Виктор Логунов - Страницы незримых поединков Страница 5

Вот уже и Волга, за нею распахнулись бескрайние, всхолмленные слегка оренбургские степи. Дорога заканчивалась, заканчивалось время размышлений, анализ своей трехмесячной работы в Московской ЧК. С какими замечательными товарищами свела там его судьба!

1 июня 1918 года на базе штаба по борьбе с контрреволюцией и отдела контрразведки была образована Оренбургская губернская Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем. Возглавил ее Иван Лобов, и было ему в ту пору двадцать шесть лет.

Иван Федорович хорошо знал город. Впервые он сюда приехал, отбыв ссылку в Туркестане, в одиннадцатом году. Здесь, после очередного разгрома охранкой, налаживалась работа местной группы РСДРП. Заметную роль в возрождении организации играл политический ссыльный Василий Васильевич Фомин, — вот еще откуда пошла их дружба!

Первое время он еще часто вспоминал те удивительные дни, когда он устроился работать приказчиком в мануфактурный магазин, а все свои вечера, частенько даже и ночи, отдавал партийной работе. Последующие события, оперативная работа, которой он посвящал всего себя без остатка, отодвинули эти воспоминания в самый далекий уголок его души. Полузабытые, а то и вовсе забытые, они все-таки продолжали невидимыми родничками питать его, придавать ему силы.

Возглавив губчека, Иван Федорович попытался нарисовать себе общую картину контрреволюционного подполья в Оренбурге. Для этого он потребовал себе все имеющиеся материалы, которые накопились в штабе по борьбе с контрреволюцией, следственной комиссии ревтрибунала, а также в военно-революционном штабе. Нередко он сам выходил на городской рынок, на Зеленый базар, на привокзальную площадь, смотрел, слушал, вступал в обычные разговоры. Он и своих сотрудников учил слушать, наблюдать, делать безошибочные выводы с помощью совершенно обыденных каких-то мелочей, невзначай оброненного слова, походки, выражения глаз…

Ему нужно было ощутить живое, разнообразное дыхание города. В каком бы глубоком подполье ни находилась контрреволюция, сколь бы ни были опытны дутовские эмиссары, они обязательно должны оставить след «на поверхности». Тем более, если это подполье активизируется. Тут неурочный скрип двери, мелькнувшая в предрассветном сумраке серая тень могут сказать очень многое.

О том, что подполье активизируется, говорили и другие факты. По городу поползли дикие, совершенно провокационные слухи, но обыватель им охотно верил. На заборах, в лавках, магазинах, на стенах домов, где размещались советские учреждения, стали появляться антисоветские листовки и воззвания. Одну такую листовку Иван Федорович содрал со стены, идя утром на работу в губчека. Он кожей, всем своим существом ощущал приближение грозы.

— Мы должны себе сегодня задать вопрос, — говорил на оперативке Иван Федорович, — и получить на него максимально точный ответ. Суть вопроса в следующем: нам известно, что в городе имеется белогвардейское подполье. Нами приведена в порядок патрульная служба, мы стали больше арестовывать вражеских агентов, дутовских разведчиков, связных и других лиц, работающих на контрреволюцию. Разрозненный зачастую прежде саботаж принял в последнее время целенаправленный характер. Дальше. Мы имеем множество побочных, косвенных примет, деталей, признаков усиления белого подполья: слухи, толки, листовки, активизация уголовного элемента. Все это нам говорит: подполье готовится к выступлению. На основании этого мы можем также сделать заключение о том, что и дутовские войска склонны к решительным действиям. Когда? — вот в чем для нас с вами суть вопроса. Чтобы ответить на него, мы должны нанести по подполью упреждающий удар.

Но времени на подготовку хорошо продуманной и организованной операции жизнь чекистам не отпустила. События нарастали стремительно. Началось все с вполне ординарного, может быть, даже и случайного ареста. Неподалеку от базара был задержан невзрачный на вид мужичишка. («Уж больно он высматривал кого-то», — так потом объяснял причину внимания к нему сотрудник губчека.) Документов у него не оказалось. Назвался Семеновым, Иваном Лукичом, проживающим якобы неподалеку от Оренбурга, в деревне Сергиевке. Но на допросе он назвал другую деревню, перепутал отчество. На самом деле это был связник. Шел он в Александровскую больницу на связь с фельдшером Червяковым.

