Мастер Чэнь - Амалия и Золотой век Страница 57

22. Последние тайны

— Элистер.

Он полусидит в постели, его глаза смотрят на меня — неподвижные, странно темные.

— Элистер, это настолько страшно?

Он пожимает плечами, машинально дергая себя за волоски на груди — среди них, как и на висках, есть несколько седых.

— Элистер, — говорю я с тяжелым вздохом. — Сейчас я тебя кое о чем попрошу. Но сначала… Вспомни самый жуткий день в твоей жизни. Тогда, на лайнере, подходившем к Лондону. Когда жена сказала тебе, что уходит. А она была последним, что у тебя оставалось после всей той истории. Когда было хуже — тогда или сейчас?

Он снова пожимает плечами.

— И теперь вспомни, о чем ты мечтал, когда Уильям Эшенден нашел тебя, в виде молодой развалины, и подарил тебе новую жизнь. Ты мечтал стать живой легендой. Ты мечтал, чтобы они все еще раз увидели тебя — в орденах за храбрость и ум, а может, и с титулом. Потому что ты лучший из всех.

— Это было позже, — отрешенно замечает он. — Когда Эшенден меня нашел, я мечтал найти деньги, чтобы еще выпить.

— Понятно. И ты стал легендой. И ты стал рыцарем. Черт возьми, ты сделал это все и больше, ты сделал невозможное — женился на мне, евразийке, и даже перешел в мой католицизм. И оказалось, что тебе — можно. Хочешь зайти выпить в тот клуб, где тебе перед отправкой в Лондон подарили большую пудреницу за трусость? Это ведь было в Сингапуре, так? Когда ты туда войдешь, они все встанут, чтобы чокнуться с тобой. Мы там окажемся через неделю, мне кажется.

— Тех людей там больше нет, наверное, — равнодушно говорит он. — Но ты меня хотела о чем-то попросить?

— А, ну да. Я хочу тебя попросить, чтобы ты — если когда-нибудь со мной случится самое страшное, если исполнятся все мои мечты и новых не будет, — чтобы в этот жуткий день ты обнял меня и долго гладил по голой спине. Ты ведь будешь тогда со мной?

— Я сейчас с тобой. И я могу это сделать прямо сейчас, — произносит он уже другим голосом, после паузы.

— По крайней мере то, что я тебе еще очень нравлюсь, моя голая спина и другие голые части тела поняли после твоего приезда очень даже хорошо, — бормочу я, забираясь обратно в постель. — Не так уж ты распался на части, чтобы… А спешить нам и правда сегодня некуда. И как же это здорово. Это не конец твоей жизни, Элистер. Даже не вершина ее. Они тебя еще позовут. Куда же они денутся.

— Так что же, моя дорогая, ты так и не сообщишь моему клановому собрату и соседу по вересковым холмам — если его можно так назвать — кто копировал его документы на корабле?

— Видишь ли, Элистер, или — сэр Элистер…

— О дорогая леди Амалия, давай обойдемся без формальностей, особенно когда мы просто валяемся в постели. И вообще без них обойдемся. Ну, может — иногда, чуть-чуть.

— Так вот, никоим образом нельзя сообщать такие вещи американцам. И кстати, я уверена, что на самом деле нашего генерала это не сильно волнует. А зря. Ну и пусть думает, что во всем виноват Накамура, ползающий по стенам.

— А ты нашла того человека, который развлекался на корабле с фотостатами?

— Не слишком долго пришлось искать. Он на меня работает. И это никакой не японец. А как раз наоборот, китаец. Джефри. Для начала я посмотрела, как он делает копии тех документов, что мы с Вертом воровали у профессора Фукумото. Он думал, я не замечу. А для кого он их копировал? На память? Ну и дальше все было просто. Кто умеет делать фотостаты? Я — нет. На «Хардинге», который доставил генерала сначала в Шанхай, а потом в Манилу, работал, как и положено, корабельный фотограф. Если бы ты видел, Элистер, как он отлично делает сейчас в моей мастерской портреты! Ну, вот. А из Манилы лайнер вышел уже с другим фотографом. А этот попал ко мне в картотеку сразу после того, как мы начали ее составлять, поскольку мы с ним в городе появились почти одновременно. И оказался у меня на работе.

— Бывают же случайности.

— А как бы не так. Не думаю, чтобы его собратья-китайцы оставили его без работы после успешно выполненного задания. Он, возможно, решил поинтересоваться — а кто это дает такие объявления в газетах, не его ли ищут. И не знаю, что со мной бы было, если бы Джефри и его здешние собратья не выяснили, что я работаю на пару с главным бандитом Содружества. Это, как минимум, отговорило их от поспешности.

— Итак, не японцы, а китайцы. Китайская операция.

— Ты слышал о «синих рубашках», Элистер?

— Ах, вот что. Вторая спецслужба генералиссимуса Чан Кайши. Неофициальная. Для особых акций.

