Алексей Зубов - Вне игры Страница 53

— Вы меня поняли, Сергей?

— Да, пожалуй…

Крымов ответил еще нерешительно, но теперь он, кажется, начинал догадываться, что раз Бутов говорит: «Не было никакой встречи», — значит, ее не должно существовать — ни в его сознании, ни в его памяти…

Полковник неторопливо положил трубку на место и долго рассматривал ее, будто надеялся услышать еще что-то. Ему надо идти к генералу, докладывать и о звонке Крымова. А как комментировать? Что ответить на естественный вопрос Клементьева: «Вы уверены в Крымове и Рубиной? Не разболтают?» В общем-то он, пожалуй, уверен. Но слишком многое зависит от того, сохранится ли в тайне арест Веселовского, чтобы вновь и вновь не обеспокоиться мыслью: «Понял ли его Сергей? Сумеет ли дать понять Ирине?» Хочется верить, что он все понял.

А если не поняли, если проболтаются, — увы, бывают и такие случаи, — если поползет от одного к другому пикантный рассказ о загадочном появлении Владика в суровом Заполярье? «Слыхали, Сергея Крымова вызывали в КГБ по делу Веселовского, а через несколько месяцев Владик присылает письмо и сообщает, что весело живет в Заполярье, «разрабатывает золотую жилу». Тут что-то туманное…»

Виктор Павлович вспоминает обстоятельный разговор с генералом, что был у них сравнительно недавно.

— …Ну, вот, кажется, и все, товарищ генерал. Первая часть операции завершается. Теперь вырисовывается ситуация, при которой Сократ может оказаться полезным для нас человеком.

— Полезным или надежным? По велению обстоятельств или души? Это ведь разные понятия.

— Разные, товарищ генерал. Понимаю… В том, что он может оказаться полезным человеком, не сомневаюсь. А насчет надежности… Я не склонен верить в чудеса, в ошеломляющие своей быстротой «перековки». Да еще таких, как Рубин. Не уверен: можно ли, нужно ли вводить его в игру? Если подвести черту итога, то…

И Бутов резко чеканит слова:

— Состава преступления нет. Вот разве только — недонесение. А между тем человек этот вызывает…

Бутов ищет подходящего слова, а генерал, угадав его мысль, продолжает:

— Есть еще кодекс не уголовный, а нравственный. В нем тоже статьи имеются. И тем не менее…

Генерал запнулся и стал осторожно стряхивать пепел сигареты в маленькую изящную пепельницу. Ему надо собраться с мыслями. Генерал иногда ловил себя на том, что вынужден оставлять без прямого ответа, казалось бы, самый простой вопрос. И радовался, когда позже, становилось очевидным, что вопрос был не так уж прост. Вот и тогда…

О том, что случилось в его жизни тогда, много лет назад, сегодня ему напомнил Указ, опубликованный в газете: крупному ученому, в связи с восьмидесятилетием со дня рождения и за большие заслуги перед наукой, присваивалось звание Героя Социалистического Труда. Газета лежала на столе, и Указ был обведен жирным красным кругом. Бутов сразу обратил на него внимание, а генерал, перехватив вопрошающий взгляд полковника, нахмурился и негромко, тяжело роняя слова, сказал:

— Когда-нибудь, Бутов, я расскажу вам историю этого человека. Поучительная история и глубокий след в моей жизни оставила…

И не стал распространяться. Ему тяжко говорить. Время не стерло в памяти ни одной детали, будто все это стряслось вчера, а не в первые послевоенные годы.

…Клементьеву, начальнику одного из ведущих отделов, в тот день присвоили звание полковника. В кабинет заходили коллеги, поздравляли, в шутку требовали сегодня же «обмыть звездочку», иначе «отлетит». И в шутку говорили: «Смотри, Клементьев, нос не задирай. Эка, тебя сейчас вознесут по должности. Готовься…» Шутка шуткой, но в общем-то все поздравляли полковника всерьез и прочили ему быстрый скачок на новую ответственную работу. За плечами у него большой опыт. Человек он приметный — поразительная энергия, трудолюбие, аналитический склад ума, кристальная честность, партийность, принципиальность. Памятный день уже близился к концу, когда на стол полковника легло письмо с резолюцией:

«Срочно. Разберитесь, доложите».

Клементьев бегло пробежал письмо и сразу же обратил внимание на подпись: «Преданный вам А.» И все. Анонимка. В ту трудную пору, увы, анонимки имели силу, знали, что все равно письму дадут ход.

