По светлому следу (сб.) - Томан Николай Владимирович Страница 49

– То есть?

– Марка была покрыта эмульсией, на которой микросъемкой запечатлели цифры шифра. Снимок этот был, однако, лишь экспонирован, но не проявлен и не закреплен.

– Значит, при отклеивании марки шифр на ней должен был погибнуть, так как свет уничтожил бы непроявленный и незакрепленный снимок? – воскликнул Булавин, поняв теперь, в чем дело.

– Так точно, товарищ майор, – весело подтвердил Варгин и, довольный произведенным впечатлением, не спеша полез в карман за папиросами.

– Докладывайте же, Виктор Ильич, как вышли из положения? – поторопил его Булавин.

– А вышел я из этого положения довольно просто, – широко улыбнулся Варгин. – Прежде чем отклеивать марку, вспомнил, что Гаевой свое донесение в письме Марии Марковны зашифровал фотографическим методом. Решил в связи с этим проверить – нет ли и здесь фототрюка? Посмотрел конверт Добряковой на свет и заметил, что в том месте, где наклеена марка, он не просвечивается, будто специально зачернен чем-то. Это насторожило меня. Похоже было, что и тут не обошлось дело без фотоаппарата. Отклеивать марку от. конверта решился я после этого только при красном свете. Правда, и в этом случае был риск засветить снимок, если бы эмульсия его оказалась панхроматической или изохроматической, но иного выхода у меня не было. Нужно ведь было взглянуть, нет ли на марке каких-нибудь знаков, которые химикалии проявителя могли уничтожить.

Варгин давно уже держал в руках папиросу, не решаясь закурить. Он знал, что майор в последнее время воздерживался от курения, и не хотел подверг гать его соблазну.

– Закуривайте уж, – махнул на него рукой Булавин. – Хотя вам нужно было бы запретить это в моем присутствии.

Обрадованный капитан торопливо закурил и продолжал:

– Отклеив марку, я обнаружил на обратной стороне ее очень тонкую черную пленку, видимо, предохранявшую эмульсию от клея и света. Осторожно отделив эту пленку, не без колебаний решился я опустить марку в проявитель. Ждать пришлось довольно долго – постепенно, однако, стали проявляться на ней какие-то цифры. Как только они обозначились достаточно ясно, я тотчас же закрепил снимок. Вот, можете сами взглянуть на него.

С этими словами Варгин протянул Булавину почтовую марку с тусклыми знаками цифр на оборотной ее стороне.

– А вот и расшифрованный текст, – добавил капитан, подавая майору листок исписанной бумаги.

Булавин повернул его к свету и прочел:

«С получением этого письма под благовидным предлогом побуждайте Марию Марковну писать возможно чаще. Доносите шифром лишь о самом важном. Если не имеете что донести, пишите от имени Марии Марковны обычные письма ее сестре. Нам важно знать, что вы живы и здоровы. Старым шифром больше не пользуйтесь. Применяйте в дальнейшем шифр номер семь. Будьте предельно осторожны. Тринадцатый».

– Вы имели время подумать об этой директиве Гаевому, – сказал майор Булавин, возвращая Варгину листок с текстом шифровки «Тринадцатого». – Какие соображения у вас возникли?

– Я полагаю, – медленно произнес капитан, – что агент, получающий информацию от Гаевого и скрывающийся под номером тринадцать, догадывается, что со дня на день должны произойти важные события на фронте. В связи с этим ему особенно важна информация о положении на прифронтовых железных дорогах. Вот он и требует от Гаевого писать возможно чаще, чтобы знать, что у нас тут творится. К тому же в случае отсутствия писем от Гаевого нетрудно будет сообразить, что он арестован.

– Это во-первых, – заметил Булавин, одобрительно кивнув головой.

– Да, это во-первых, – повторил Варгин, – а во-вторых, нам следует теперь еще тщательнее просматривать письма тети Маши, так как Гаевой все секретные донесения будет шифровать новым, неизвестным нам способом.

Майору Булавину нечего было прибавить к соображениям капитана Варгина, и он ограничился лишь тем, что спросил:

– А как же вы вышли из положения с отправкой директивы «Тринадцатого» Гаевому? Марка-то осталась ведь у нас.

