Ян Флеминг - Голдфингер. Операция «Удар грома». Шпион, который любил меня Страница 50

Целую неделю Бонд слушал эти команды и примечал, кто уходит на обед пораньше, а кто работает добросовестно, до конца. Теперь он ответил из душевой басом Сэма:

— Присмотрю, сэр.

Печатный шаг по линолеуму, короткая пауза — Бересфорд в самом конце коридора, его не слышно — и, наконец, далекий скрип двери. Тихо, только гудят вентиляторы. Теперь в процедурных никого. Джеймс Бонд и граф Липпе одни. Бонд выждал минуту, затем вышел из душевой, тихонько открыл дверь в турецкую баню. Он заходил сюда дважды — осмотреться, и с тех пор ничего не изменилось.

Стены выкрашены белым, посредине ванна — огромный короб из металла и светлого пластика. Боковая грань открывается наподобие дверцы, пациент забирается внутрь, садится, голову высовывает в отделанную поролоном дыру в верхней грани. Внутри короба тело греют несколько рядов электрических лампочек; на задней грани — температурная шкала.

Липпе сидел спиной к двери. Заслышав шаги, он проворчал:

— Черт возьми, Бересфорд… Семь потов уже сошло.

— Сами просили погорячей, сэр, — подражая голосу Бересфорда, откликнулся Бонд.

— Не пререкайся, черт тебя возьми! Выпусти сейчас же.

— Мне кажется, сэр, вы недооцениваете благотворное влияние жара на организм…

— Не болтай. Выпусти, говорят тебе.

Бонд посмотрел на шкалу: стрелка показывает 120. На сколько же поставить? Максимальная отметка — двести градусов. Так он, пожалуй, изжарится заживо. А нужно лишь наказать, не больше. Наверное, 180 будет в самый раз. Он повернул переключатель.

— С полчасика вам будет по-настоящему жарко, сэр. А загоришься — подавай в суд, — добавил он своим настоящим голосом и двинулся к двери.

— Тысяча фунтов, и квиты, — тихо, с ноткой отчаяния предложил граф. Скрипнула дверь. — Десять тысяч. Ладно, пятьдесят!

Бонд плотно прикрыл за собой дверь и быстро зашагал по коридору. Сзади приглушенно позвали на помощь. Ничего, помучается недельку в больнице — вылечат. Но вот что не ясно: пятьдесят тысяч предлагает либо миллионер, либо тот, кого ждет неотложное, важное дело. Чтобы просто избавиться от боли, столько не отдашь.

Джеймс Бонд был прав. Они с Липпе схватились, как глупые дети, — и выверенный до последней секунды заговор против западных держав сбился с ритма.

4. «Спектр»

Бульвар Османа — улица длинная и скучная, но, пожалуй, самая благопристойная в Париже. Здесь много жилых домов — и репутация обитателей безупречна — две церкви, небольшой музейчик, и, что вполне уместно, конторы разнообразных благотворительных организаций. Под номером 136-бис, например, располагается, как написано на скромно поблескивающей медной табличке. Международная Ассоциация Сопротивления (МАС). Если вы заинтересуетесь Ассоциацией (вы, скажем, неисправимый идеалист или, наоборот, торговец конторской мебелью), нажмите звонок, и вам откроет самый обычный французский консьерж. Если дело у вас серьезное, вас впустят в довольно пыльный вестибюль, поднимут в причудливом, с виду ненадежном лифте-клетке и подведут к высоким двойным дверям. За ними окажется большая обшарпанная комната с грязноватыми светлыми стенами: с десяток дешевых столов, за которыми пишут или печатают, папки для «входящего— исходящего», старинные телефоны, каких много в этой части Парижа, картотеки с выдвинутыми ящичками — обстановка самая типичная. Наблюдательный человек, однако, отметит, что все служащие ровесники — всем лет тридцать-сорок — и нет среди них ни одной женщины, хотя в любой конторе, как правило, имеются секретарши.

Встретят вас слегка настороженно, ведь в такие конторы нередко захаживают сумасшедшие и бездельники, но быстро сообразят, что вы — человек серьезный, и станут любезны, услужливы. Цели нашей Ассоциации? Наша цель, мсье, сохранить идеалы борцов военного Сопротивления. Нет-нет, мы вне политики. На какие средства существуем? На посильные взносы членов Ассоциации и других сочувствующих лиц. Ах, ваш родственник входил в группу Сопротивления? Конечно, поищем, мсье. Как его имя? Эй, Жюль! Другой служащий, Жюль, подойдет к картотеке и через несколько минут сообщит: такой-то погиб 21 октября 1943 года во время бомбежки Центрального штаба. Весьма сожалеем, мсье. Чем еще можем быть полезны? Тогда возьмите буклеты — здесь сведения о нашей организации. Простите, что не могу побеседовать с вами подробнее, сегодня так много работы. До свидания, мсье. Что вы, не за что…

