Клавдий Дербенев - Недоступная тайна Страница 48

Она попросила Таню выйти из кабинета, дойти до угла в коридоре, постоять там минуточку, вернуться и, не входя в кабинет, с порога во всеуслышание сказать: «Врача Жаворонкову срочно просит прийти главврач поликлиники».

После происшествия в доме Дубенко Таня Наливина стала более мудрой и артистически проделала все, о чем просила ее Жаворонкова. Бубасов в это время встал со стула, намереваясь войти в кабинет, но Таня преградила ему путь:

— Посидите, гражданин. Доктор скоро вернется. Вы же слышали, что Анну Григорьевну начальство к себе вызывает. Будто русский язык вам не понятен!

Бубасову ничего другого не оставалось, как покорно сесть на место. «Какая выдержка! — подумал он, когда Жаворонкова, выйдя из кабинета и посмотрев на него, даже не изменилась в лице, а прошла мимо. — Этому может позавидовать Георгий…»

Жаворонковой немного потребовалось времени, чтобы по телефону сообщить полковнику Ивичеву о прибытии Бубасова.

В тот же вечер Жаворонкова привела Бубасова в дом на Речной улице.

«Отец! Не мог ждать. Поступили данные о новых видах ракетной техники. Взял с собой «Серну». Путь до Хабаровска и обратно на поезде. Наберись терпения. Думаю, скучать тебе не придется: дела с расшифровкой много. Банка с документами спрятана вместе с передатчиком. Где? Ты знаешь. В этом доме чувствуй себя спокойно. Элеонора во всем тебе поможет. Желаю успеха. Георгий».

Бубасов с раздражением швырнул записку на стол и сел в заскрипевшее под ним кресло. Жаворонкова, внешне равнодушная, сидела поодаль на диване и лениво перелистывала свежий номер журнала «Огонек». Она делала вид, что не замечает страшного волнения, охватившего Бубасова. Потом он вскочил и, как был, в пальто, заметался по комнате.

— И зачем он уехал! — рассерженно, уже в который раз восклицал Бубасов. — Черт с этой ракетной техникой! Никуда она от нас не ушла бы! Почему он мне не сообщил об этой затее?

— Отец! — откладывая журнал, заговорила Жаворонкова. — Вы со мной разговариваете так, как будто это я ослушалась вас. Между прочим, я говорила Георгию, что вы выразите неудовольствие его самовольными действиями. Но меня он не стал слушать и даже оказал, что я слишком рано начинаю понимать о себе. Теперь весь ваш гнев падает на меня! И что бы вам прибыть на сутки раньше! Мне кажется, что вы напрасно реже за последнее время стали сноситься с ним и по радио…

Бубасов все еще не мог успокоиться, но рассудительность Жаворонковой уже начинала действовать на него отрезвляюще.

Он разделся и, сопровождаемый Жаворонковой, осмотрел дом. При этом он ворчал себе что-то под нос. Потом он сдержанно сказал, что в доме ему понравилось. В комнате Георгия он увидел его трубку и кисет с табаком. То и другое подержал в руках, зная, что Георгий оставил эти вещи здесь не случайно: он приучил себя курить трубку только дома и никогда не брал ее на операцию.

— Мне думается, вам тут будет хорошо и покойно, — сказала Жаворонкова, когда был закончен осмотр. — Здесь вы найдете все необходимое, и вам совершенно не потребуется выходить на улицу. Спокойно можете работать. В вашем распоряжении, отец, приемник, телевизор, холодильник с продуктами…

— Уголок действительно уютный, — ответил Бубасов. — Но пусть Георгий только вернется — я с ним поговорю? А зачем он взял с собой «Серну»?

— Не знаю. Очевидно, он посчитал, что она пригодится. Женщина ловкая, умная. Такую помощницу иметь под руками очень хорошо.

— Я против женщин в нашем деле, — сказал Бубасов.

Жаворонкова удивленно приподняла брови:

— А я?

— Ты — другое дело! Ты — моя дочь, я тебя воспитал, а это — все! Прошу никогда не забывать и себя ни с кем не равнять. Таких, как ты, в мире больше нет!

Жаворонкова, капризно сложив губы, сказала:

— У меня может закружиться голова от успехов, которых пока нет!

— Будут, Элеонора, будут!

Жаворонкова посмотрела на часы и сказала:

— Спокойной ночи, отец. Мне пора идти.

— Спокойной ночи, — ответил Бубасов и подал руку. — Я тебя провожу до двери… Георгий прав, мне не следует терять время.

Проводив Жаворонкову, Бубасов снова зло стал думать о Георгии. Поездка на охоту за какой-то новой советской тайной — ненужная затея, напрасная трата драгоценного времени. Трудно Бубасову мириться с тем, что за последнее время Георгий все чаще, пусть в мелких вопросах, стал проявлять непослушание. Как это Георгий не способен понять, что самое важное для них сейчас быстро поставить сеть, привести ее в действие, и тогда тайны, как рыба в сети опытного рыбака, сами пойдут к ним?

