Алексей Зубов - Вне игры Страница 46

Так постепенно укреплялись их контакты.

— Во время нашей последней встречи в ресторане «Арагви», — продолжал Рубин, — Глебов на улице, прощаясь, буквально на ходу шепнул мне: «Если вы получите пакет с такой же пленкой, какую мы с вами как-то прослушивали, не удивляйтесь. И не пугайтесь. Один наш общий знакомый по моей просьбе позаботился и о вас».

Только вернувшись домой, я стал осмысливать все, что сказал Глебов. Был у меня такой порыв — повидаться с ним до его отъезда и потребовать: «Увольте меня от забот нашего общего знакомого». Но сразу я его не разыскал, а через два дня он улетел. Я и забыл об этой нашей последней встрече и вдруг вчера, когда заглянул домой, увидел на столе рядом с письмом Ирины адресованный мне пакет. Такой же, какой в свое время доставал из кармана Глебов. И пленка из той же серии. Вот и все…

— Все? — переспросил Бутов. — Все, что вы хотели сообщить нам? Это и есть те камни на шее?

— Видите ли, Виктор Павлович…

Но в этот момент появился капитан, и разговор прервался.

…И вот снова идет поиск снаряжения разведчика. Новые шурфы, новые надежды. И новые неудачи. После долгих блужданий по неприветливому и топкому лесу Бутов спросил Рубина.

— Что будем делать, Захар Романович?

Доктор беспомощно развел руками.

— Право, не знаю. Могу только просить… Прошу вас верить…

— А доказательства? Вы хотите, чтобы мы вам верили. Согласитесь, что все как-то складывается не лучшим образом. И не в вашу пользу.

Сейчас можно было бы, конечно, продолжить прерванный разговор. Но Бутов не торопится и не торопит. Пусть Рубин еще на какое-то время останется один на один со своими тревожными мыслями. И пусть самая тревожная среди них — снаряжение-то до сих пор не найдено! — заставит его наконец сбросить с «шеи» все камни сразу. А не скидывать их по одиночке, да с оглядкой: «Может, уже достаточно?» Ему, Бутову, надо увидеть подлинное лицо этого человека. Виновен или нет? С открытой душой явился, или двойник, который снимает маску лишь в той мере, в какой принуждают его к этому обстоятельства? Вот о чем думает Бутов, поглядывая на сникшего Рубина.

— Так что же будем делать, Захар Романович? — повторяет он свой вопрос.

— Убейте меня, не могу припомнить, где зарыл…

Он еще ниже склонил голову, вобрал ее в плечи, потом нащупал в кармане сигареты, закурил и глубоко затянулся.

— Постарайтесь вспомнить хотя бы основное — местность, где вы приземлились, та самая? Или сомневаетесь?..

— Будто бы та самая, — не совсем, однако, уверенно процедил Рубин. — Я запомнил ориентиры… Отсюда видна извилина дороги, мост… До них примерно километр.

— В котором часу вы вышли из леса? Помните?

— Примерно в шесть утра.

— Что вам бросилось в глаза, когда вы пересекали открытую местность?

— Мост и извилина дороги… Я очень обрадовался, когда вышел на дорогу.

— Вышли на дорогу… А дальше что?

— Остановил полуторку и сел в кузов.

— Номер машины не запомнили? — машинально, не надеясь на успех, спрашивал Бутов.

— Нет, конечно. Шофером был солдат. Рядом с ним сидел сержант. Везли на ремонт в Москву авиационные моторы. С ними я и добрался до КПП.

— Какое утро было тогда? Солнце, туман?

— Накрапывал мелкий дождик. Но было тепло.

— И вокруг никого не было?

Захар Романович помедлил с ответом, видимо напрягал память, пытался воссоздать обстановку того утра. Нет, ничего он вспомнить не может. Разве только такая деталь.

— Вот тут паслось стадо коров.

— Без пастуха?

Захар Романович уставился на Бутова глазами, полными отчаяния и смутных надежд.

— Пастух? Нет, пастуха не было, был мальчик.

— Что за мальчик? Чей? Что он делал тут?

— Коров пас. Мальчик лет двенадцати-тринадцати.

— Встретили мальчика… Это хорошо… — У Бутова свой, профессиональный ход мысли. — Очень хорошо. Теперь попытайтесь-ка вспомнить, что дальше было.

— Когда я вышел из леса, мальчонка заметил меня и пошел навстречу, а, поравнявшись, попросил закурить. Я пожурил его, сказал, что такому пареньку курить еще рано, но папироску тем не менее дал.

— Вы хоть спросили как его звать, мальчика?

— Да.

— И что он ответил?

— Дай бог памяти… — Захар Романович потер лоб ладонями, затем зажал ими лицо, кряхтел, стонал и вдруг звонко отчеканил: — Вспомнил — Макар! Да, да, Макар! Я его спросил, как тебя звать, и он ответил — «Макар».

— А фамилия?

— Фамилию не спросил.

