Мастер Чэнь - Амалия и Золотой век Страница 40

— Печально? Тогда послушайте вот это. Этот самый Имамура тоже грустит. «Я испытывал печаль, увидев, как мало осталось от изначальной малайской культуры филиппинской нации», которой была после испанской навязана американская культура. А дальше: «чрезмерные количества китайской крови» привели не к тому, что филиппинцы усвоили лучшие качества китайцев — напротив, лишь их слабости: «любовь к азартным играм и склонность подкупать власти».

Официант высунул голову на наш смех снова.

— А вот как вам это: «Приверженность к иностранной демократической идеологии можно назвать интеллектуальным недоеданием. Журналисты и ученые в этой стране готовы отвергнуть любую идеологию, кроме демократической, так что они страдают не только от физического, но и от умственного недостатка питания».

— А там же еще был роскошный абзац насчет джаза. И чертовски точный.

— Да вот он. «Американская демократия олицетворяется здесь индивидуализмом, джазом, предметами роскоши — такими как сигареты или автомобили. Филиппины богаты этими предметами роскоши, но бедны необходимым, таким как рис или промышленность. Поскольку люди здесь экстравагантны, у них недостает денег на необходимое. А раз так, они заменяют необходимое роскошью». А вот еще — вы послушайте только: «Потрясающее умение филиппинских юношей соблазнять девушек как проявление их умения вести диалог, чего, к сожалению, лишены японцы».

— О да, с диалогом тут все великолепно.

— Еще: филиппинцы «демократичны лишь в смысле любви к разговорам, а система землевладения сохраняется феодальная». И самое грандиозное, да это уже просто афоризм какой-то: «Таланта к музыке недостаточно, чтобы построить нацию».

Дальше, кажется, мы устали смеяться и заказали кофе.

— Хорошо, Верт, что все это такое? Что же мы украли у бедного профессора Фукумото? Может, лучше было сразу начать грабить банки? Все равно мы как были никому не нужны, так и остаемся.

— Что это такое? Это досье, Амалия. Всего-навсего досье. Вопрос лишь, для чего. В сущности, что мы знаем о Фукумото? Что он приехал сюда исследовать перемены на Филиппинах после получения статуса Содружества. А вот это… вот это все… лишь его выписки многого из того, что было на все эти темы сказано в Токио раньше. Возможно, он привез их с собой. Кстати, хороший вопрос — а откуда у него доступ к документам японского МИДа? Так, а еще бы посмотреть — все выписки сделаны одним почерком, то есть почерком, предположительно, Фукумото? Или разными?

— Я знаю, у кого об этом спросить.

— У вашего китайского фотографа, понятно.

— Верт, что он делает у вас в университете, этот Фукумото?

— Да то же, что и я. Я ведь приехал вести исследование на ту же тему. Якобы. Мы живем на свои деньги, можем пользоваться библиотекой, встречаться с кем угодно… Свободные люди. Очень удобно. А дальше нас обоих заметило университетское начальство и предложило немножко подработать. Фукумото, среди прочего, шлифует у студентов японский язык. Я — французский.

— А вы, наверное, делаете это великолепно.

— Ну еще бы. Сейчас ставлю им правильную парижскую букву «р». Помните, Амалия, — вас ведь так же учили? «Что это там за шум — а, это же мой брат в соседней комнате ест сыр». Тут студенты начинают дико смеяться, дрыгая ногами, и в результате запоминают эту фразу — и букву «р» — на всю жизнь.

— Помню, как ни странно. Тоже дрыгала ногами. А в классе вашего японца брат ест, наверное, рыбу. Но вы правы. Пусть это и не заметки для лекций, которых он тут не читает, но для книги или доклада — вполне. А теперь напомните, зачем вы сюда приехали на самом деле.

— Выяснять все насчет новой политики Японии в отношении этой музыкальной страны. И пока что мы видим только заметки о прежней политике, не более того. Но тут нам поможет новая пачка бумаг Фукумото. Тех, которые он пишет каждый день.

— А, есть и новая?

— Ее воруют прямо сейчас, если я не ошибаюсь. Пока мы тут сидим. Дело осложнялось тем, что эту пачку бумаг он все время носит с собой. Но наши с вами бандиты придумали…

— Ах, с собой? Поторопите ваших студентов, Верт. И правильно ли я понимаю, что бумаги Фукумото переводят его же студенты?

— К сожалению. Не беспокойтесь, я же говорил, что принял некоторые меры предосторожности. Сверх того, что нашел себе посредника для раздачи переводов.

— А вот Фукумото мер предосторожности не принял. Держал записи в комнате. Вы представляете, что было бы, если бы эти откровения насчет любви к джазу и умения вести диалог с девушками попали бы в местные газеты? Он какой-то очень неумелый шпион.

