Борис Рабичкин - Белая бабочка Страница 5

— Клянусь Зевсом, богами и богинями олимпийскими, героями, владеющими городом, что я буду служить народу и никогда не утаю ничего, что может угрожать его благоденствию и укрепленным стенам его города Эоса...

— Сергей Иванович, я не помещал? — выждав паузу, спросил вошедший Тургин.

— Нет, пожалуйста... Да и нам пора сегодня кончать. — Только теперь Лаврентьев заметил, что уже вечереет. — Мой давний друг Пилур замучил нас с Оксаной... Как ваши успехи?

— Хожу да все удивляюсь... Столько потрясающе интересного! И почему это книг не пишут об археологах?

— Я этот вопрос задаю пятьдесят лет. Ну, а вы-то что-нибудь напишете?

— Дорогой профессор, тут скорее широкая кисть нужна, а мне под силу лишь журнальный очерк о здешних местах.

— Но хоть глава об археологах у вас будет?

— Постараюсь... Сергей Иванович, вы обещали рассказать мне о находке.

— Извольте. — Академик заговорил, пародируя стиль интервью: — Как сообщил нашему корреспонденту доживающий свой век старый ворчун академик Лаврентьев, на днях на участке, где начальником молодой, растущий научный работник Оксана Сокол, найден высеченный на паросском мраморе декрет царя Тимура и его команды...

— Сергей Иванович, будет вам издеваться, — вмешалась в разговор все время молчавшая Оксана. — Ну и злопамятны вы...

Лаврентьев иронически хмыкнул, пряча улыбку в густую бороду. Потом, серьезно посмотрев на ничего не понимающего Тургина. уже другим тоном продолжал:

— Вы читали, как вчера в «Южноморской заре» ваш собрат перекрестил царя Пилура в Тимура?.. Если говорить серьезно, царь Пилур мой старый знакомый. Из-за него довелось не с одним коллегой поругаться. Я доказывал, что он из рабов, царем его сделало восстание. У древних авторов есть намеки, я собрал их, прочитал по-своему, но спорить было трудно: вещественных-то доказательств нет. Правда, еще в тринадцатом году нашли тиару Пилура. Но как ты докажешь, что она венчала голову раба? А теперь, — Лаврентьев показал на мраморную плиту, — на камне высечено: «Пилур, сын раба». В общем, quod erat demonstrandum[2].

— Декрет, конечно, выставят в Эрмитаже, рядом с короной? — полюбопытствовал Тургин.

— К сожалению, друг мой, это невозможно. Корона далеко...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

КОРОНА, ПРОДАННАЯ С МОЛОТКА

Огоньки на курганах

Отправляясь на юг, Павел Александрович Тургин не мог даже предположить, что ему там придется заняться скифским царем Пилуром и его короной.

Между тем в Эосе, который так заинтересовал Тургина, многое оказалось связанным с этими давними событиями. И Павел Александрович немало часов просиживал в южноморских библиотеках и архивах, листая археологические отчеты Общества любителей древностей, роясь в дореволюционных комплектах местных газет, где часто мелькало набранное крупным шрифтом объявление:

Торговый дом

Ганс Нигофф

в Южноморске

Морская улица, № 26

телефон 20—28

Оптовая торговля зерном

...Ганс Карлович Нигофф поселился в Южноморске в конце прошлого столетия.

Единственный отпрыск богатого бременского мукомола и акционер фирмы Ханке и К°, он давно смекнул, какие выгоды сулит ему торговля на юге России.

Хитрый, энергичный, отнюдь не щепетильный в выборе средств для достижения цели, Нигофф за одно десятилетие стал крупнейшим экспортером пшеницы и ежегодно отправлял в Бремен, Гамбург и другие порты сотни тысяч пудов зерна.

Он вел большие дела с первыми помещиками Таврии — Фальцфейном, графом Мордвиновым, но не гнушался скупать зерно и у крестьян Терновки, Голой Балки и других окрестных сел.

С тех тор как Нигофф стал владельцем двух южноморских мельниц и построил крупорушку, эти села почувствовали, как их все больше сжимает его обросшая рыжеватым волосом короткопалая рука со старинным перстнем.

Приехав в Южноморск с капиталом в пятьдесят тысяч рублей. Нигофф уже в 1911 году был миллионером. Ему принадлежал один из красивейших особняков, вход в который охраняли два мраморных льва, присевших на задние лапы, словно перед прыжком.

По городу ходили разные слухи о том, в какую баснословную сумму обошелся Нигоффу его новый особняк на Морской улице. И только очень немногие знали, что содержимое огромного кабинета Ганса Карловича стоит не меньше этой белой виллы.

