Леонид Николаев - Феникс Страница 54

– Что же, это радует меня. Садитесь, фрау. Я объясню ваши новые обязанности.

– Обязанности?

– Именно.

Она не села. Не отошла от гардины, лишь выпустила ткань из рук. Раскрыла сумочку, вынула сигарету и стала закуривать.

– Садитесь, – требовательно повторил Ольшер.

– В присутствии хозяина слуге сидеть не положено.

– Вот как! – капитан насмешливо скривил губы. – Курить тоже не положено.

– Вам придется смириться с этим пороком, вы наняли служанку, не поинтересовавшись ее привычками…

– Ну, довольно, Рут… – гауптштурмфюрер нехотя поднялся, подошел к фрау Хенкель и взял ее за плечи. – Нам не следует замечать недостатков друг у друга. Они могут помешать работе. – Ольшер смотрел ей в лицо, ожидал ответного взгляда, а Рут упрямо уставилась в пол, в небольшой рыжий коврик, аккуратно расстеленный у кресла. Грусть придавала ей неповторимую прелесть, волнистые пряди волос, выбившиеся из-под белой меховой шапочки, спадали на щеку и своей устремленной вниз линией дополняли скорбный облик Рут. Она была все-таки чертовски хороша, эта распутная шахиня. Старый барон знал, кого поднять на трон мифической Туркестанской империи. – Мы должны стать друзьями, – примиренчески объявил капитан. – Хорошими друзьями.

– Нет.

– Почему?

– Хозяин не должен опускаться до дружбы со своей служанкой… – Рут сделала паузу и подняла наконец глаза на Ольшера. – Тем более, что она любовница его подчиненного.

Капитан отстранился от фрау Хенкель, убрал руки:

– Не говорите пошлостей.

– Не делайте их, господин гауптманн.

Он резко повернулся и шагнул к столику. Не сел на прежнее место. Остановился, прислонясь к полированной доске, весь отразился в ней, как в темном зеркале. Сегодня капитан надел форму. Надел, чтобы Рут поняла, что с ней будет говорить не просто Рейнгольд Ольшер, шеф комитета на Ноенбургерштрассе, а гауптштурмфюрер, начальник «Тюркостштелле» Главного управления СС. Именно СС. И это не только психологический ход. Это оттенок времени. Так сказал рейхсфюрер Генрих Гиммлер, сказал всем подчиненным: «Чаще бывайте в форме. Пусть видят немцы, кто сейчас хозяин положения и от кого зависит спасение Германии». Пусть видит шахиня. Ей полезно уяснить роль гауптштурмфюрера в судьбе диктора «Рундфунка».

Рут видела его спину. Отметила для себя совсем не то, что хотел Ольшер: капитану лучше в штатском, он не военный, он просто зубной врач, и лучше оставаться им. Об оттенке времени шахиня не подумала – ей слишком часто приходилось видеть эсэсовцев и гестаповцев, появление еще одного увеличило число мундиров. И только.

– Глава комитета, – стал диктовать Ольшер, не поворачиваясь. Оттенил тоном и паузой прежний титул Вали Каюмхана. Нарочно не назвал его президентом, дал почувствовать Рут, что не считается с авторитетом руководителя эмигрантского правительства, что ему наплевать на шумиху, поднятую бароном. – Глава комитета с сегодняшнего дня всю свою деятельность подчиняет задачам, стоящим перед Германией. Его обязанность – обеспечить людьми все школы особого назначения, входящие в подчинение главного управления СС…

Ольшер смолк. Вслушался. Ему надо было уловить, работает ли шахиня, запоминает ли слова начальника «Тюркостштелле». Было тихо в номере. Рут ничем не выдавала своего состояния. Тогда он повернулся. Шахиня курила. Курила и по-прежнему грустно смотрела на пол.

– Это приказ, – почти крикнул капитан.

– Ну и что же?..

– Вы будете выполнять его.

– Я не президент…

– К черту глупости. Слушайте, что вам говорят! – Повернув лишь голову к ней, через плечо, он продолжал диктовать: – Вы убедите председателя в необходимости такой работы. Важной и срочной работы. Время ожиданий, речей и взаимных комплиментов прошло. Барон посадил на шею Германии целый десяток будущих правительств, которые ждут торжественного въезда в Азию. Они, члены этих правительств, едят хлеб, предназначенный для немецкого солдата, пьянствуют, развратничают, а мы должны за них лить кровь. Пусть сами добиваются трона. Пусть борются.

– Туркестанский легион сражается, – несмело вставила Рут. Она кое-что знала о военных делах комитета. Баймирза часто хвастался успехами вооруженных сил, которыми руководил в Ноенбургерштрассе.

