Норман Мейлер - Призрак Проститутки Страница 4

После многих лет работы с неидеальными людьми я, следовательно, научился снисходительно относиться к промашкам других, если они не причиняли слишком большого вреда. Тем не менее мысль о том, что сам я стал изменщиком и не был идеальным мужем, преисполняла меня такого страха, что я чуть не заболевал. В тот вечер, когда я, как уже было описано, вслепую вел машину, я был почти уверен, что скоро попаду в аварию. Казалось, я очутился в центре невидимой и чудовищной сделки. Мне мнилось — вне всякой логики, — что, останься я жив, с другими произойдет что-то ужасное. Вы можете такое понять? Я не преувеличиваю — я считаю, что в подобных мыслях есть что-то от логики самоубийцы. Киттредж, женщина с острым умом и собственными суждениями, однажды заметила, что самоубийство можно, пожалуй, лучше понять, если предположить, что оно объясняется не одной, а двумя причинами: человек может убить себя по вполне понятным мотивам, решив, что он никому не нужен, морально низведен до нуля; и человек может видеть в самоубийстве возможность почетно положить конец глубоко засевшему страху. Некоторые люди, сказала Киттредж, так глубоко погрязли во зле, что им кажется, они уничтожат целые армии зла своим уходом из жизни. Это все равно как сжечь сарай, чтобы муравьи не переползли из него и не испоганили дом.

То же можно сказать и об убийстве — гнусном акте, который тем не менее может быть совершен из патриотических чувств. Мы с Киттредж мало говорили об убийстве. Это был не самый приятный предмет для разговора в семье. Мы с отцом в свое время целых три года пытались убить Фиделя Кастро.

Позвольте мне, однако, вернуться к той покрытой ледяной коркой дороге. Если чувство самосохранения побуждало меня тогда все же держать руль, совесть готова была его отпустить. Я преступил не только клятву верности в браке. Я нарушил клятву любви. Мы с Киттредж были сказочными любовниками — под этим я вовсе не подразумеваю траханье до одурения. Нет, я имею в виду изначальное значение этих слов. Мы были фантастическими любовниками. Наш брак подвел черту под одним из тех суровых мифов, что учат нас трагедии. Если я похож на свистуна, выводящего рулады о себе на самых высоких нотах, это потому, что я не привык описывать нашу любовь. Обычно я ее не касаюсь. Счастье и бесконечное горе вытекают из одной раны.

Приведу факты. Они жестокие, но лучше так, чем все затуманивать из сентиментальных соображений. В жизни Киттредж было всего двое мужчин. Ее первый муж и я. Наш роман начался, когда Киттредж еще была за ним замужем. Через некоторое время после того, как она его предала — а он был из тех, кто считал бы это предательством, — он сорвался при подъеме на скалу и сломал позвоночник. Он был ведущим, и когда полетел вниз, юноша, подстраховывавший его с выступа на скале, рухнул вместе с ним. Якорь самосохранения вырвало из скалы. Кристофер, молодой человек, погибший при падении, был их единственным ребенком.

Киттредж так и не смогла простить это мужу. Их сыну было шестнадцать лет, и у него было неважно с координацией движений. Его не следовало брать с собой на эту скалу. Но как могла Киттредж простить и себя? Из головы у нее не выходила наша связь. Она похоронила Кристофера и ухаживала за мужем все четыре месяца, что он пролежал в больнице. Вскоре после того, как он вернулся домой, Киттредж однажды вечером залезла в теплую ванну и перерезала себе вены на руках острым кухонным ножом, после чего легла в ванной и приготовилась изойти кровью. Но ее спасли.

Спас я. Со дня падения мужа она прервала всякую связь со мной. Страшная весть разделила нас — так между двумя соседними домами проваливается земля и образуется трещина в милю шириной. Словно Бог произнес приговор. Киттредж сказала, чтобы я больше с ней не встречался. Я и не пытался. Однако в тот вечер, когда она взрезала себе вены, я сел в самолет (с возрастающим чувством беспокойства) и полетел из Вашингтона в Бостон, затем в Бангор, а там нанял машину и помчался на Маунт-Дезерт. Я слышал — она взывала ко мне из таких глубин своей души, что не слышала собственного голоса. Я подъехал к погруженному в тишину дому и залез внутрь через окно. В глубине дома, на первом этаже, находился больной со своей сиделкой, а на втором этаже, по всей вероятности, спала в постели его жена. Обнаружив, что дверь в ванную заперта и Киттредж не отвечает, я взломал дверь. Явись я на десять минут позже — все было бы уже кончено.