— Ну, что же, будем искать Макара…

Бутов хотел спросить еще о чем-то, но, взглянув на обессиленного Рубина, понял, что сейчас этот человек уже не способен ни вспоминать, ни разговаривать и даже стоять на ногах. Еще минута, и он повалится на землю. Виктор Павлович взял его под руку и повел к машине.

Поздно вечером они подъехали к дому отдыха, и Бутов проводил Рубина до палаты.

— Как чувствуете себя, Захар Романович? Может, врача вызвать?..

Рубин мотнул головой.

— Спасибо, не надо, пройдет…

ДВЕ ФОТОГРАФИИ

С утра на Бутова обрушился ворох всякой информации. Больше всего потрясло сообщение Михеева, которое по сути своей для хода дела уже и не имело решающего значения:

«Строков в больнице! Душевное потрясение!..»

…Ирина поначалу встретила гостя с распростертыми объятиями: прибыл от любимой тетки с поручением. Она любезно пригласила его к столу, предложила чай, пирожные. Но Строков решительно от всех угощений отказался и, не глядя на Ирину, тихо сказал:

— Вы уж простите меня. Я обманул вас…

Ирина вздрогнула.

— То есть как…

— Да вот так… Я к вам не от тетушки пожаловал, а от Сергея. Не хотел сразу раскрываться, боялся, что и разговаривать со мной не станете.

Ирина рассвирепела, и Строков потратил немало усилий, чтобы вернуть ей душевное равновесие.

— Вы не сердитесь на него. Поверьте, я лучше вас жизнь знаю, не спешите давать оценку людям. Парень он настоящий, а споткнуться и на паркете можно…

И Строков рассказал, как это все произошло с той злополучной телеграммой.

Она не без злости спрашивает:-«Сколько же можно спотыкаться?» И, не ожидая ответа, рассказывает Строкову о том, что тот уже сам знает. И не потому Строков не слушает ее, что девушка говорит об известном ему. Он весь сейчас там, за стеклом книжной полки, где стоят две большие фотографии. Сергей Николаевич подходит поближе, пристально рассматривает их, и, прервав Иринин монолог, спрашивает:

— Откуда у вас эти фотографии?

Она обернулась в его сторону и испуганно отшатнулась — руки Строкова дрожали, лицо побледнело.

— Что с вами? Дать вам воды?

— Не надо… Быстрее отвечайте. Откуда у вас эти фотографии? — Это уже была не просьба, а вопль.

Ирина подошла к Строкову, взяла его под руку, усадила в кресло и встревоженно спросила:

— Почему вас так заинтересовали фотографии? Это моя мама с отчимом сразу после войны… А это папа, которого я никогда не видела и не увижу, он погиб на войне.

…О всем, что произошло потом, Ирина уже рассказывать не могла, да и помнилось ей все это смутно. Строков откинулся на спинку кресла. И все же нашел в себе силы подняться, обнять ее и сказать: «Доченька!» А Ирина, ошеломленная, потрясенная, гладила его седые волосы и сквозь слезы восклицала: «Папа!» Потом звонила Сергею: «Скорей, скорей приезжай», — это вместо того чтобы звонить в «неотложку». Ей кажется, что отцу стало лучше. Приняв валидол, он уже не так тяжело дышал. Сейчас она уложит его в постель, поставит горчичники. А он протестовал, не желал оставаться в доме человека, который сперва допрашивал его в фашистском застенке, а потом отнял у него — так Строков считал — жену и дочь. Он умолял Ирину уехать сейчас же, вместе с ним. И навсегда. Куда? Ну, хотя бы к Сергею… А Рубин? «Оставь ему письмо… Ты больше не вернешься сюда. Никогда».

Ошеломленная Ирина не совсем понимала, что стоит за этим категорическим требованием отца. В конце концов отчим ничего плохого ему лично не сделал. Более того, сберег дочь. Почему же не встретиться, не поговорить, не остаться в добрых отношениях? Ведь сколько таких же, казалось бы, историй случалось после войны! Другое дело — ее личные отношения с Рубиным. Вероятно, она все равно покинула бы этот дом. Все шло к тому. Но это уже другая сторона медали. А сейчас… В чем тут дело?

Не знает Ирина, что среди фотографий, взбудораживших отца, была и фотография человека, лицо которого он никогда не забудет: Захар Романович Рубин, предатель, допрашивавший его в фашистской тюрьме. Не знает и никогда не узнает. Строков не скажет ей ни слова о том, кем был ее отчим.

— Не спрашивай меня ни о чем… И твоей, и моей ноги в этом доме не будет.

Такова его воля.

…Обо всем этом Михеев подробно рассказывал Бутову со слов Ирины. А она говорила бессвязно, говорила и плакала. Сергей был рядом с ней. Они теперь неразлучны. Никуда она отсюда уже не уедет, от своего Сергея. А ночью отцу опять стало плохо, и врач «неотложки» распорядился — немедленно в больницу.