— Конечно. И наши с тобой большие друзья. Или друзья наших друзей из всяких просветительских обществ в Малайе. Понимаешь, с самого начала история выглядела странной. Зачем копировали? Я думала, что дело в самих документах, — но они никак не тянули на что-то секретное. А дело-то было исключительно в том, чтобы передать через англичан…

— Через генерала Стептоу, я его знаю. У парня незабываемая походка. И фамилия, точно соответствующая походке.

— Да-да. Чтобы не китайцы, а кто угодно другой передал эти фотостаты в Шанхае в руки Макартуру. Который относится к угрозе со стороны Японии так, как и положено нормальному информированному человеку: ясно же, что японцев Филиппины никак не волнуют. А тут на его переснятых документах — еще и пометки японской азбукой, что в Шанхае было кому сделать, без сомнения. Вот и еще один американец, который запомнит, что японцы интересуются обороной его любимых Филиппин. И кто бы мог подумать, что у него была больна мама, из-за которой ему было не до чего-либо. И операция почти сорвалась. Если бы англичане не призвали меня. Как всегда это делают, когда проваливаются.

— И мы никак не можем винить китайцев в этой их маленькой диверсии. Японцы вот-вот бедняг проглотят совсем, а при американском нейтралитете и еще британском бессилии… Что им еще остается, как не звать кого угодно на помощь и не придумывать для этого такие вот истории?

— А ведь тот китаец, к которому Джефри меня привел, видимо — главный здешний синерубашечник, в общем-то все объяснил яснее ясного. Он сказал тогда — Китай страдает. Над ним нависла новая опасность. И трудно с ним спорить, знаешь ли. Так что мы с Джефри в итоге поняли друг друга. И я не буду рисковать, отдавая эту информацию просто так американцам, от которых она немедленно утечет, и к нам в дом в Пенанге придут наши китайские соседи и с укором на нас посмотрят, мягко говоря. Эшенден это тоже знает. Кстати, я даже выучила фамилию этого Джефри. Она настолько проста, что как-то не задерживалась у меня в голове.

— И что у него за фамилия?

— Чэнь. Джефри Чэнь. Если, конечно, это и вправду его фамилия.

Элистер, поправив подушку, задумчиво вертит в пальцах мой подарок — футляр для очков. Очки входят в него отлично. И они очень Элистеру идут, с его благородным удлиненным лицом и выпяченным подбородком.

— Это крокодил, — гордо говорю я. — Или был крокодил. Лучший футляр во всем городе.

— Жаль крокодильчика. Но я, знаешь ли, смущен портсигаром, — замечает он. — Слишком хорош. И что-то мне подсказывает, что за ним есть какая-то история.

— Ты знаешь эту историю! И никогда не оставляй меня одну так долго и с такими, как этот Верт! Я чуть не умерла, держа себя в руках.

— А почему не поддалась соблазну?

— О, ну это было просто невозможно. Не те чулки. Страх сказать глупость. С тобой, заметь, ничего подобного в похожей ситуации не было, вообще ни одной мысли… Да, так ты расскажешь мне, кто он такой, этот Верт?

— Обязательно… стоп, но давай доведем разговор до конца. То есть это что — ползучий Накамура вообще не имел никакого отношения к фотостатам? А зачем он тут охотился по ночам за соотечественниками?

— Я не знаю!

— Что — такое с тобой бывает? Даже сейчас не знаешь?

— Ну хорошо. Может, он что-то расскажет на допросе. Но и правда ведь не знаю! Вообще-то, Элистер, выяснила я много, хотя по большей части это сделал Верт. Фукумото действительно готовил здесь, перед вступлением в ожидавшуюся должность, доклад насчет новой политики Японии на Филиппинах. Относительно, как мы видим, мирной. А вот адмирал Идэ, он же генро — советник императора…

— А что он тут делал на самом деле?

— Сказать тебе, кто была та не очень молодая женщина, к которой он постоянно ходил по вечерам? Его дочь. Она тут знаменитость. Возглавляет уже сколько лет движение женских моральных реформ, которое почти искоренило здесь японскую проституцию. Отец приезжал к ней и раньше, это даже особым секретом не было.

— А как ты вообще положила глаз на Накамуру?

— Как и все прочее — просто. Он прилетел сюда в качестве репортера какой-то там японской газеты, на аэроплане газеты, с шумом и оркестром. И как-то раз я просматривала списки приехавших и уехавших японцев — американские братья меня этим снабдили — и увидела, что самолет с пилотом и механиком улетел, а Накамура остался. Я чуть тогда не заорала: Эдди… А, ты не знаешь, кто это. Эдди меня с Накамурой как раз и познакомил. Ну, неважно. Сразу возник вопрос — а зачем остался? Но дело было не в этом. Я просто его видела, и по возрасту он — то что нужно, по внешним данным — тоже. Ну помнишь, как выглядит и ходит этот гений боевых искусств у нас, в Пенанге, — как его там…