Чингиз Абдуллаев - Смерть дипломата Страница 5

– Женщина?

– Гендерное равенство, – вздохнул Аслан, – тоже новые веяния. Андреа Пирс. Такая стерва, каких еще поискать. Можешь себе представить, что она упорно не говорит ни на каком языке, кроме английского, хотя мы точно знаем, что она работала с турками и должна как минимум понимать азербайджанский. А недавно выяснилась вообще смешная вещь. В доме, где она снимает квартиру, на верхнем этаже работали слесари, которые что-то перемудрили с трубами, и, когда дали сильное давление, лопнула труба. В результате ее затопило, а потом вода пошла вниз, на нижний этаж. Андреа прибежала к соседям и начала на прекрасном русском языке кричать, что это – кошмар, ее затопили. Вот так с помощью одного плохого слесаря можно разоблачить офицера ФБР, – улыбнувшись, добавил Самедов.

– Всем нужно понять, кому понадобилось убийство дипломата, – согласился Дронго. – А другие посольства никого не вызывали?

– Тебе мало этих троих? Они могут купить здесь любых свидетелей и узнать гораздо больше, чем вся наша следственная группа. Но мы, конечно, работаем на опережение.

– И все-таки в другие посольства никто не приезжал?

– По-моему, нет. Во всяком случае, нам ничего подобного из МНБ не сообщали. И из МИДа мы тоже никаких сообщений не получали. Почему тебя так интересует это убийство? Ты тоже приехал сюда расследовать смерть Шевалье? Только не отпирайся. Наверное, тебя прислал Интерпол или специальный комитет экспертов ООН.

– Ты уверен, что других «сыщиков» здесь больше не появилось? – настойчиво повторил Дронго.

– Почти на сто процентов. Мы все-таки умеем работать. Все службы обязаны нам сообщать обо всех приезжающих или уезжающих после убийства Шевалье иностранцах. Мы знаем обо всех перемещениях. И все-таки зачем ты приехал? Тоже расследовать убийство французского консула? Если бы ты знал, как он нам всем надоел, – повторил Самедов. – А твой приезд – это сюрприз для всей нашей следственной группы. Они уже знают, что ты прилетел, еще вчера позвонили из аэропорта и сообщили. Я же тебе сказал, что мы установили жесткий контроль на границе за всеми въезжающими и выезжающими. Значит, решили прислать и такого известного специалиста, как ты. Только заранее предупреждаю, что у тебя ничего не получится. Ты просто ничего не успеешь. Мы сами завершим расследование и найдем убийцу.

– Не сомневаюсь, – сказал Дронго. – Правда, учти, что среди стольких сыщиков может оказаться кто-то более проницательный, чем вся ваша группа.

– Который умеет определять состояние человека по языку? – снова расхохотался Самедов. – Ничего страшного, мы не боимся конкуренции. Постараемся опередить всех наших гостей, включая и тебя самого.

Они просидели за столиком еще около часа, но уже больше не говорили об этом деле. Дронго обратил внимание, что его гость ни разу не упомянул про иранское посольство, на которое работал погибший. Отсюда следовало два вывода: либо следственной группе не удалось установить то, что знали в Москве о работе Армана Шевалье на иранскую разведку, либо они знали и сознательно скрывали, отрабатывая именно этот след как самый важный и самый многообещающий. Но спрашивать об этом нельзя, Аслан и так справедливо подозревал его, считая, что он прибыл именно для расследования убийства французского дипломата. Оставалось самому выяснить – знали ли о связях Шевалье в Баку? После этого разговора с другом Дронго понял, насколько сложной и непредсказуемой стала ситуация вокруг этого убийства. Теперь нужно было срочно встретиться с российским послом, поэтому сразу после ухода Аслана он позвонил в российское посольство.

Глава 3

Известная русская пословица гласит, что первый блин бывает обычно комом, зато все остальные должны получиться. Однако в случае с послами Российского государства, прибывающими в Баку, все было как раз наоборот. Первым послом был грузин Вальтер Шония, который прекрасно знал местные обычаи, традиции, порядки, долгие годы работал в Турции и соответственно понимал и говорил на азербайджанском. Следующие послы запомнились несколько иначе. Один оказался настолько непрофессиональным, что вызывал смех своим воинствующим невежеством и ограниченностью. Ради справедливости стоит отметить, что подобным образом он «отличался» и в других странах, где служил, а в конце своей дипломатической службы завершил ее настоящим скандалом, просто объявив о своем увольнении и уходе с должности посла. Когда ему предлагали приехать на встречу в Союз писателей или в Академию наук, он искренне удивлялся, заявляя, что он – не писатель и не академик, поэтому не понимает причин своего приглашения. Случайно попав в дипломаты, он запомнился своим дремучим невежеством. Другой, тоже «специалист» из первой демократической волны, никогда не работавший профессиональным дипломатом, отличался тем, что регулярно проигрывал в казино крупные суммы денег и умудрялся брать взаймы у всех, кто готов был ему одалживать, включая зарубежных послов и местных чиновников. Для репутации великой страны подобное поведение было не совсем приемлемым.

