Хайнц Хене - Пароль: "Директор" Страница 59

Однако вскоре подсудимые стали замечать, что все чаще за них стали заступаться сами судьи. Один из адвокатов, доктор Валентин, утверждает: «Ввиду крайне человечного отношения суда защите несложно было противостоять аргументам доктора Редера, которые часто не достигали своей цели».

Лотта Шляйф была недовольна действиями своего защитника, и суд позволил ей защищать себя самой. Она вспоминает: «Я указала на ошибки со стороны обвинения и объяснила, что все мои друзья и родственники немало пострадали при национал-социалистическом режиме. Не помню, по какой причине председатель отверг смертный приговор. Однако точно знаю, что суд очень внимательно прислушивался к моим заявлениям».

Пауль Шольц вспоминает: «У меня сложилось впечатление, что больше всего Редера раздражал один из судей, кажется полковник, задававший мне вопросы, которые, по моему мнению, были направлены на выявление смягчающих обстоятельств».

Столкнувшись с такими проблемами, стушевался даже назначенный фюрером прокурор. Его речи стали более небрежными, а требования наказания формальными. Многим казалось, что Редер теряет интерес к делу «Красной капеллы». Один из судей прошептал своему коллеге Эрнсту: «Речи Редера становятся все жиже и жиже, как суп из бульонных кубиков; в конце концов там останется одна вода».

Более умеренные судьи военного трибунала ухватились за возможность вырвать у Редера хоть часть его жертв. После объявления приговора основным участникам группы Шульце-Бойзена/Харнака Гитлер передал право на его утверждение сначала Герингу, а затем председателю Имперского военного трибунала. Поэтому адмирал Бастиан в отдельных случаях смог вступиться за подсудимых: он приказал провести новое разбирательство по делу Крауса, которого приговорили к смертной казни, и в результате тот получил пять лет каторжных работ; позволил заменить Хенингеру заключение испытательным сроком на фронте и отказался утвердить смертный приговор по делу Греты Кукхоф.

Отказаться от утверждения приговора Грете Кукхоф Бастиану посоветовал Крель. Он же организовал дополнительное расследование, которое позволило провести новое рассмотрение её дела. Тем не менее фрау Кукхоф не верила, что это может что-то изменить. И тут она получила поддержку с самой неожиданной стороны — от заместителя обвинителя. Поскольку Редер больше не принимал участия в процессе, его место занял другой военный прокурор. В перерыве между заседаниями он подошел к подсудимой, положил руку ей на плечо и сказал:

— Фрау Кукхоф, не надо так отчаиваться. Вы должны мне помочь. На этот раз вас удастся спасти.

Так и случилось. В октябре 1943 года Грету Кукхоф приговорили к пяти годам каторги, и обвинитель «недвусмысленно заявил» (слова фрау Кукхоф), что он «„с облегчением“ просит только лишения свободы, поскольку ему известно, что я не замешана ни в каких бесчестных действиях».

И все-таки в большинстве случаев Редер оправдал надежды фюрера. Из 76 обвиняемых он добился смертных приговоров для 46, каторжных работ — для 15, и длительных сроков тюремного заключения — для 13. Только в 6 случаях его требование смертной казни было отклонено.[30] Манфред Редер мог спокойно оставить другим завершать это дело.

Первые смертные приговоры привели в исполнение ещё до конца 1942 года, хотя все равно не уложились в сроки, отпущенные диктатором. Геринг от имени Гитлера потребовал от военных юристов, чтобы к Рождеству 1942 года Шульце-Бойзен и его ближайшие соратники были уничтожены. Однако германская бюрократия этому воспрепятствовала.

Приговоры на главном процессе над «Красной капеллой» объявили 19 декабря 1942 года, однако с 24-го начинался период, во время которого вплоть до 6 января по традиции не казнили. У палачей оставалось не так много времени: несмотря на приказы Гитлера, следовало принимать во внимание официальный порядок — ведь в Германии иначе быть не могло! Сначала приговоры Имперского военного трибунала должны быть переданы в юридический отдел ОКВ, откуда они поступали к помощникам фюрера, а от них к самому Гитлеру. Тот утверждал их, и документы возвращали обвинителю Имперского военного трибунала.

Утвержденные Гитлером приговоры вернулись в Имперский военный трибунал только утром 21 декабря. Несколько часов спустя канцелярию прокурора Берлинского суда информировали, что поскольку казнь осужденных лишена «права на применение оружия», она переходит в ведение гражданских властей. Прокурору Берлина было приказано немедленно подготовить казнь одиннадцати самых опасных преступников в берлинской тюрьме Плецензее.

