто в нашем городе не нашлось девушки из порядочной семьи. «Изловчились буржуи, — комментировали у нас на работе. — Целенаправленно выдают своих дочерей за наших парней. Уже до сыновей членов Политбюро добрались. Захватывают крепость изнутри».

«Враг в моей постели», — обобщал Борислав эти сплетни.

«Ну, не совсем так, — возражал я. — Это ты залез в постель к врагу. Да и квартирой, говорят, заодно обзавелся».

«Верно. Только помог бы мне кто-нибудь выплатить за нее взносы в жилфонд».

«А верно ли, что твой тесть — противник власти?» — спрашивал я.

«Не знаю, как раньше, но, когда его объявили таковым, он определенно стал им. А теперь за отсутствием противника он задирает меня».

«А ты?»

«Поднимаю ему давление, называя папой».

Комната Афины. Очень светлая, очень чистая и, следует добавить, очень нарядная. Плакат с Эйфелевой башней не единственное ее украшение. На другой стене висит большой фотоснимок лондонского Пиккадили-Серкус с неоновыми рекламами и красными автобусами. Есть, хотя и более скромных размеров, виды Кельнского и Страсбургского соборов, а также синие морские заливы, желтые пляжи и белые виллы, утопающие в тропической зелени. На этажерке под плакатом с башней заботливо расставлены альбомы с видами разных частей света. Богатая коллекция, которую можно было бы назвать «Страны, в которых я никогда не бывала», потому что, насколько мне известно, Афина никогда не покидала пределов Болгарии.

Самый роскошный экспонат этого домашнего музея помещается в нише. Там восседает большая и красивая голубоглазая кукла в нарядном розовом платье.

— Я знаю, откуда родом эта красавица, — замечаю, едва увидев куклу. — Такие продаются на привокзальной площади в Венеции.

— От тебя ничего не скроешь, — бормочет Борислав.

Тема красавицы в розовом его явно не занимает.

Его покойная теща, по-видимому, была чудачкой, раз наградила дочь таким дурацким именем; могла бы назвать ее Марой или Тоткой, и это помогло бы ее ребенку избежать в будущем некоторых неприятностей. Афина раздражала наших коллег и их жен не только своим именем. Хотя держалась она скромно, ее понимание скромности явно не совпадало с пониманием дам нашего круга. Костюм, слишком изысканный для тогдашнего бедного времени, аккуратно уложенные волосы, маникюр и приглушенных тонов помада, не говоря уж о высоких каблуках, — все это явно свидетельствовало о бытовом разложении. Но самым раздражающим обстоятельством было то, в котором Афина вряд ли была повинна: ни высокая, ни низкая, ни худая, ни толстая, она была стройной, с приятным лицом и легкой светлой улыбкой, которая просто бесила наших дам.