Иван Неручев - Особо сложные дела Страница 6

Нет, это не то слово. В ее сердце поднялась буря, если угодно, буря сострадания к несчастному молодому человеку, полному сил, энергии, чистому и честному воину. А какой он был гордый, независимый. Ведь если она не раскается, не скажет правды, он погибнет. И она раскаялась, подробно рассказала о работе своей и мужа, с начала и до конца. Больше того, она активно помогала поймать мужа. К сожалению, из этого ничего не вышло: он бесследно исчез, видимо, перебежал к ним, к своим повелителям и покровителям… Он будет жить. Это очень обидно, хотя она и любит его попрежнему.

— Вы говорите о своем раскаянье… Но ведь оно появилось после того, как следователь, доверяя вам, всё же решил поближе познакомиться с вами?

— К сожалению, эти моменты совпадают.

Подсудимая замолкла. За всё время своих показаний она так и не изменила театральной позы. Правда, глаза смотрели теперь по-иному: беспокойные огоньки погасли, пустой взор скользил по лицам судей, голос постепенно угасал.

В конце своей «исповеди» женщина уже не говорила, а шептала.

Председательствующий спросил:

— Почему вы мало рассказали о записной книжке мужа? Прошу вас, подсудимая, осветить подробнее эту сторону вашего дела. Где обнаружена книжка? Можете ли расшифровать ее записи? Известно ли вам ее содержание?

— Записная книжка, действительно, принадлежит моему мужу. Ее я увидела впервые в тот день, когда муж сделал признание и, без моего на то согласия, объявил меня своей помощницей. Книжку обнаружили при обыске, в моем чемодане. Как она там очутилась, понятия не имею; муж был очень осторожен и аккуратен во всем, что касалось его работы… Расшифровать записей я не могу: не знаю шифра.

— Ясно. Теперь скажите, вы переписывались с дедушкой?

— Да.

— С какого времени и как часто?

— Сразу же после смерти матери. Я написала ему о случившемся. Он ответил. Приглашал к себе, обещал большое наследство. У него, кроме меня, никого нет. Переписывались мы не часто.

— Материально он вам помогал?

— Обещал, но я в этом, как вам известно, не нуждалась. Просила его не беспокоиться…

— Понятно… Сколько же вы с мужем накопили денег и где их хранили?

— Около 80 тысяч рублей. Хранил муж, но не думаю, чтобы в сберкассе. Это могло бы вызвать подозрения… По правде сказать, меня это тоже мало интересовало.

— Но вы свободно пользовались этими деньгами или были ограничены?

— Совершенно свободно. Признаться, я жила очень хорошо.

— Можно, следовательно, сделать вывод, что вы изменили Родине обдуманно и корыстно?

— Гражданин председатель, это так и не так.

— А как же иначе! Вы передавали врагу ценные секретные данные. За это враг платил вам деньги, и вы их расходовали, без ограничения, на свои нужды. Как это назвать? Это и есть предательство и шпионаж. Так или нет?

— К сожалению, так…

На вопросы прокурора подсудимая ответила:

— Всё же я считаю, что добровольно отступила от ложнообличительной позиции в отношении лейтенанта. Повторяю, мне стало его жаль. Да, я не отрицаю, что исчезновение мужа и обнаруженная у меня записная книжка с зашифрованными секретными данными по моей работе — серьезная улика против меня. Но я еще и еще раз категорически утверждаю, что не это толкнуло меня на раскаяние. Согласитесь, гражданин прокурор, что мне лучше знать свои мысли и переживания…

Реплика прокурора:

— Это верно. Но чтобы вам поверили, нужны убедительные доводы. Лично я, например, думаю, что вы подменяете одну лживую версию другой.

Подсудимая:

— Нет, гражданин прокурор, я говорю только правду, я исповедую свою душу. Это единственная у меня возможность избавиться от грехов, которые я вольно или невольно совершила.

Перед судьями свидетель — лейтенант-артиллерист.

Свидетеля выслушали с исключительным вниманием…

Она, эта монашески-смиренная особа, в тот памятный вечер была совсем иной — смелой, говорливой, а главное — подозрительно путаной. Последнее обстоятельство и понудило его поступить с женщиной так, как он поступил. В самом деле, чем была вызвана ее нервозность? Тем, что он хотел проводить ее? По ведь ему в самом деле было по пути…

Судебное следствие закончилось. Слово получил прокурор.

Он начал с указания на то, что подсудимая отказалась от адвоката. Это ее дело.