Вдобавок ко всему для осужденных — мужчин Гитлер выбрал самый позорный вид казни — повешение. Однако до тех пор в Плецензее приводили в исполнение лишь приговоры с отсечением головы. В немыслимой спешке рабочие соорудили в одном из тюремных помещений большую виселицу с восемью петлями. И тут обнаружилось, что главный прокурор Имперского военного трибунала болен, а без его подписи казнь проводить нельзя. Ответственный за эту процедуру Айхлер поспешил к постели больного и вернулся с заветным автографом.

Приговоренные знали, что им остались считанные часы. Вечером 21 декабря их перевезли в Плецензее. Шульце-Бойзен, Шелия, Ильза Штебе написали прощальные письма.

Шульце-Бойзен писал родителям: «Я не противлюсь смерти. Так или иначе я всегда знал, что она придет. Все, что я совершил, берет начало в моем сердце, сознании и моих убеждениях».

Арвид Харнак сказал родным: «Вы должны как следует отпраздновать Рождество. Это мое последнее желание. И спойте псалом: „Я молюсь силе любви“.»

Обреченные были совершенно спокойны, только Либертас Шульце-Бойзен все ещё боролась с собой и своей судьбой. Она написала матери: «Мне пришлось испить горькую чашу, когда я узнала, что меня (и тебя) предал человек, которому я полностью доверяла — Гертруда Брайтер. Но теперь пора „пожинать плоды своего труда; каждый кто предаст, сам будет предан“. Из-за своего эгоизма я выдала друзей, я хотела выйти на свободу и вернуться к тебе. Но поверь мне, я жестоко страдала при мысли о том зле, которое совершила. Теперь меня все простили, и мы до конца пойдем с чувством товарищества единственным утешением перед лицом смерти».

22 декабря 1942 года в угрюмом молчании они отправились в последний путь по тюремным коридорам. В камере тюрьмы РСХА Харро Шульце-Бойзен спрятал свое последнее послание потомкам: «Последние аргументы — не петля и гильотина, а наши сегодняшние судьи — ещё не суд народов».

Представитель суда Айхлер пишет: «Казнь проходила в одном помещении, но в разных отделениях, отгороженных брезентом. Палач стоял на табурете. Заключенного поднимали, сковывали наручниками и палач надевал ему на шею петлю. Затем узника опускали. Насколько я мог заметить, сознание оставляло несчастных в тот самый момент, когда затягивалась петля».

Троих женщин казнили на гильотине, восьмерых мужчин повесили. Шульце-Бойзен и Харнак умерли спокойно. Шелия боролся до последней минуты. Харнак крикнул: «Я ни о чем не жалею. Я умираю как убежденный коммунист». Либертас Шульце-Бойзен кричала: «Сохраните мне мою молодую жизнь!»

За первыми казнями последовали остальные. Следующей пришла очередь двух военных — Гертса и Гольнова — и Милдред Харнак. Гертса повесили в Плецензее 19 февраля, а двумя днями позже расстреляли Герберта Гольнова. Это была единственная «милость», дарованная ему фюрером. Четырьмя днями позже вызвали его любовницу. Ее волосы поседели, она она держалась из последних сил. Последними словами американки Милдред Харнак перед казнью были: «А я так любила Германию!»

13 мая отправили на смерть ещё одну группу, и снова в Плецензее: Беренс, графиня фон Брокдорф, Гуддорф, Химпель, Гуземанн, Кюхенмайстер, Ремер, Шаффер, Риттмайстер, Стрелов, Тиль, Томфор…

Гуземан в прощальном письме писал: «Мой дорогой отец, мужайся. Я умираю так же, как и жил — солдатом…» Эрика фон Брокдорф тоже осталась верна себе. Когда тюремный священник Ом пытался найти для неё слова утешения, она велела ему удалиться. Священник вспоминает: «Даже перед дверью к месту казни она сказала мне, что ей безразлично, если через несколько часов её тело превратится в кусок мыла».

Казнь самой большой группы соратников Шульце-Бойзена провели три месяца спустя, 5 августа 1943 года. Кроме Эмиля Хюбнера и Адама Кукхофа, все остальные были женщинами: Лиана Беркович, Като Бонтье ван Беек, Ева-Мария Буш, Хильда Коппи, Урсула Гетце, Эльза Имме, Анна Краус, Ингеборг Куммеров, Клара Шаббель, Роза Шлезингер, Ода Шоттмюллер и Мария Тервайл.

Их прощальные слова лишены пафоса, присущего мужчинам. Ода Шоттмюллер писала матери: «Теперь все кончится, и это целиком соответствует моим планам. Я никогда не хотела дожить до старости — нет ничего хорошего в том, чтобы постепенно дряхлеть и дряхлеть». Като Бонтье смирилась со своей участью: «Жаль только, что я не знаю, почему должна умереть. Мама, участие в таких делах особой славы не приносит».