Богомил Райнов - Что может быть лучше плохой погоды? Страница 6

Покорно прохожу через все испытания. Болтаюсь в лодках под палящим солнцем, плутаю по бесконечным дворцовым залам, забираюсь в сумрачные подземелья, торчу перед картинами и фресками, выглядываю с колоколен, слушаю залповые пояснения чичероне, у которого для любой достопримечательности есть несколько готовых фраз. Стоически выношу все, быть может, благодаря тому, что постоянно думаю о своем.

«Раз они решились прибегнуть к крайним мерам, почему же они не ликвидировали Моранди?»

Моя туристская одиссея длится две недели. Я воздерживаюсь от действий, которые в иных условиях предпринял бы незамедлительно. Самое главное — не пытаться следить за Моранди.

Почему не ликвидировали Моранди?

Его оставили в качестве приманки.

Возможен и такой ответ на вопрос. Пусть не самый верный, но достаточно вероятный, чтобы мне какое-то время держаться подальше от этой единственной исходной позиции. Есть, правда, еще одна — человек в зеркальных очках. Но в настоящий момент его поглотила неизвестность.

Я не до такой степени заражен туристическим легкомыслием, чтоб не заниматься и кое-какими полезными делами. Во-первых, я устанавливаю контакт с фирмой «Мурано», производящей венецианское стекло. Деловой разговор, ворох ценников, торг относительно комиссионных — вся эта комедия разыгрывается с одной целью: что-нибудь прояснить. Во-вторых, вооружившись адресами, взятыми из телефонного справочника, получаю необходимые сведения о предприятии «Зодиак» и о местожительстве Моранди. В-третьих, с учетом обстановки уточняю план действий.

И вот опять понедельник. Как и предыдущие дни, он проходит в суматошной беготне по мраморным лестницам и арочным мостам. И длится она до конца рабочего дня. А «Зодиак» кончает работу в шесть часов, так что в четверть седьмого я уже на террасе «Сирены», где можно выпить рюмку мартини. К счастью, через два дома от этого кафе находится квартира Моранди.

На небольшой площади перед кафе царит оживление, на террасе тоже довольно людно, так что, если понаблюдать с близкого расстояния, ничего не случится. Потягивая второй мартини, я вдруг обнаруживаю идущего в толпе Моранди. Все так же хорохорится, все в той же смешной серо-голубой шляпчонке с узкими полями. Моранди проходит неподалеку от моего столика, не обращая внимания на посетителей. На этом сегодня, пожалуй, можно поставить точку.

Оказывается нет. Полчаса спустя Моранди снова шествует по улице, на сей раз в обратном направлении. Поравнявшись с террасой, он круто поворачивает в мою сторону, однако проходит мимо и, небрежно пнув свободный стул, садится за соседний столик ко мне спиной.

Он, как видно, свой человек в этом кафе. Обменявшись с кельнером несколькими словами относительно того, как было жарко сегодня, Моранди заказывает двойной чинзано со льдом. У меня рюмка уже пустая, и, как известно, посетитель, сидящий за пустым столом, всегда вызывает подозрение. Поэтому я делаю знак кельнеру и заказываю ужин. Заказываю придирчиво, оговаривая все до последней мелочи, обращаю внимание официанта на то, какими должны быть мясо и гарнир. И вообще даю понять, что я пришел сюда не ради карих глаз хозяйки заведения, кстати сказать уже не молодой и больше чем просто располневшей особы.

Я заметил, чем невзыскательный клиент, тем пренебрежительней относятся к нему официанты. Нося в себе какие-то черты мазохизма, они испытывают блаженный трепет перед теми клиентами, чьи капризы не знают границ. Именно таким оказался мой кельнер. Пока я делал заказ, он чуть не пританцовывал, повторяя с упрением «да, синьор», «ясно синьор», и под конец едва не козырнул мне, и тем не менее надо соблюдать меру; стоит переборщить — и получается обратный результат.

Я приступаю к салату, а Моранди выпивает второй чинзано. Когда мне подают мясо — заказывает третий. Не успел я покончить с основным блюдом, как появляется приятельница Моранди, та самая, которую я видел на снимке. Они машинально здороваются, после чего кавалер выговаривает своей даме за опоздание.

— От этого ты только выиграл, — невозмутимо отвечает она. — Выпил лишний бокал вина.

Следует новая реплика, сказанная вполголоса.

— Ничего подобного! — возражает дама. — Закажи для меня мартини.

Разговор между ними продолжается, достаточно банальный, чтобы его мог понять даже такой иностранец, как я, и слишком безинтересный, чтобы его воспроизводить. С одной стороны — жара, портниха, маникюрша, а с другой — не выраженные, но вполне уяснимые сомнения Моранди относительно того, как дама провела время.

