Хайнц Хене - Пароль: "Директор" Страница 50

Советские биографы описывают эту сцену следующим образом: «Ее первый допрос продолжался трое суток без перерыва. Ильзе не давали ни спать, ни есть, ни пить». Но Ильзе Штебе его выдержала и отказывалась говорить ещё семь недель.

Тогда на помощь инквизиторам пришел Амплетцер. Он запросил по рации в Москву прислать парашютиста, поскольку «Альта» оказалась в затруднительном положении из-за безденежья. Отвечавший за работу с ней капитан Петров попался на уловку гестапо и немедленно отправил связника.

Для этого задания подготовили Генриха Коэнена — эмигранта, бывшего комсомольского активиста, сына члена ЦК КПГ Вильгельма Коэнена. После 1933 года он работал инженером на сибирской электростанции, а в 1941 году прошел в Красной Армии подготовку радиста и парашютиста.

23 октября его сбросили неподалеку от Остероде в Восточной Пруссии с фальшивым паспортом на имя Коэстера и деньгами. Ему удалось добраться до Берлина, и 28 октября около 17 часов он позвонил Ильзе Штебе на Зааленштрассе. Ответил женский голос. Коэнен сказал:

— Мне очень нужно с вами поговорить.

Они договорились немедленно встретиться с «Альтой» на трамвайной остановке «Совиньиплац».

Она пришла. Мужчина достал из кармана два билета и они сели в вагон, направлявшийся в Тиргартен. По дороге он проверил женщину, задав ей несколько вопросов с подвохом.

— Я привез вам привет от мужа, — сказал он, — от Руди.

Речь шла о Рудольфе Херрнштадте, любовнике Ильзе Штебе, который завербовал её в советскую разведку. Женщина поправила Коэнена:

— Простите, но он мне не муж, а только приятель.

Коэнен попросил купить ему две рубашки, и они условились о встрече на следующий день под часами на станции подземки «Виттенберг».

Но вместо того, чтобы вернуться на Зааленштрассе, женщина поспешила на Принц-Альбрехтштрассе. Гертруда Брайтер до самого последнего момента опасалась, что Коэнен обнаружит подмену. Она доложила Штрюбингу о встрече, и 29 октября Коэнена арестовали.

В его карманах кроме денег гестапо обнаружило то, чего уже давно добивалось — ключ к личности «Арийца». Москва направила с курьером копию платежной расписки на 5000 франков в цюрихский банк «Юлиус Бар и компания». Эта бумага доказывала, что советник первого класса Рудольф фон Шелия с февраля 1938 года являлся платным советским агентом. Коэнен даже знал, как использовались положенные в швейцарский банк деньги. Штрюбинг вспоминает: «По его словам, руководству в Москве было известно, что Шелия тратил швейцарские деньги на содержание там любовницы».

Но когда гестаповцы кинулись в Министерство иностранных дел, оказалось, что птичка упорхнула. Шелия уехал в Швейцарию. В изрядном замешательстве глава специальной комиссии Панцингер отправился в Базель вместе с представителями уголовной полиции, не надеясь когда-либо снова увидеть Шелия. Но он ошибся. В ночь с 29 на 30 октября Шелия появился на базельском вокзале «Бадише» и сел в поезд, отправлявшийся в Германию. Едва они пересекли границу, Панцингер его арестовал.

Так что члены «Красной капеллы» и агенты Москвы в Берлине были обнаружены главным образом в результате опрометчивых действий и предательства в собственных рядах. Трудно найти хоть одного, попавшего в лапы гестапо не по вине своих: Шульце-Бойзена, Харнака и Кукхофа бездумно засветил советский разведцентр; Иоанна Зига Урсулу Гетце выдали супруги Тиле; семью Шафферов выдали Шумахеры; Коппи, Като Бонтье ван Беек и Бушмана предала Либертас Шульце-Бойзен.

Следует все же признать, что даже в застенках гестапо заговорили не все узники. Функционеры КПГ проходили специальную подготовку к подпольной войне и готовились к самым суровым испытаниям; они смогли выдержать пытки, и с ними дознаватели гестапо потерпели неудачу. Перед лицом смерти Вальтер Гуземанн писал: «Легко называть себя коммунистом до тех пор, пока не придется пролить за идею свою кровь. Истинного коммуниста легко узнать в час испытаний. Будь тверд, отец! Никогда не сдавайся! Помни об этом в минуты опасности».

Не было сомнений и у Вильгельма Тевса:

«Я доволен своей жизнью. Она прошла в борьбе за свободу, правду, справедливость, и я могу без сожаления с ней расстаться».

