Мастер Чэнь - Амалия и Золотой век Страница 42

Это только сон, ничего подобного еще не произошло, да и кораблей таких — я с тех пор внимательно вглядывалась в журнальные страницы — никто еще не построил.

Но я помню свой ужас.

И сейчас я в таком же ужасе стояла на набережной, на бульваре Дьюи, куда опять не успела, чтобы увидеть закат. Облака на горизонте уже успели потерять цвет, они состояли из одних лишь оттенков серого. И среди них росли, нависая над набережной, городом и мной, такие же серо-стальные тени.

Исполинские, нечеловеческие, они, как громадная волна, закручивались вверх и грозили обрушиться на маленькие, трепещущие под ветром пальмы, на черепицу особняков по ту сторону Дьюи, на меня, стоявшую в веселой толпе у спокойной глади моря. Тени кренились вперед от многоэтажных надстроек, над угловатыми стальными носами топорщились чудовищные орудия, и весь этот кошмар быстро терял цвет — а вот уже наступил мрак, облака и призраки скрылись в нем, где-то рядом, в клубе американского флота и армии, зазвучал медный оркестр.

16. Не уезжайте в прекрасный шанхай

А дальше — когда жизнь в Маниле потихоньку стала возвращаться к посленовогодней нормальности — было вот что. Восемь утра, я на Матильде приезжаю в офис, вижу в конце улицы толпу, слышу гул возбужденных голосов (всяческие «ах» и перекличку — «Диндинг, Кончинг!»). А среди этой толпы — брезентовые шляпы, перекрещенные ремни, револьверы и прочие украшения констебулярии.

Да это же у отелей, понимаю я и чувствую, как немеют губы. «Пальма-де-Майорка». И рядом «Дельмонико».

Что… с ним?

Это нормально, что португалка, работающая по соседству, бежит, спотыкаясь, по булыжнику под жестяной лязг колокола от кафедрального собора и цоканье многих копыт. Это совсем нормально. У этого отеля в данный момент многие бегают туда-сюда, и особенно люди, которым здесь и делать-то нечего.

Врываюсь в «Дельмонико», вижу его, чуть бледного и озабоченного, тихо сидящего в уголочке (чтобы не возвышаться над толпой, конечно). Успокаиваюсь.

— Ради бога, дорогая Амалия, не волнуйтесь, — говорит он. — Никого не убили. Только пытались. И вообще, это было ночью, а то, что они до сих пор щебечут и не могут успокоиться, — это местные особенности. Сейчас уйдет полиция, и все утихнут.

— Ну-ка, пойдемте ко мне, — вздыхаю я. И сразу понимаю, что мне всего-то надо пройтись с ним под руку, касаясь плечом, ведь если все кончилось, то могли бы посидеть у него во дворике за отелем, не первый раз.

Лола, если бы умела, насторожила бы уши, вытянула их вперед, как Матильда, но я закрываю бамбуковую ширму, хотя могла этого и не делать, французский для Лолы загадочен.

В целом же с точки зрения Лолы я веду себя сейчас как всякая нормальная филиппинка: если по соседству бандитизм и стрельба, то какая же здесь работа, надо обсудить ситуацию со всеми соседями, друзьями и больше чем друзьями. Вот мадам Амалия это и делает. А то, что Лоле ради Верта не надо больше грустно склонять головку к плечу, она уже поняла.

Да-да, бандитизм и стрельба. Именно это.

Дикий грохот, треск дерева потряс часов этак в пять утра второй этаж, то есть галерею «Пальмы». А потом… в сущности, ничего. Револьвер не слишком громкая штука — два хлопка можно и не услышать, если к этому времени обитатели коридора начинают высовываться из дверей, переглядываться друг с другом и набираться смелости сделать в этот коридор шаг, другой. Ну а дальше — примерно то, что сейчас, оно так с тех пор и продолжается: «Диндинг!», «Кончинг!» И полиция, которая никого не пускает в комнату, а ведь так хочется посмотреть на пустую постель с двумя дырками от пуль, одну в подушке, другую в одеяле за противомоскитной сеткой.

Постель профессора Фукумото. Который чудом остался жив.

Секунды две сижу в изумлении. При чем здесь Фукумото? Я не за него волновалась. Не Фукумото воровал сам у себя секретные бумаги и отдавал их в перевод так, что рано или поздно об этом стало бы известно и другим японцам.

Хорошо, а как насчет убийцы, пусть неудавшегося?

— А вот это самое интересное, — тонко улыбается Верт. — Убийца двумя ударами из коридора выбил довольно прочную дверь, оказался в комнате, выпустил две пули в постель — и обратно больше не показывался.

— Это что — прыжок со второго этажа, очень высокого?