– Сражается?! – Ольшеру хотелось рассмеяться: эта шахиня пыталась говорить о войне! – Сражаются с котелками и кружками. Сидят по деревням и наедают рожи… – Он снова приблизился к Рут. Прошипел: – К вашему сведению… К сведению господина президента, впрочем, ему уже было сказано в свое время… Единственный батальон, брошенный в бой под Донбассом, перешел на сторону русских. Полностью…

Шахиня смутилась. Грустные тени в глазах, только что занимавшие капитана, исчезли. Их сменила тревога. Рут верила в преданность туркестанцев, считала их надежной опорой и мужа и правительства, которое пока находилось на Ноенбургерштрассе. На кого же можно положиться в это трудное время?

– Их, вероятно, спровоцировали коммунисты?.. – попыталась она объяснить факт если не гауптштурмфю-реру, то хотя бы себе.

– Какие там коммунисты. Их повел командир батальона Курамысов, кстати, награжденный вашим супругом за храбрость.

– Он мог оказаться изменником, – продолжала свою мысль фрау Хенкель. – Но остальные верны Германии. – Она едва не сказала: верны президенту Каюмхану, но вовремя сдержалась, – капитан смотрел на нее с издевательской усмешкой. С этой усмешкой он и бросил ей в лицо беспощадную фразу:

– Легион разоружен! Полностью, от солдата до командира. Пусть завоевывают себе брюквенный суп в траншеях и каменоломнях. Пусть покормят вшей…

Впервые Рут слышала настоящего Ольшера, захмеленного ненавистью и злобой. Теперь она поняла, почему он служит в СС. Раньше это казалось ей неоправданным – слишком сдержанным и осторожным был гауптштурмфюрер. В разговоре с ней, например. Возможно, ему мешал барон, мешал мягкостью, аристократичностью, которая подчеркивала превосходство. Мешал своим примером, своим существованием. Теперь Ольшер чувствовал свободу и, возможно, потому обнажал сокровенное.

«Дела действительно плохи», – сделала окончательный вывод Рут. Она поверила гауптштурмфюреру. Всему, что говорил, она поверила. Даже этой страшной вести о разоружении туркестанского легиона, которым так гордились на Ноенбургерштрассе. Каюмхан носился с ним: «Мы сильны, мы независимы, у нас есть своя армия. Это я создал ее». «Глупец! Где теперь твоя армия?» Судьба легиона меньше всего беспокоила Рут. Ее беспокоила собственная судьба. Близкое, ощутимое «завтра», рисовавшееся почти в деталях, вдруг стало удаляться, тонуть в каком-то тумане. И уцепиться не за что. Ольшер предлагает выбрать другого хозяина – не Менке, – что же, она готова, если это поможет. Если это возвратит уверенность, даст опору. Надо убедить президента в необходимости перемены курса – Рут убедит. Нужны люди – она заставит мужа добыть их. Вместе с ним поедет по лагерям, станет звать, уговаривать, требовать. Что еще хочет гауптштурмфюрер?

Она подняла глаза на Ольшера. Полные решимости. И преданности. Шахиня принадлежала с этой минуты начальнику «Тюркостштелле» не как раньше, не как партнерша. Не как оплачиваемая исполнительница его замыслов. Капитан приобретал духовного сподвижника. Наконец-то!

– Обойдемся без легиона, – заверил Рут капитан. – Начинается другая война, война нервов. И мы ее выиграем.

«Нет, все-таки плохи дела, – еще раз повторила печальную мысль шахиня. – Я буду служить, буду делать все, что прикажет этот эсэсовец, но радости уже не будет. Никогда». Ей отчего-то стало муторно. Пришло отвращение, горячее, нетерпимое. Требующее разрядки. Если бы она могла сейчас сказать президенту то, что думает о нем. Бросить в лицо свою ненависть, обиду. Даже свои грехи. Пусть знает, какова цена их союзу.

Она оторвалась все же от гардины, старой, пахнущей нафталином, прошла к столику. Села. Бросила руки на зеркальную холодную доску.

– Для кого?

– Что? – не понял капитан.

– Для кого выиграем войну?

Ольшер от самых высоких идей должен был вернуться к самым элементарным. Взглянул на Рут, уныло прилепившуюся возле столика. Взвесил, во что обходится ему приобретение души человеческой. Цена оказалась невысокой. Какие-то смутные обещания – и только. Но и эта плата была сейчас не по карману Ольшеру. Он верил в борьбу, верил в успех временный, но конечное не представлял себе – три года войны научили капитана отличать желаемое от действительного, – агентура на Востоке, как и армия, гибла. Поэтому Ольшер выдал Рут только официальную плату, предоставленную щедрой рукой министерства пропаганды.

– Для Германии.

С таким же успехом фрау Хенкель могла сама наградить себя за тревоги и хлопоты – вера в победу Германии обязательна для всех.

– Я вас поняла, господин капитан… Чем может быть еще полезна для вас диктор «Рундфунка»?