Алексей Зубов - Вне игры Страница 48

— Что же вы стоите? Присаживайтесь… Вот так…

Она беспомощно обвела взглядом небольшой кабинет Бутова и неловко села на краешек стула. А Бутова интересовали планы молодых: где собираются жить, не вернулся ли Сережин дядя из командировки за рубеж? Потом стал расспрашивать о дальнейших намерениях Сергея, о ее делах в институте: «Какие проблемы решаете, Ирина Захаровна?» Ирина отвечала бойко, даже несколько задиристо, она и не заметила, как исчезли скованность, растерянность, испуг.

— Пытаюсь предотвратить самоистребление человечества, разрушение нашей планеты… Занимаюсь экологией…

— Значит, со Строковым единым фронтом действуете? Он, так сказать, по общественной линии, а вы — по научной? Надеюсь, Строков рассказывал вам о своих битвах за очистители?

— Нет, не успел… Я от Сергея об этом слышала. Они ведь друзья.

— А как здоровье Строкова? Долго ли ему лежать в больнице?

— Первые невеселые прогнозы медиков начисто отпали. Теперь бунтует, не хочет в больнице оставаться. Мы его скоро заберем домой…

— Простите, куда вы сказали — домой? Она сразу уловила суть вопроса:

— Дом Сергея теперь и мой дом. И дом моего отца…

— А к отчиму не хотите?.. Строков уже виделся с ним?

— Нет! А почему — не знаю, не могу объяснить…

— Не можете или не хотите?

— Не могу, потому что сама не знаю, в чем тут дело.

— И это вас огорчает?

— Да. Вам известно о наших сложных взаимоотношениях… Я имею в виду отчима. Но ведь Захар Романович на ноги поднял меня. От этого никуда не уйдешь. И я искренне огорчена, что все так нелепо получилось…

— Вы не огорчайтесь. В жизни, к сожалению, иногда нелепостей оказывается слишком много. Будем надеяться, что все образуется.

— Я надеюсь…

Ирина и не подозревает, что «образуется» быстрее, чем она надеется. Вчера Бутов навещал Строкова. Он застал его уже не в палату — старик сидел в холле и сражался в шахматы. Был у них разговор и о Рубине. Сергей Николаевич говорил о докторе уже не столь жестко, как прежде.

— Я о многом передумал, лежа в постели… Бессонница… Ночью всякие мысли лезут… А что, если, черт возьми, доктор по вашему заданию пробрался в абвер. Бывало ведь и такое? Что скажете? Молчите! Понимаю, профессия обязывает…

Он говорил громко.

— Не надо с таким жаром… — улыбнулся Бутов. — Вам это противопоказано, а то ведь меня отсюда и выставить могут, как носителя отрицательных эмоций.

— А вы не улыбайтесь. Когда о человеке хотят лучше думать — это значит, что действуют положительные эмоции. Медицину не ведаю, а партийную работу отлично знаю… Человековедение… Слыхали про такую науку? Так вот, вернемся к Рубину. В тот день, когда он меня допрашивал, я в сердцах проклинал его: фашистский ублюдок! А спустя много лет мне кажется, что это не от души шло у него, у доктора… Полагаю, что не по доброй воле действовал. А может, и поручение было такое?

Строков вздохнул и умолк. Видимо, говорить ему на эту тему нелегко.

Пауза длилась недолго.

— Это все, конечно, эмоции, дорогой товарищ. Но факт остается фактом. Допрашивал он меня вместе с офицером абвера. А вы уж сами разберитесь. Однако думаю, если голос потерпевшего имеет значение, что не от души работал. Не то что иные полицаи. Учтите это.

Помолчал, потом обронил:

— Полагаю, что на свадьбе рядом сидеть будем. Дети ничего знать не должны. У нас и без того хватает любителей мутить молодые души, лбами сталкивать. Не одобряю. Что было, то было. Чего ворошить? Не согласны? Ну, почему не отвечаете? Простите, забыл. Профессия у вас такая — спрашивать и слушать…

Строков говорил глуховато, не повышая голоса и не глядя на собеседника. А тут вдруг окинул Бутова испытующим взглядом, осмотрел по сторонам и спросил:

— Вы не спешите? Вот и хорошо. Пришла мне в голову шальная мысль. Хочу поделиться. Только вы не сердитесь на старика. Говорю, что думаю. А у больного мысли, как блохи, скачут. И ассоциации все больше больничные. Так вот… Вы, чекисты, иногда напоминаете мне хирургов, которые имеют дело только с язвами, опухолями, искалеченными конечностями.

— А вы, однако…

— Это уж как вам угодно. Говорю, что думаю…

Бутов улыбнулся.