Прибывший в Баку Владимир Дорохов был профессиональным дипломатом, всю сознательную жизнь проработавшим на дипломатическом поприще. Любитель классической музыки, прекрасно знавший мировую культуру, почитатель русской поэзии, особенно любивший Пастернака, он не просто отличался от прежних послов. Сдержанный, умный, обладавший чувством меры и хорошо знающий предмет своей профессии, он достаточно быстро завоевал авторитет и уважение в городе. С Дронго они подружились почти сразу, едва речь зашла о русской поэзии, которую оба так любили. Для начала Дорохов прочел любимое стихотворение Пастернака, а Дронго продекламировал Мандельштама, затем посол вспомнил Вознесенского, а его собеседник поэму Евтушенко «Братская ГЭС», где были стихи о Степане Разине, которые оба считали выдающимся произведением. Так они и подружились, поддерживая друг с другом приятельские отношения уже несколько лет. Дорохов знал, почему Дронго так срочно прилетел в Баку. Он был одним из тех, чье мнение сочли решающим в выборе подходящего эксперта на такую необычную роль.

Сегодня была суббота, и Дорохов предложил встретиться в его резиденции, куда Дронго приехал ближе к четырем часам вечера. Он не любил садиться за руль, это отвлекало его от мыслей, и во всех трех городах, где он жил, у него были свои водители. Многие уже знали, что он предпочитал шведские машины «Вольво» всем остальным, хотя в Баку это была почти непозволительная роскошь, слишком дорогие запасные детали иногда приходилось ждать неделями.

В резиденции посла, кроме самого Дорохова, оказался еще один неизвестный мужчина – высокого роста, широкоплечий, коротко остриженный, в очках, одетый в темный костюм и рубашку без галстука. Дронго пожал ему руку.

– Вы, видимо, Никитин, – сказал он, не ожидая, пока неизвестный представится, – а меня обычно называют Дронго.

– Вам уже рассказали обо мне, – понял полковник Никитин.

– И не один раз, – признался Дронго. – Сначала в Москве, где, правда, ничего про вас не сказали, но не стали скрывать, что, возможно, здесь уже есть их специалист, а потом в Баку, где уже прекрасно знают кто вы и зачем приехали.

– Это не такой уж большой секрет, – усмехнулся российский посол. Он был высокого роста, худощавый, подтянутый и тоже в очках, внешне походивший скорее на профессора истории или литературы, готового немедленно начать лекцию в подходящей аудитории.

Они прошли за стол.

– Я знал, что ты приедешь, и хотел вас познакомить, – сказал Дорохов, обращаясь к Дронго.

– А я догадывался, что ты меня обязательно захочешь познакомить с приехавшим следователем, – признался гость.

– Тем лучше, – кивнул посол, – значит, вы оба знаете, что здесь произошло, и представляете, какой резонанс в мире вызвало убийство французского дипломата.

– Кто с ним встречался? – сразу спросил Дронго.

– Я, – ответил с секундной заминкой Дорохов.

– Значит, был кто-то еще, – убежденно произнес Дронго.

– Ты догадался или тебе сказали? – уточнил посол.

– Просто я внимательно следил за твоим лицом.

– Интересно, что именно вы увидели? – улыбнулся Никитин.

– Это не так интересно, все в пределах обычного наблюдения.

– И тем не менее, – настаивал полковник.

– Расскажи ему о своей феноменальной наблюдательности и невероятной памяти, – предложил Дорохов. – Можете мне не поверить, Виталий Константинович, но однажды он в присутствии польского посла наизусть продекламировал всю поэму Евтушенко.

– Просто мне она нравилась. Это во-первых. Во-вторых, ты ответил с секундной заминкой, затем часто заморгал. При этом твои нижние веки поднялись и под ними образовались морщинки. Еще ты чуть наморщил лоб, щеки немного поднялись кверху, а это уже выражение некоего отвращения в сочетании с твоим нежеланием меня обманывать. У тебя приподнялась верхняя губа, а нижняя немного опустилась, как бы надувшись, что выдает и твое негативное отношение к убитому. Или я неправ?