Желая переменить тему разговора, женщина вдруг спрашивает:

— Ты когда уезжаешь?

К моему огорчению, Моранди что-то невнятно бормочет, отвечая весьма уклончиво. Потом в свою очередь задает вопрос:

— Ужинать будем?

— Только не здесь! Сегодня я бы не прочь съездить в «Эксельсиор».

— В Лидо? У меня нет никакого желания ехать в такую даль, — кисло возражает кавалер.

В конце концов они отправляются в «Эксельсиор». Они проходят мимо моего столика, и я пристально разглядываю их.

Неторопливо доедаю котлету с живописным гарниром.

— Синьор доволен? — угодливо спрашивает кельнер.

Чтоб не слишком его баловать, я снисходительно киваю. Затем выпиваю кофе, рассчитываюсь и встаю. Теперь надо ждать на набережной, у Палаццо Дукале — отсюда едут в Лидо.

Сведения, почерпнутые из разговора в «Сирене», скудны и неопределенны, но все же таят в себе какую-то информацию: Моранди предстоит поездка. Эта деталь — тут невольно приходит на память замечание Любо, что Моранди частенько наведывается в Женеву, — побуждает меня поутру съездить на вокзал и внимательно изучить расписание поездов. Единственный скорый поезд Венеция-Лозанна-Женева отправляется после обеда. Можно ехать иначе — с пересадкой в Милане. Вполне логично предположить, что деловой человек, которому часто приходится ездить по делам службы, чтоб не губить зря время, предпочтет прямой поезд. Хотя не будет удивительно, если деловой человек по пути заедет в Милан…

Но так как я не в состоянии день и ночь торчать на вокзале, то мне имеет смысл опереться на логику. И здесь меня ждет неизящное и на редкость досадное занятие, раз невозможно держать под наблюдением человека, придется следить за поездами.

Дежурство начинается в тот же день. За двадцать минут до отправления я прихожу на перрон, где уже появились группки встречающих миланский поезд. Среди пассажиров, разместившихся в вагонах, Моранди не видно. Не видно его и среди тех, кто с чемоданами и сумками в руках торопливо проходит по перрону. Поезд, прибывший из Милана, закрывает мне поле зрения — приходится менять перрон. Но Моранди все нет, и поезд отбывает без него.

На другой день все повторяется. С той лишь разницей, что мой наблюдательный пункт переносится к книжному киоску в зал ожидания. Не появляется Моранди и последующие дни, и я с трудом удерживаюсь от того, чтоб не наведаться к проходной «Зодиака» или не заглянуть на террасу «Сирены». Однако искусство ожидания имеет свои законы. Если Моранди уехал каким-то другим поездом, проверкой не установишь, не установишь даже того, что он вообще уехал. Если же он уехал, можно попасть в глупейшую историю.

Часы и дни, свободные от дежурств на вокзале, тянутся без конца, похожие в своей невыразительности один на другой, а мне приходится слоняться по городу среди туристов. Не понимаю, что влечет сюда эти толпы зевак. Когда я гляжу, как они текут непрерывным потоком, у меня возникает такое чувство, будто они провожают покойника. Венеция разрушается. Разрушается вся, медленно и неумолимо, годами — от воды, от этой неубывающей влаги, которой пропитано здесь решительно все.

Может, это от моей серости, но когда я двигаюсь среди этих достопримечательностей, я ощущаю не столько величие прошлого, сколько то, что оно преходяще. Изъеденные сыростью позеленевшие фасады, рассыпающиеся камеи, все в трещинах, готовые вот-вот обрушиться стены, искореженные плиты мраморных полов, качающиеся у тебя под ногами. Разрушение и тлен под умопомрачительно красивой оболочкой, смерть угнездилась в этом прекрасном теле и гложет его изнутри, чтоб оставить один скелет. Словом, меня не покидают «веселые» мысли, вполне отвечающие моему «бодрому» настроению.

На восьмой день моего дежурства на вокзале за проявленное терпение я удостаиваюсь наконец скромного вознаграждения: за пять минут до отхода поезда на перроне появляется Моранди — легкий элегантный чемодан, гордый вид. В своей дурацкой шляпе он вышагивает вдоль состава, словно обходит почетный караул.

Наблюдение на этот раз ведется из буфета. Дождавшись отправления поезда, ухожу, лишь окончательно уверившись, что мой подопечный не спрыгнул в последний момент на платформу. Моранди — ревнивец. А ревнивцы подчас способны на самые подлые выходки.