— Не думаю. Портье моего отеля слышал, как какой-то спавший во дворике пролетарий рассказывает полиции про человека, сползшего с балкона второго этажа буквально по стене и скрывшегося во двориках Интрамуроса. Еще он сказал, что тот человек был без лица и бегал как дьявол.

— Верт, что за сказки! А почему бы этому дьяволу не смешаться с толпой тех, кто выскочил после долгой паузы в коридор? Это довольно просто. Никто ни за кем особо не наблюдает в такой момент.

— Я наблюдал, — скромно заметил Верт. — Никто из дверей в коридор не выскакивал.

Молчу, пытаюсь понять, что я только что услышала.

— Верт, вы пролетели полсотни ярдов по воздуху из вашего «Дельмонико», услышав треск дерева из соседнего отеля?

Он делает гримасу.

Верт не зря довольно спокойно реагировал на мои страхи по поводу того, что рано или поздно его переводческая деятельность будет обнаружена. Он действительно принял меры предосторожности. Он, оставаясь в «Дельмонико», снял себе комнату также и в «Пальме». Днем старался быть как можно более заметным в «Дельмонико», а ночью…

— Здешние обитатели имеют на все подобные загадки одну разгадку — женщина, — пояснил он. — И очень деликатны в таких случаях.

— И надолго бы этой вашей выдумки хватило, пока она не стала бы известной и тому, кому не надо?

— Я дал себе неделю. А дальше — отелей много. Можно их снимать по два и по три одновременно.

— Простите меня, Верт, если я коснусь деликатной темы…

— Деньги? Относительно спокойный сон стоит даже своих денег. В данном случае ваших, я пока работаю на остатки того, что вы мне выдали. Но ведь когда-то же Эшенден возникнет из небытия, а он никогда не подводил меня насчет денег.

Итак, произошло следующее. Верт не спал, точнее, только начал засыпать в пять утра («я выспался днем, а ночью мне потребовалось записать всякие посторонние, не имеющие отношения к нашим делам мысли» — о чем, хотела бы я знать?). К нормальным, пусть и легким по ночному времени шагам по скрипучим доскам пола привыкаешь. Но тут было что-то совсем необычное, и Верт мгновенно вскочил: кто-то не топал, а наоборот, шел неслышно, стелился по полу к его двери. Миновал ее и продолжил скольжение к дверям Фукумото.

— Минуту, вы что — сняли вторую комнату прямо напротив вашего японского друга? Зачем?

— Да вынужденно, Амалия, не хотелось первого этажа, а на втором была свободна лишь одна. Не совсем напротив, а наискосок. Фукумото — человек-хронометр, уже в десять вечера вы не увидите его среди людей, прочие его привычки мне тоже известны, в том числе по докладам ваших верных помощников. Ну я решил, что одну случайную встречу с ним в коридоре я могу себе позволить, что-то придумать на ходу, а дальше съезжаем и продолжаем изучать манильские отели сомнительных достоинств. Итак…

Итак, у Верта не было возможности не только спасти Фукумото, но даже задуматься, куда идет человек на мягких ногах: длилось все секунду-две. Тот очевидно знал, куда идет, не тратил времени на копание в замке — один мощный удар в дверь, второй, дальше два хлопка, а потом… Первые сонные голоса в комнатах. И только.

— Тут я позволил себе мужественно высунуть нос из двери, — сказал Верт, — и мгновенно его отдернул, потому что увидел моего друга Фукумото, в этом его японском халате, он, очевидно, шел от некоего помещения в конце коридора.

Ну да, это только у меня в «Манила-отеле» в номере ванна и вода в кранах, да еще горячая, а прочие места в этом городе, к сожалению… То есть Фукумото просто невероятно повезло.

А дальше Верт хорошо рассмотрел в щель всех, кто рискнул покинуть свои обиталища. Все выходили из своих дверей, и все не слишком одетые. «Без лица» и с улицы тут никого не было, все свои.

Человек без лица — это как? Мне, конечно, первым делом в голову пришел китаец Джефри в этой его сатанински-красной темной комнате, но тут у нас человек, вышибающий дверь одним ударом, да еще и — если верить тому самому «пролетарию», упомянутому Вертом, — умеющий сползать вниз по стене. Джефри просто не настолько молод.

— Это не местный вор. Это японец. В Токио я видел дешевые комиксы о таких людях, — подтвердил мои мысли Верт. — Лицо в маске поднимается по кладке стен средневековых замков. Прыгает и скачет, летает. Правда, никогда не слышал, чтобы они пользовались револьверами. Обычно это что-то более древнее. Даже историческое. Если верить комиксам.

— Маска — или сажа, — проговорила я. — Смывается в любой уличной колонке, да хоть на площади Маккинли в фонтане. Но стена — это надо просто проверить. Что-то мне говорит, что пролетарий во дворике — тот, что нами же туда и поставлен. Или, в данном случае, положен.