Подсудимая верит в бога. Это ее право.

Подсудимая назвала свои показания — исповедью. Следует добавить, что это не просто исповедь, а исповедь шпионки, то есть человека, который предал землю, на которой он молился (нечего сказать, — верующая!), предал своих братьев и сестер по крови, всячески содействовал их гибели. Трудно представить себе кого-нибудь подлее и гаже предателя и изменника Родины!

Подсудимая признала основное — шпионаж. Однако, признав свое преступление, она всеми доступными ей средствами старалась смягчить свою вину. Основным оружием для этой цели она избрала старое испытанное средство — игру на искренности, на чистосердечном раскаянии. Да, да, самая настоящая игра. И это не трудно доказать.

Подсудимая полюбила. Любовь ее к «чуткому» землемеру совпала по времени с горем — со смертью матери. Возможно; тут ничего противоестественного нет. Но вот подсудимая узнала о страшном, узнала, что муж вовсе не землемер, а лазутчик. Что обязана была сделать, не только по закону, но и по совести, честная женщина? Разоблачить врага. В этом случае, она, как честно и своевременно раскаявшаяся, была бы отдана под суд, но не как шпионка, а как неосторожно выдавшая мужу государственные секреты Что же сделала подсудимая? Продолжала любить, продолжала подличать, теперь уже сознательно, загородилась боженькой (Между прочим, пора уже всем шпионам и их повелителям сдать в архив этот прием: избит он, затаскан!) Получала щедрые подачки от своего старшего партнера-мужа и жила на вырученные деньги в свое удовольствие. Но вот хозяин повелевает покинуть насиженное место, перебраться в другое и продолжать преступную работу. Почему бы ей не воспользоваться этим моментом, не прийти с повинной? Тут можно было бы говорить о каком-то снисхождении, смягчении ее вины. Сейчас же для этого нет никаких оснований. Больше того, подсудимая предстала перед судом как хитрая и закоренелая преступница. Одни ее приемы чего стоят — например, симуляция покушения на изнасилование. Поставить под удар честного человека, честного офицера, патриота — это мог сделать только человек без стыда и совести. Любой ценой она хотела спасти себя и погубить своего обличителя. Не удалось! Замысел сорвался. Тогда она, по независящим от нее обстоятельствам, перешла на другую роль. Подсудимая упомянула здесь о какой-то непонятной для нее силе, которая изменила ход следствия, которая сделала ее, потерпевшую, обвиняемой, а теперь подсудимой. Эта сила — бдительность наших людей, они получили дополнительные данные, разоблачили врага и спасли честного человека…

Ей ничего не остается, как сделать новую попытку уйти от возмездия. Она надевает тогу смирения, становится в позу полуактрисы, полумонахини. Если раньше подсудимая играла на нашем бережном отношении к женщине, на охране нравственных устоев, на беспощадной борьбе с нарушителями этих устоев, то теперь она играет на другом: у нас в почете честное признание своих ошибок, и мы иногда щадим таких лиц, таких «раскаявшихся грешников». Подсудимая предусмотрительна, но мешают факты. Вот некоторые из них.

Факт первый — подсудимая на новой службе скрыла, что она замужем и что ее дорогой супруг прибыл сюда одновременно с ней.

Факт второй — при обыске у подсудимой нашли записную книжку, о которой она якобы не знала. Содержание записок расшифровать удалось, установлена прямая связь между работой на телеграфе подсудимой и «работой» ее мужа.

Факт третий и последний — исчезновение мужа, который настолько был осторожен, что скрыл от любимой супруги свой адрес…

Конечно, после таких красноречивых фактов ничего не остается, как изображать из себя невольную грешницу и каяться перед судом, народом и господом…

Нет, не уйти подсудимой от расплаты. Факты изобличают ее как выродка, как заклятого врага!

Подсудимая от речи в свою защиту отказалась. Пусть суд выберет сам из ее объяснений всё, что говорит в ее пользу, пусть взвесит на весах правосудия добро и зло, взвесит и вынесет справедливый приговор.

В последнем слове подсудимая ограничилась небольшим заявлением:

— Может быть, гражданин прокурор и прав, может быть, я не достойна пощады.

Скомканный беленький платок с буквой «А» на трех углах был нервно зажат в кулаке.

Антонина Адольфовна Алябьева добавила:

— Мое тяжкое преступление не позволяет мне просить о пощаде. Чувствую всем сердцем, что вы не можете пощадить меня…

На этот раз сердце ее не ошиблось, впервые подсказало ей суровую правду.