В это же время в губчека поступило анонимное письмо, в котором говорилось о том, что на квартире доктора Крыловича по вечерам собираются какие-то подозрительные люди — не пьют, песен не поют, женщин не приводят. За квартирой доктора было установлено наблюдение. И оно дало неожиданные, прямо-таки ошеломляющие результаты. Совершенно отчетливо, во-первых, проявилась связь между Крыловичем и братьями Червяковыми («Семенов» о втором Червякове ничего не знал). Во-вторых, у доктора оказалось подозрительно много пациентов. Их взяли «на поводок», и они привели к другим явочным и конспиративным квартирам. Особенно много этих гнезд оказалось в Форштадте, казачьей окраине города.

Между этими центрами подполья шла интенсивнейшая связь: приходили какие-то подозрительные люди, под гражданской одеждой которых угадывалась строевая выправка, приезжали подводы — то с сеном, то с дровами…

В губчека принимается решение: удар наносить немедленно. Силами чекистов тут не обойтись. К операции следует привлечь военно-народную охрану, бойцов Челябинского отряда и личный состав Первого Уральского полка.

В ночь на 17 июня операция началась.

…Ночь была теплой, пасмурной. Сирень в этом году зацвела поздно — в мае долго держались холода. В темноте грозди цветов казались дымом — тонким, пепельным, одуряющим. Где-то неподалеку страстно, самозабвенно бил, выводил свои трели соловей. Иван Федорович, переложив наган в боковой карман пиджака, тихонько отворил калитку, вслушался в тишину и, уже не таясь, озабоченной деловой походкой направился к крыльцу докторской квартиры. Сначала он дважды дернул за ручку звонка и только потом, через несколько секунд, три раза стукнул костяшками пальцев по двери.

— Кто там? — раздался настороженный негромкий голос. Свет в комнатах не зажигали, окна были темны.

— Я от Червякова, Валериана, — так же тихо сказал Иван Федорович. — Откройте, доктор.

Человек, стоявший за дверью, затаился. Тогда Лобов сказал:

— У моей жены высокая температура…

Должен был последовать вопрос: «Какая?», на что Лобов должен был ответить: «Тридцать восемь и три», но за дверью продолжали молчать, тишина наступила какая-то провальная, даже соловей почему-то перестал выводить свои трели, и в груди у Ивана Федоровича похолодело.

— Я понимаю, — быстрой офицерской раздраженной скороговоркой проговорил он, — пароль на эту ночь сменили. И, как всегда (это он уже наобум), у нас не потрудились поставить в известность всех, это ч-черт знает что такое! Прошу вас в таком случае завтра к десяти утра — и чтобы без опозданий! — быть у Никифора Семенищева.

Лобов (опять наугад, на арапа — его уже, что называется, несло) назвал фамилию хозяина форштадтского подворья, вокруг которого особенно густо вилась всякая подозрительная «мошкара».

— Что вам угодно? — наконец глухо проговорили по ту сторону двери.

— Болваны! — бешеным шепотом закричал Лобов. — К-конспираторы! Вы держите меня на крыльце черт знает сколько! Рискуете сами и меня подвергаете страшному риску!..

Сердце страшно колотилось, в горле от доцветающей, тленной сирени першило, откуда-то из глубины груди поднимался кашель, и он не выдержал, закашлял глухо, мучительно и сквозь приступы его услыхал, как щелкнул английский замок и хрустнула дверная цепочка. Дверь отворилась.

— Входите же… быстрее, — услыхал он недовольный голос. — С кем имею честь?

Шагнув в пахнущую лекарствами темную прихожую, Лобов, подавляя кашель, тихо сказал:

— Председатель губчека Лобов… Ваш дом, Крылович, окружен. Так что давайте без шума и без паники. Посторонние в доме есть?

В открытые двери уже бесшумно входили чекисты.

Крыловичу был предъявлен ордер на обыск и арест, привели понятых. У хозяина квартиры долго был такой вид, будто его только что оторвали от сладкого сна и он никак не может понять, что вокруг него происходит. Жена Крыловича, кутаясь в шаль, оцепенело смотрела на абажур подвесной керосиновой лампы. Лицо ее казалось зеленым.

Обыск провели быстро и тщательно. В тайнике обнаружили списки части заговорщиков, адреса неизвестных чекистам явочных квартир. Тотчас же по ним были отправлены группы захвата. К утру в губчека стали стекаться сведения о проведенной в эту ночь операции. Обыски и аресты провели по всему городу, в том числе и у братьев Червяковых. Особенно богатый «улов» дал Форштадт: арестовано свыше сорока человек, изъята переписка с дутовским и другими белогвардейскими центрами страны, обнаружено офицерское снаряжение, около шестидесяти винтовок, личное оружие, шашки, гранаты, взрывчатка и другие боеприпасы.