Еще в те годы, когда Нигофф не был главой торгового дома, в котором служили управляющие, приказчики, агенты, а сам, в грубом сюртуке с пятнами мучной пыли, ходил по подворью своей первой мельницы, произошел такой случай. К нему подошел щупленький терновский мужичок, привезший зерно, отозвал в сторону и попросил принять в уплату за помол дорогую старобытную вещь. Нигофф недоверчиво посмотрел на просителя, одето: в заплатанную свитку. Но тот из грязного латаного мешка вынул небольшую вазу. Луч солнца тотчас заиграл на ее блестящей чернолаковой поверхности, и немец увидел изображение обнаженной женщины, держащей лошадь под уздцы.

Ваза понравилась Гансу Карловичу. Правда, у него шевельнулась мысль, как бы не продешевить. Каково же было удивление зерноторговца, когда спустя несколько дней заезжий коммерсант из Генуи предложил ему за эту вазу весьма солидную сумму.

Так состоялось первое знакомство Ганса Карловича Нигоффа с сокровищами древнего греческого города Эоса, остатки которого вот уже пятнадцать веков лежали под землей в тридцати километрах от Южноморска.

Эта земли вместе с соседним селом Терновкой, как нам известно, принадлежала графике Шереметьевской.

Взбалмошная, алчная старуха и слушать не хотела, когда ее просили разрешить раскопки древнего Эоса.

На стороне графини был закон. И всякий раз, когда к южноморскому губернатору являлись с просьбами ученые, старый вельможа из рода Нарышкиных, слывший покровителем наук и искусств, театрально разводил руками. Затем, взяв пухлый десятый том «Свода законов Российской империи», он раскрывал его на знакомой четыреста тридцатой странице и, поправляя пенсне в золотой оправе, провозглашал:

«Клад принадлежит владельцу земли и без позволения его не только частными лицами, но и местным начальством отыскиваем быть не может...».

Между Петербургом и Южноморском шла бесконечная и бесплодная переписка.

А тем временем по приказу графини, одержимой жаждой обратить в звонкую монету подземные сокровища, дворовые люди, забросив хозяйство, вооружившись лопатой да заступом, изрыли всю землю шурфами, траншеями. День и ночь искали золотую Ольгу. Верили старой легенде, будто здесь, под землей, где-то спрятана вся из червонного золота колесница с четверкой лошадей, на которой восседает царица Ольга.

Графиню по ночам мучили кошмары. Был слух, что терновские мужики ищут колесницу под водой, затопившей прибрежные кварталы древнего Эоса. И Шереметьевской часто снилось, как, покраснев от натуги, бородачи в постолах волокут мимо ее окон золотую квадригу.

Искали Ольгу. Искали золото. Но лишь изредка попадались золотые узорчатые бляшки, браслеты, кольца и еще реже — миниатюрные монеты с гербом города Эоса в виде бегущего оленя.

Под торопливыми ударами лопат и заступов золотоискателей гибли, разлетались в куски сотни ценных античных вещей.

Из мрамора разбитых древних колонн, капителей, карнизов в огромных ямах выжигали известь. А неподалеку, на главной усадьбе, из мраморного саркофага поили выездных лошадей графини. Кони ударяли копытами о крышку саркофага. Она лежала на земле, и сквозь поросли мха еще можно было различить изображение сцены прощания с умершим.

Старухе Шереметьевской не давало покоя, что некрополь — кладбище Эоса — расположен за границами ее владений. Это была уже земля терновских крестьян, испокон веков называвшаяся урочищем Ста могил, хотя курганов здесь во много раз больше. Под древними насыпями лежали наибольшие ценности, прельщавшие охотников за кладами.

Потеряв надежду увеличить жалкий надел, купить тягло, свести в хозяйстве концы с концами, иные терновские мужики стали искать свое счастье под курганами некрополя. До боли в глазах вглядывались они в ночную степь — не видно ли на курганах бродячих огоньков. Старики говорили: это клад дает о себе знать, огоньком выходя наружу.

Выбирая ночи потемнее, прячась друг от друга, искатели кладов прорывали сквозь насыпь слежалой земли почти вертикальный ход. Лишь немногим удавалось ползком по узкой норе пробраться в земляной склеп или продолбить вход в каменную усыпальницу. Бывало и так: забравшись в гробницу, дрожа от страха, курганщик обнаруживал, что он уже здесь не первый. Тогда он судорожно раскидывал кости скелета, при тусклом свете огарка казавшиеся совсем желтыми, и шарил в надежде — не осталось ли чего-нибудь и на его долю.

На всю Терновку едва набралось бы с десяток удачливых кладоискателей, «счастливчиков», как их звали в народе. Но зато среди этих десяти были знаменитости — Захар Хомяк, дед Михайло и Трофим Куцый, которые только и занимались грабежом древних могил, сколотив на этом немалую деньгу. Тонким трехаршинным щупом достав землю из могилы и растерев ее между пальцев, они безошибочно определяли, стоит ли копать погребенье.