Наш роман возобновился. Теперь это уже не было под вопросом. Потрясенные происшедшей трагедией, достоверность которой подтверждалась утратой, черпая утешение в мыслях друг о друге, мы любили — глубоко и беззаветно.

Мормоны верят, что люди соединяются в браке не только на эту жизнь, — если вы сочетались браком в храме, то проведете вместе вечность. Я не мормон, но даже по их высоким меркам мы любили друг друга. Я не мог представить себе, чтобы мне наскучило присутствие моей жены — по эту или по ту сторону могилы. Время, проведенное с Киттредж, будет живо вечно — другие люди были лишь временным присутствием, словно входили в нашу комнату с часами в руке.

Наши отношения начались не на столь высокой ноте. До беды, случившейся на скале, нас невероятно тянуло друг к другу. Мы ведь были троюродной родней, и намек на кровосмешение добавлял остроты блаженству. Но по самым высоким меркам это было добротное чувство. Мы не то чтобы готовы были умереть друг за друга — мы просто ступили на крайне порочный путь. Ее муж — Хью Монтегю, или Проститутка, — занимал ведь в моей психике куда больше места, чем мое собственное несчастное эго. Он был моим ментором, моим крестным отцом, замещал мне отца и был моим начальником. Мне было тогда тридцать девять лет, и я чувствовал себя наполовину младше в его присутствии. Сожительствуя с его женой, я был подобен крабу-отшельнику, перелезшему в более внушительный панцирь, — того и гляди тебя оттуда выкурят.

Естественно, как всякий любовник, затеявший мимолетный роман, я не спрашивал Киттредж, что побудило ее на это пойти. Достаточно уже того, что ее ко мне потянуло. Но теперь, прожив с ней двенадцать лет — из них десять лет в браке, — я могу дать объяснение. Если ты женат на хорошей женщине, надо быть всегда готовым к милым сюрпризам. Я люблю Киттредж за красоту и — не скрою — за глубину. Мы оба знаем, что в ее мыслях больше глубины, чем в моих. Тем не менее меня часто поражает удивительная широта ее ума. Объясним это происхождением и окружением. Ее карьера не похожа на карьеры других женщин. Я что-то не знаю, чтобы много выпускниц Рэдклиффа пошли работать в ЦРУ.

Информация: в тот вечер, двенадцать лет назад, когда мы впервые занялись любовью, я губами и языком воздал ей поклонение тем простейшим способом, к какому прибегают многие выпускники колледжей во время акта. Киттредж — во власти непривычных ощущений, возникших между ее ногами, — вскрикнула: «Ох, я годы этого ждала!» И вскоре она уже говорила мне, что я — совершенство, чуть ли не языческое божество. «Ты — чертов рай!» — сказала она. (Подливай же всякий раз мне виски в кровь!) В тот наш первый вечер она казалась не старше двадцати семи, хотя из своих сорока одного года была уже восемнадцать лет замужем. Хью Тремонт Монтегю, сказала она мне (и кто бы ей не поверил?), был единственным в ее жизни мужчиной. Проститутка был к тому же на семнадцать лет старше ее и занимал очень высокое положение. Поскольку он работал с особыми двойными агентами, у него развилось обостренное чутье, и он сразу мог раскусить ложь, чего другие, общаясь с ним, не могли. Теперь он не верил уже никому, и, конечно, никто из окружающих никогда не был уверен в том, что Проститутка говорит правду. Киттредж жаловалась мне в те далекие дни, что не может сказать, является ли он образцом верности, чудовищем неверности или тайным педерастом. Думается, она затеяла роман со мной (если идти по пути дурного обоснования, а не хорошего), желая узнать, сможет ли провести операцию у него под носом и не попасться.

Хорошее обоснование пришло позже. Любовь ее стала глубже не потому, что я спас ей жизнь, а потому, что я был бесконечно чувствителен к ее отчаянию. Я наконец обрел ту степень мудрости, когда ты знаешь, что этого достаточно почти для всех. Наш роман начался заново. На этот раз мы возвели любовь в абсолют. Киттредж не принадлежала к тем женщинам, которые могут продолжать подобные отношения, не вступая в брак. Любовь — это благодать, и она должна быть защищена сакраментальными стенами.

Следовательно, Киттредж чувствовала себя обязанной сказать все мужу. Мы пришли к Хью Тремонту Монтегю, и он согласился на развод. Это был, пожалуй, самый скверный час в моей жизни. Я боялся Проститутки. Я испытывал вполне обоснованный страх перед человеком, способным организовать ликвидацию другого человека. До несчастного случая Проститутка был высокий, стройный, точно скроенный из наилучшего материала и составленный из наилучших частей, и держался он как человек, облеченный полномочиями. Словно кто-то сидящий очень высоко совершил над ним помазание.