Бубасов принялся рассматривать записку Георгия. Он совершенно не помнит почерк Георгия. У них не было времени на канцелярскую переписку: радио — вот что всегда связывало их, когда они бывали на расстоянии. У Бубасова шевельнулись подозрения: Георгий ли написал записку? Лицо Бубасова покрылось холодным потом. Он всматривался в написанные синими чернилами значки и силился припомнить, как эти значки пишет Георгий. Глупости! Кто мог написать? Элеоноре он верит. Собрав всю силу воли, Бубасов старался погасить внезапную вспышку подозрения. Он зажег спичку и поднес к ней записку.

Прошло три дня. Бубасов еще не выходил из дома. Только ночами, открыв дверь на крыльцо, он перед входом ставил стул и час-два неподвижно сидел, накрыв плечи шерстяным пледом. Он прислушивался к ночным звукам. Мысли его уносились в это время далеко, к обжитой обстановке мюнхенского особняка, оставленного сейчас на верного лакея. В Мюнхене он чувствовал себя спокойно и уверенно. Здесь совсем не то.

Вот уже третью ночь подряд лезут в голову тяжелые, мрачные мысли о возможной неудаче, внезапной смерти.

Здравый смысл подсказывал Бубасову, что пришла пора посвятить Георгия во все мельчайшие подробности дела. Но как ни любил он Георгия, как ни верил в него, все же не хотелось расставаться с единовластием. Разделить все с Георгием — значило признать приближение конца. А возможно ли было пойти на это, не испытывая каких-либо физических недугов и недомоганий? Просто он утомился в этом наполненном могильной тишиной доме.

Возня с шифром, запутанным им самим, до крайней степени утомила его. Но в то же время подгоняло желание скорей покончить с расшифровкой и приступить к делу. Пока нет Георгия, придется с помощью Элеоноры посмотреть, во что за истекшие годы превратилась агентурная сеть «Взлетевшего орла» хотя бы в этом городе. Возвратится Георгий, они отправятся в путешествие по стране, будут восстанавливать связи. Придется подумать над тем, чтобы Элеоноре переменить работу и не быть постоянно привязанной к одному месту. Пока Бубасов старался не думать о тех осложнениях, которые могут и обязательно возникнут в будущем.

Обычно около девяти вечера приходила Элеонора. Она своим ключом отпирала дверь. С ее приходом он оставлял работу, и они часа два беседовали. Иногда Бубасов включал приемник и слушал радиопередачи. Но это продолжалось недолго — он быстро начинал сыпать злые комментарии, и Элеонора, говоря о вредности ненужных волнений, выключала приемник.

В последнее свидание он дал ей список с шестью именами. Она должна выяснить, живут ли эти люди в городе. Теперь он желал только одного: скорей бы кончилась эта темная осенняя ночь, наступил и прошел бы день, а в девять он услышит шаги Элеоноры и затем узнает результаты первой проверки.

Бубасов закрыл дверь, тщательно запер ее и пошел в свою комнату. Там он тоже заперся на ключ» вынул из кармана брюк пистолет и положил его на стол, рядом с толстой стопой листов бумаги с именами и фамилиями людей, с которыми придется встретиться. Бубасов взял из пачки один лист и сел в кресло. Придвинув лампу, он стал перечитывать записи:

«Матвей Николаевич Снежников, 1895 г. р., сын торговца хлебом. В годы НЭПа имел в Москве два гастрономических магазина. Завербован в 1927 году. Кличка «Окорок».

«Адам Иванович Кошкинавский, 1902 г. р., ювелир. В 1930 году поджег склады с зерном. Завербован в 1925 году. Кличка «Золотой».

«Николай Петрович Голинский, 1900 г. р., настоящая фамилия Рогожский. Активный участник Ярославского мятежа против власти большевиков в 1918 году. Завербован в 1925 году. Кличка «Пуля».

«Павел Великосвятский, 1890 г. р., сын священника. Сам священнослужитель. Завербован в 1930 году. Работал бухгалтером хирургической больницы. Кличка «Карабин».

«Гаковский Михаил Ростиславович, 1900 г. р., сын генерала. В 1930 году во время коллективизации застрелил деревенского коммуниста. Завербован в 1928 году. Кличка «Корона».

«Морковцев Фавий Тихонович, 1898 г. р., сын владельца фабрики льняных тканей. Завербован в 1930 году. Работал плановиком на ткацкой фабрике имени Токаева. Кличка «Крестолюбец».

Всю свою жизнь на Западе Бубасов изображал из себя сильную личность, человека, верившего в себя и свое назначение. Он почел бы смертельным врагом всякого, осмелившегося назвать его беспочвенным мечтателем. Но в Советской Стране, очутившись совсем рядом с практическим осуществлением своей цели, он ощутил вдруг силу воздействия неприятной мысли о том, что сеть «Взлетевшего орла» за прошедшие годы вся истлела, превратилась в ничто. И теперь, глядя на листок бумаги с записями, он ощущал нечто похожее на растерянность В Мюнхене ему и в голову не приходило, что носители имен и кличек, извлекаемых шифром, могли давно измениться, забыв о том моменте в своей жизни, когда в силу целого ряда причин, а главное классовой ненависти, поддавались увещеваниям о скором крахе советской власти и давали согласие помогать людям, по-воровски приходившим из темноты и уходившим затем в темноту…