Начальник главка союзного министерства, профессор, доктор технических наук, в недавнем прошлом директор большого научно-исследовательского института, обвинялся в тяжком преступлении. Некий «А.» с поразительным знанием всех тончайших штрихов биографии профессора, обстоятельств его жизни сообщал, что начальник главка, отправившись за границу, в одну из капиталистических стран, на конгресс, прихватил с собой пол-листа машинописного текста с секретными данными — параметрами вновь сконструированной машины. «Преданный вам А.» требовал арестовать шпиона.

Под непосредственным руководством Клементьева его ближайший помощник занялся тщательной проверкой анонимки. На первый взгляд все было ясно: да, факты, сообщенные в анонимке, имели место. Да, выезжал за границу на конгресс. Да, взял листок бумаги с упомянутыми параметрами. Да, когда-то отец его был кустарем. Да, его не принимали в вуз, пока он сам не поступил на завод рабочим. Но было одно важное обстоятельство, которое автор анонимки обошел молчанием. Когда профессор уезжал за границу, данные о новых машинах уже не представляли собою секрета — они были опубликованы в открытой советской специальной печати. Более того. На профессорском листке бумаги они были записаны в весьма туманной, мало о чем говорящей форме. А что касается поведения самого профессора в заграничной командировке, то оно было безупречным. Он даже, в порядке перестраховки, принял все меры для охраны взятых им бумаг, хотя среди них и не было секретных. Так и зафиксировали в справке, подписанной Клементьевым: данных для привлечения к уголовной ответственности не имеется. Обвинение в шпионаже лишено всяких оснований.

Справку доложили Берия, и через день она вернулась к Клементьеву с резолюцией:

«Шпиона арестовать».

Что делать? Слепо выполнять приказ Берия или… Полковник хорошо знал, что может последовать за этим «или». Оставшись один на один со своей совестью, после бессонной ночи, мучительно тревожных раздумий, полковник принял решение: «Попытаюсь добиться приема и убедить…» Приема он добился и постарался максимально коротко доложить свои личные впечатления от встреч и бесед с профессором, личные выводы из тщательного анализа фактов. Клементьева грубо оборвали.

— Все! Можете идти.

Клементьев отказался писать и подписывать постановление на арест профессора. Нетрудно оценить мужество и принципиальность человека, решившегося в ту пору на этакий шаг. То был приговор самому себе. Клементьев это знал. Он имел долгий, трудный разговор с одним своим сослуживцем и другом, который вскоре перестал быть другом и даже доказывал на партбюро, что никогда в друзьях Клементьева не числился. Хотя сам себе этот «друг» говорил: «Я же сделал все, что мог. Целый вечер уговаривал его не лезть на рожон — времена дон-кихотов канули в прошлое».

Клементьева сняли с работы. Пять месяцев, по выражению того же «друга», Клементьев находился в подвешенном состоянии. С большим понижением в должности его послали на Север…

Пройдет несколько лет, и Клементьева — он остался все таким же честным, принципиальным, высоко партийным человеком — вернут в Москву, и «друг» будет лобызать его, будет доказывать товарищам, что Клементьев кристально честный человек. «Друга» давно уже нет в семье чекистов, а Клементьев нет-нет да и вспомнит о нем, и сразу же охватывает его ощущение какой-то гадливости, брезгливости, желание руки вымыть…

И вот сегодня он прочел в газете Указ. Тот самый профессор! Выжил, не погиб. Правда восторжествовала! Сегодня вечером генерал позвонит ему и поздравит. А пока надо решать дело другого ученого. Аналогичное? Нет, нет, не то! Другое, особенное, куда более сложное, при всей кажущейся простоте. Состава уголовного преступления нет, но человек этот был в двух шагах от него. Уже почти барахтался в сетях, заброшенных издалека с помощью Владика и Глебова. Клюнул на их приманку.

…Вон сколько тревожных мыслей может пронестись за какие-то мгновения! А Бутов терпеливо ждет, уловив в последней реплике генерала «тем не менее» какое-то неполное согласие с его позицией. Однако, кажется, пора подать голос.

— Итак, какие будут указания, товарищ генерал?

— Я полагаю, что следует использовать сложившуюся ситуацию и взять под контроль действия противника. Все обстоятельства — за…

— Использовать? В какой мере? И как тут совместить?.. Мы привлечем Рубина к игре… Значит, он уже не ответствен за все свои прошлые деяния? Значит, мы оказываем ему доверие? Как он это истолкует? Есть ли у нас основание и право на такое доверие ему?