Внеочередная встреча членов правления МАСа была назначена на семь часов вечера. Часов с пяти в дом номер 136-бис начали съезжаться делового вида мужчины (а в правлении были только мужчины) — входили и через парадную дверь, и со двора, кто по одному, кто вдвоем. На такие встречи они собирались со всех концов света, но каждый знал, и когда именно обязан прибыть, и с какого хода войти. Консьержи теперь стояли у обеих дверей. Были приняты и менее заметные меры предосторожности: работали системы предупреждения, оба входа просматривались с телеэкранов. Кроме того, на первом этаже всегда хранились тома поддельных протоколов МАСа, подробно отражающих текущие дела Ассоциации. Возникни необходимость, и встреча «членов правления» мгновенно превратится из тайной в открытую, встанет в один ряд с прочими деловыми встречами на бульваре Османа.

Ровно в семь часов в строгий зал заседаний на четвертом этаже зашли — кто уверенно, а кто робко — двадцать человек, оплот сообщества. Председатель был уже на месте. Никто не поздоровался. Председатель считал, что в их сообществе искренне здоровья не пожелаешь, да и время дороже любых пожеланий. За столом расселись по номерам, от первого до двадцать первого. Номер был единственным именем, да и тот, секретности ради, каждый месяц в полночь первого числа изменялся на две единицы по кругу. Никто не закурил — ни курящих, ни пьющих тут не было — и не взглянул на лежащую на столе поддельную МАСовскую повестку. Напряженно, почтительно, но не подобострастно — для этого они и сами были людьми слишком высокого полета — собравшиеся вглядывались в Председателя.

Ко Второму (так в этом месяце звался Председатель) все, и давно его знавшие, и впервые встретившие, относились в известной степени одинаково. Он подчинял себе. Таких людей встречаешь в жизни редко, один-два раза. Их три главных качества: необычная внешность, спокойная самоуверенность и мощнейшее обаяние. Таковы были и многие исторические личности: Чингиз-хан, Александр Македонский, Наполеон… Толпа же всегда чует хозяина. Не потому ли и Гитлер, личность вообще-то ничтожная, так безгранично властвовал над талантливейшим восьмидесятимиллионным европейским народом; чем иным объяснить эту власть? Таким человеком был и Второй, его отличил бы любой — и уж конечно, отличали двадцать избранных. С другими они были черствы и циничны, но его, пусть даже против своей собственной воли, почитали хозяином, почти богом.

Звали его Эрнст Ставро Блофельд. Родился он в Гданьске, отец его был поляк, мать — гречанка. Двадцати пяти лет поступил младшим служащим в Министерство почты и телеграфа. Странный выбор для столь одаренного юноши, но Блофельд уже к тому времени понял: хочешь властвовать — знай недоступное прочим. Такова была теория, и пока он лишь присматривался к проходящим через его руки телеграммам и радиограммам. А потом в Польше началась мобилизация, хлынул поток военных заказов, дипломатической переписки. Будущий противник заплатил бы за эти документы любые деньги. Сперва неумело, потом ловчее он стал снимать копии с телеграмм; постепенно составил списки мелких служащих, адресатов секретной переписки — их он выдаст за своих агентов. Младший шифровальщик в английском посольстве, переводчик, работающий с французами, секретарша крупной компании… Он назвал выдуманную агентуру «Ястреб» и передал немецкому атташе несколько документов на пробу. За Блофельда ухватились, положили хорошие деньги (ведь приходится оплачивать стольких агентов, объяснил он), и скоро он уже подумывал, не расширить ли рынок. Стал информировать американцев и шведов, и тут уж деньги полились рекой. Потом он сообразил, что рано или поздно благоденствие кончится: он ведет двойную игру, да еще получает деньги за несуществующих агентов — где— нибудь да сорвется. Двести тысяч долларов он заработал, пора выходить из игры.

Он сделал это мастерски. Информировать стал раз от раза скуднее; перевел капитал в Цюрих; съездил в родной город, побывал у архивариуса и в церкви, где вырезал из книг страничку со своим именем и датой рождения; затем сообщил связным, что раскрыт, купил паспорт на имя канадского моряка и уплыл в Швецию. Пожил немного в Стокгольме, прикинул, чем закончится война, и улетел, по настоящему польскому паспорту, в Турцию. Туда же перевел деньги. Потом Польша, как он и рассчитал, пала, и он попросил убежища. Кое-кому заплатил — и стал турецким подданным. Мастерство его пригодилось и тут — учел недостатки «Ястреба» и создал новую агентуру. К концу войны он был знаменит и богат: в швейцарском банке лежало полмиллиона долларов. По шведскому паспорту он уехал в Южную Америку — отдохнуть, поправить здоровье и подумать о будущем…