– Ну да, эта осталась, – довольно улыбаясь, ответил Варгин, – а другую, точно такую же, мы изготовили по их же методу и наклеили ее на письмо Глафиры Добряковой.

– Решение правильное, – одобрил действия Варгина Булавин и задал капитану еще один вопрос: – Ну, а что поделывает Гаевой? Как ведет себя этот мерзавец?

– Все так же, – ответил капитан. – По-прежнему ничем, кроме нарядов на ремонт паровозов, не интересуется.

– И по-прежнему не ходит никуда?

– По-прежнему, товарищ майор. Из конторы направляется прямо домой. Даже в столовую не заглядывает. И мне почему-то кажется, товарищ майор, что Гаевой не столько осторожен, сколько труслив.

– А я не думаю этого, – убежденно заявил Булавин. – И вам не рекомендую считать его трусом. Он просто очень опытный, а потому и очень осторожный. Я уже, кажется, говорил вам, что никогда не следует считать своего противника ни слишком глупым, ни слишком трусливым.

Майор нахмурился, досадуя, что приходится внушать Варгину такие прописные истины. Строгим голосом распорядился:

– Сегодня же фотокопию марки с письма Глафиры Добряковой отправьте полковнику Муратову.

Отпустив капитана, Булавин просмотрел накопившиеся за время его отсутствия служебные бумаги. Долго потом ходил по кабинету, часто останавливаясь у окна и всматриваясь сквозь поредевший теперь туман в очертания железнодорожных путей и станционных строений.

ПОЗДРАВИТЕЛЬНАЯ ОТКРЫТКА

Гаевой всегда приходил со службы в одно и то же время. Пришел он и в этот вечер не позже обычного.

– Добрый вечер, уважаемая Мария Марковна, – приветливо поздоровался он с Добряковой, открывшей ему дверь.

Гаевой вообще был предельно вежлив. Речь его пестрила такими выражениями, как «покорнейше благодарю», «не откажите в любезности», «простите великодушно». Мария Марковна, тихая, простодушная женщина, больше всего ценившая в людях «хорошее обхождение», была очень довольна своим постояльцем.

В тот вечер, как и обычно, Гаевой степенно прошел в свою комнату, переоделся в байковую пижаму и направился на кухню мыть руки.

– Будете кушать, Аркадий Илларионович? – Послышался из столовой ласковый голос Марии Марковны, когда Гаевой, умывшись, вернулся в свою комнату.

– Благодарствую, Мария Марковна, – поспешно отозвался Гаевой. – С превеликим удовольствием.

Усевшись за стол, он стал есть с большим аппетитом, то и дело похваливая кулинарные способности Марии Марковны. Скромный обед уже приближался к концу, когда Аркадий Илларионович, будто что-то вспомнив, воскликнул:

– Да, Мария Марковна, Наточку-то мы не поздравили ведь с днем рождения!

– Успеется еще, Аркадий Илларионович, – спокойно отозвалась Мария Марковна. – Две недели почти в нашем распоряжении.

– Ничего не успеется, дорогая Мария Марковна! – горячо возразил Аркадий Илларионович. – Пока дойдет, в самый раз будет. Время военное, сами знаете, как неаккуратно почта ходит.

Старушка благодарными глазами взглянула на Гаевого:

– Удивительно, до чего вы добрый, Аркадий Илларионович! Будто о родных детях заботитесь…

– Мне же самому приятно это, Мария Марковна, – со скорбным вздохом ответил Гаевой. – Пишу вашей Наточке, а мне все кажется, будто это я с Леночкой моей переписываюсь. Судя по вашим рассказам, уж очень много у них общего. Особенно музыкальные способности Наточки меня трогают. Нужно будет и подарочек соответственный сообразить или хотя бы послать открыточку с портретом какого-нибудь композитора. Да разве найдешь теперь такую! У меня, впрочем, есть одна с изображением лиры – символа, так сказать, музыкального искусства. Если не возражаете, можно будет ее послать.

– Ну что вы, Аркадий Илларионович! – растроганно промолвила Мария Марковна. – Как можно возражать против такого великодушия! Сочините тогда ей что-нибудь душевное, как вы умеете. Сестрица Глафира будет очень рада такому вниманию. Большое вам спасибо, Аркадий Илларионович!