— Гм-м-м… Хирург и контрразведчик! Любопытная аналогия. Есть тут, кажется, сермяжная правда. Но я позволю себе взглянуть на нее, на эту правду, еще и с такой позиции. Хирург отсекает охваченную гангреной ногу, чтобы жил человек. Он отрезает три четверти пораженного язвой желудка, чтобы сохранить одну четвертую, чтобы жил человек. Это нам с вами только кажется, что хирург ничего не видит, кроме опухолей, гнойников, язв. Неправда! У него необычный глаз — впивается в одну точку, а обнимает пространство. Чуете? Смотрит на раковую опухоль, а видит все человеческое тело: спасти бы его, уберечь! И контрразведчик так… Он, как и хирург, действует по принципу — лучше отрезать три четверти негодного желудка, но чтобы легко дышалось человеку… Жестоко? Нет, гуманно… Если, подчеркиваю, он из одной точки, именуемой глазом, видит пространство, видит общество в целом, благородное, процветающее. Общество, которому мешает гнойник… На такую аналогию чекиста с хирургом согласен… А вы?

Строков не сразу ответил.

— И все же… Вот вы сказали — видеть пространство… За гнойником разглядеть весь живой организм. Это все не так просто. И, увы, не всем дано. К сожалению… Может быть, я ошибаюсь?

— Нет, не ошибаетесь. Это действительно не так просто…

Бутов встал.

— Вы — партийный работник… Вам в последние годы не приходилось заниматься подбором молодых кадров для органов госбезопасности?

— Нет, не доводилось…

— Жаль. Вы бы сейчас лучше поняли меня… Вы и не представляете, сколь высоки ныне требования партии к людям, которых она направила к нам в последние годы. И может, одно из самых главных среди этих требований — уметь видеть за гнойником, опухолью весь организм… Все общество. Правильно оценить, отграничить, взвесить, не потерять перспективы. Это дано только человеку крепких нервов, здоровой психики, если выражаться языком медиков. Короче говоря, требуется трезвый, ясный ум коммуниста, глубоко понимающего суть политики партии…

Строков слушал полковника, глядя куда-то в сторону, а когда Бутов умолк, медленно повернулся к нему и покачал головой.

— Здорово это у вас получилось. И насчет опухолей, и насчет подбора кадров. Слушал вас и вспоминал Дзержинского. При нем, замечу я вам, семья чекистов пополнялась преимущественно за счет рабочих. Забывать этого не следует. Ныне среди рабочей молодежи много умниц, образованных людей. И со всякими дипломами — от десятилетки до университета. Да, да… Отличнейший резерв.

Строков умолк. И непонятно было — то ли он решил передохнуть, то ли собирался с мыслями. Но пауза длилась недолго. Строков положил Бутову на колено руку и проникновенно сказал:

— А вообще-то, замечу я вам, Виктор Павлович, что вы сегодня раскрылись передо мной совсем в неожиданном качестве…

— Да что вы…

— Вы, оказывается, трибун…

— Вот видите. А вы говорили, что наше дело только спрашивать и слушать… Ну, будет, точка. Вон, как укоризненно сестра поглядывает на меня. Дескать, пора и честь знать…

…Бутов ничего не рассказал Ирине об этом разговоре со Строковым. Но, уже прощаясь, успокаивал ее: «Вы не огорчайтесь, все будет хорошо… Привет папе передавайте. И Сергею тоже…» Он хотел добавить: «Мы с ним еще повидаемся». Но удержался.

«ЗА» И «ПРОТИВ»

Бутов и Михеев докладывали генералу о ходе операции «Сократ», о найденном шпионском снаряжении, о первых показаниях Владика, свидетельствах Сергея, Ирины. И о самом последнем сообщении Роны по поводу одного важного факта, остававшегося невыясненным. Егенс при встрече с Рубиным сказал ему: «В вашем досье на 50 страницах 15 сообщений Сократа». Доктор тогда негодовал, возмущался, кричал: «Это шантаж». Так Рубин рассказывал Бутову. А что, если в досье Рубина действительно хранятся 15 сообщений? Сколько раз, перечитывая заявление Рубина в КГБ, Бутов задерживался на этих строчках, подчеркнутых красным карандашом. И вот теперь все ясно. Рона, сообщая о докладе Егенса шефу, приводит его слова:

«Я пытался прощупать Сократа, заявив, что в его деле 15 доносов, переданных им Квальману. Но, кажется, ничего не вышло. Мне показалось, что доктор Рубин искренне негодовал по этому поводу: «Шантаж, провокация». Я полагаю, что он в качестве разведчика не был практически использован абвером…»

Генерал любит точно препарировать все факты: это — «за», это — «против». В графе «за» появились значимая запись: 15 сообщений Квальману — шантаж; снаряжение обнаружено. Правда, нет еще заключения экспертов. И тем не менее найденное снаряжение шпиона весомо ложится в графу «за». Но и в графе «против» еще не все перечеркнуто. На первом месте — Стамбул. Генерал расценивает эту историю как второе по значимости грехопадение Сократа. Рубин не может не знать: Нандор со стамбульского базара по роду своей деятельности родной брат господина Брайткопфа из гитлеровского абвера.