Вальтер и Марта Гуземанны, Хюбнеры, Весолеки, Иоанн Зиг, Герберт Грассе, Нойтерт, Ильзе Штебе, Вильгельм Тевс предпочли пытки и издевательства сотрудничеству с гестапо. Хранили молчание и многие из молодых идеалистов круга Иоанна Риттмайстера. Урсула Гетце оговорила себя, чтобы выгородить остальных; Еву-Марию Бух тюремный священник считал «почти святой», а вот люди из ближайшего окружения Шульце-Бойзена сдались.

Чем же можно объяснить подобную капитуляцию?

Оставшиеся в живых участники «Красной капеллы» признают только одну причину — жестокость гестапо. Они утверждают, что гестапо смогло заставить узников выдать соратников только жестокими допросами и пытками. Грета Кукхоф пытается возложить ответственность за гибель друзей на тайную камеру пыток, известную как «сталинская комната».

Действительно, в гестапо с арестованными членами «Красной капеллы» обращались безжалостно, вымещая на узниках свои самые низменные инстинкты. Генрих Шеель вспоминает, как один офицер «бил его по лицу и чуть не задушил собственным галстуком». Вассенштайнер был сразу же безжалостно избит криминальсекретарем Хабекером; по словам вдовы Вассенштайнера, «он совершенно верно сказал, что записанные на листе бумаги цифры относятся к радиолампам, а не к телефонным номерам, как считал Хабекер». Работавшая с функционером КПГ Шюрманн-Хорстером, Изольда Урбан оказалась в такой же ситуации: Хабекер избил её на первом же допросе. Фрида Васолек также подвергалась избиениям, а капитан Гарри Пипе на всю жизнь запомнил, что случилось с Йоганном Венцелем после допроса в гестапо.

В камерах РСХА на Принц-Альбрехтштрассе и политической тюрьме на Александерплац делали все возможное, чтобы дать «красным» почувствовать себя в нацистском обществе отверженными без единого шанса на спасение. Наручники не снимали даже в камерах; большинству запретили свидания и переписку. Многие женщины-заключенные (почти всех их держали в тюрьме на Александерплац) сидели без света, у них отобрали книги и даже фотографии близких родственников. Центральный аппарат гестапо выпустил строжайшие инструкции, требовавшие от следователей не щадить никого. Мюллер-гестапо настаивал на строгом соблюдении приказов об использовании наручников при перемещении заключенных даже на самые короткие расстояния, а в случае побега виновных следовало немедленно арестовать. Вайзенборн говорил, что во время еды каждый заключенный мог слышать из соседней камеры «характерное пощелкивание» — это звякали наручники.

Несмотря на наручники, Курт Шумахер все же ухитрился написать: «Может ли кто-нибудь постичь глубину боли, горя, страдания, несчастья и отчаяния, которую эти несчастные должны вынести только потому, что верят в мирное сообщество людей?» Согласно одному из показаний Вернера Краусса, заключенных подвергали ультрафиолетовому облучению; «они неделями ходили со страшно распухшими глазами». Иоанн Зиг не смог вынести гестаповских методов и покончил с собой, его соратник Герберт Грассе тоже прекратил борьбу и выбросился с пятого этажа берлинского полицейского управления. С трудом удалось предотвратить попытку самоубийства Милдред Харнак, а Куммеров покончил с собой, услышав приговор.

Мастера допросов постоянно угрожали жестокими пытками. Офицер криминальной полиции Ганс Хенце заявил Грете Кукхоф:

— Поскольку ваш муж и Арвид Харнак не желают давать нужных показаний, нам придется принять меры, чтобы развязать их языки.

Фрау Кукхоф спросила:

— Они ещё живы?

На что Хенце ответил:

— Да, но теперь от вас будет зависеть, останутся ли они в живых и впредь.

Некоторые узники действительно подвергались пыткам с педантично бездушным применением бюрократических процедур, которые гестапо считало доказательством их правильности и уместности.

Заявку на проведение «интенсивного допроса» (эвфемизм слова «пытки») следовало подавать в письменной форме шефу полиции безопасности (Зипо). В случае его согласия специальный сотрудник появлялся с офицером медицинской службы СС и отсчитывал заключенному предписанное число ударов. Врач должен был засвидетельствовать воздействие пыток на здоровье узника. Затем делалась запись, поскольку в мире Генриха Гиммлера даже садизм должен был фиксироваться на бумаге в надлежащей форме.[25]

И все же применение пыток ограничивалось определенными рамками. Когда Шульце-Бойзен поначалу отказался говорить, его двенадцать раз ударили рукояткой кирки. Избиениям подверглись Харнак, Грауденц и Кукхоф. Судья Александр Крелль вспоминает, что «им нанесли определенное число ударов по ягодицам резиновой дубинкой». Кроме этих четверых, других доказательств применения пыток не существует. В большинстве случаев дело ограничивалось угрозами и психологическим давлением. Подавляющее большинство заключенных согласилось бы со словами Александра Шпорля: «Допросы проводились вполне приличным образом, хотя были изощренными и утомительными, но меня никогда не пытали».