— Если бы попало в газеты? Хуже бы не стало. И правда, бедные японцы. Они проигрывают тут вчистую.

— Верт, а что-то мне говорит — кое-кто в итоге доиграется… Как поступают упорные японцы, когда видят, что стену лбом не пробить?

— Совершают сеппуку кривым ножом. Если они самураи. А если профессора?

— Будем надеяться, что вы правы и не случится чего-то похуже. Да, а что у нас там с адмиралом и генро по имени…

— Да ведь это оказалось очень известное здесь, в местной японской общине, имя. Я все узнал, что можно было узнать. Адмирал Идэ — очень коротко и запоминается, правда? — он был здесь год назад. В открытую. А сейчас никто о нем и не слышал. Вообще ни одного человека в солидном возрасте в последнее время не появлялось, максимум — один рыбак под пятьдесят лет, ловит тут большую рыбу, приезжал поговорить с японскими банкирами. И его знают, он не Идэ.

— А что Идэ тут делал год назад?

— Этот удачливый филиппинский юноша, работающий на японцев, даже вспомнил, как он об этом спросил, но ему тогда сказали — приезжал по личным делам. И дальше, как вы понимаете, спрашивать было неудобно. Советник императора все же.

— Итак, Верт, если посмотреть на профессора Фукумото и адмирала, да он еще и генро, по имени Идэ, то кто из них скорее окажется причастным к какой-то новой политике императора на Филиппинах?

— Может быть, и оба. Но лишь один из них исчез. То ли в самой Маниле, то ли по пути в Манилу.

— Вот именно.

Я оставила Верта сидеть — длинная задумчивая фигура, скрещенные ноги, подбородок, поставленный на ладонь, на меня не смотрит — за столиком во дворе его отеля и прошла полквартала до своего офиса.

Надо было что-то делать с секретными бумагами — вот этими, насчет музыкальных талантов филиппинцев, и другими. Другие — то был постоянно пополнявшийся Хуаном ежедневный отчет о том, чем занимается профессор Фукумото с утра до вечера. Так, куда их девать? Самый очевидный вариант — бросать, лист за листом, в мусорную корзинку из плетеной соломы под моим столом и запрещать уборщице ее трогать. После чего меня примут за ненормальную. А что еще? Сейфы — первое, куда полезет любой вменяемый человек. Хорошо, сейф в «Манила-отеле» — это скорее в сфере влияния американцев, так что, если ничего другого не остается… Ну а пока посмотрим, что тут написано.

М-да, профессор Фукумото и вправду серьезно относится к своему весьма научному исследованию. «Японец вышел из отеля в 8 утра, поехал на калесе в два их банка в Маниле, Йокогамский и Тайваньский».

Хуан, по мнению бандолерос, человек грамотный, и тут я могу только согласиться. «Их банка». Это хорошо. Чувствует оттенки смысла.

Так, и после этого японец продолжает встречаться с другими японцами. Тут ведь целая японская община, со своими больницами, обществами помощи бедным. Вот он посетил «Окинава-групп» и еще какое-то Филиппино-японское общество. Это что такое? Узнаем. Еще встречался с «большим японцем, у которого магазин на углу Эскольты и плаза Морага, очень дорогой». Спасибо, Хуан, это же главный здесь японский бизнесмен — Сейтаро Канегаэ, который только что создал Национальную каучуковую компанию. И имел дикий скандал, потому что пытался построить фабрику в Пасай-сити, рядом с жилыми кварталами и домом президента. Но вошел в партнерство с Леопольдо Агинальдо, конгрессменом Педро Бела, местным китайцем У Суньлаем и другими, и дело наладилось. А сам каучук получает с плантаций «маленького пресиденте» Хорхе Варгаса. И с американской плантации в Замбоанге. Здорово. И понятно, что Канегаэ для профессора Фукумото — бесценный источник информации.

А дальше — что? Встречался с членом Национальной ассамблеи Эмилио Агинальдо, генералом, неудавшимся отцом здешней независимости? Вроде бы что тут особенного…

Я что-то упустила, интересное. Оно было здесь.

Вот, вот! Что такое — он снова поехал на Эскольту, в Филиппинский национальный банк, куда? К моему дорогому другу Тедди Морено?

Я подскочила на месте, спеша на улицу к Хуану, но тут, наконец, поняла, что в этих кратких строчках и в самом деле важно.

На каком языке говорил профессор Фукумото с собратьями-японцами? Понятно, на каком. А с Агинальдо — ведь это мог быть довольно интересный разговор — на каком? А с Тедди?