Николай Никуляк - Нить курьера Страница 6

— Но вы можете сломать машину, а я только на полтора- два часа выпросила ее у подруги.

— Об этом не беспокойтесь.

И я сделал несколько оборотов гайки под седлом. Она легко поддалась нажиму.

Австрийка рванулась ко мне, схватила за руку.

— К чему упрямство? Ведь я же вам обещаю… и не только велосипед, все, что хотите…

— Но ведь упрямиться начали вы.

Наблюдавшие за этой сценой издали авиационный полковник и несколько солдат подошли ближе.

В то самое время я смотрел в пустотелую стойку седла, извлекая из нее свернутые в трубку бумаги. А они сыпались, как снег, на темно-зеленое поле аэродрома.

Полковник поднял один из листиков, перепачканных грязью: «Полевая почта номер…»

— Сволочи! — только и произнес он. — Не брезгуют даже помойкой.

Беглый осмотр бумаг показал, что все они состояли из обрывков конвертов и писем солдат, выброшенных на свалку.

— Но ведь эти бумаги должны сжигаться? — напомнил я авиационному полковнику.

— Верно. Чего греха таить, плохо мы еще следим за порядком. Но я, ей богу, возьмусь за это.

— Стойте, стойте, смотрите, — подозвал я полковника к себе.

В пустотелой стойке руля лежала свернутая в трубку узкая полоска плотной бумаги. Я даже не сразу нащупал ее, просунув палец внутрь стойки. С левого ее края столбиком типографской краской были изображены силуэты боевых самолетов, а правее, рядом с несколькими из них, карандашом были помечены цифровые обозначения.

Заглянув в сумочку для инструмента, я увидел и карандаш.

— Окажись мы с вами чуть-чуть доверчивее, — сказал я, обращаясь к полковнику, — все данные об аэродроме улетели бы в Мюнхен и Вашингтон. Это, конечно, предположительно. Возможно, что и в Лондон или Париж.

Полковник с ненавистью посмотрел на австрийку и, видимо, хотел резко обойтись с ней, но первым заговорил я:

— Так вот какие вы собирали цветы, Эльза Химмельрайх. Они действительно пахнут. Но запах у них… отвратительный.

— Я ничего не знаю. Я вам уже говорила, что велосипед чужой. Я не шпионка. — Она заломила руки, и слезы покатились по ее щекам. — Можете мне не верить, конечно, но это так.

Теперь лицо ее было суровым и злым, щеки побледнели.

В машине я не обменялся с ней ни единым словом, а через полчаса передал следователю. «Тевтонский вирус», — подумал я. И не ошибся.

— Как же ее втянули в эту преступную авантюру? — спросил я следователя, явившись к нему спустя несколько дней.

— Пока говорить рано, — ответил он. — Как-то она посетила кинотеатр в Вене, посмотрела американский кинофильм о гангстерах. Сидевший рядом молодой человек заговорил с ней во время сеанса, а по выходу из кинотеатра пригласил в кафе. Затем они встретились еще несколько раз, и за это время молодой человек, называвший себя художником, сблизился с нею. Узнав с ее слов о том, что отец ее, фашистский летчик, погиб на восточном фронте, и о том, что она проживает в районе города М., он предложил ей собирать на свалках мусора у аэродрома любые бумаги с русским текстом. Вознаграждение за добычу и доставку бумаг обещал выплачивать при их передаче.

Пока следователь говорил, я глядел на окно и думал, что уже не раз слышал, а порою рассказывал и сам подобные истории о превращении легкомысленных людей в ^пионы. Все они складывались будто бы по стандарту, как в оперетте.

— Со временем, — продолжал следователь, — он стал ей давать и другие задания, в частности — опознавать типы самолетов, находящихся на аэродроме, по изображениям силуэтов, проставлять их количество. Эльза недолго размышляла над полученными заданиями: ее интересовали лишь обещанные деньги. Так она превратилась в шпионку.

— Теперь мне ясно, почему Федчук с такой настойчивостью требовал усиления охраны военных объектов.

— Несомненно, он требовал этого не без оснований. Я помню: среди остатков конвертов с номерами полевых почт, обрывков газет и писем был один лист бумаги со списком русских фамилий, написанных буквами русского алфавита… Судя по показаниям Эльзы, и в этом ей можно верить, бумага эта явилась плодом ее собственной фантазии. Желая заработать побольше денег, она записывала русские фамилии на кладбище советских воинов, погибших за освобождение Вены, а затем сообщала о них «художнику», как о новых своих знакомствах, могущих быть источниками информации. И требовала от него все больших вознаграждений.

— Вот вам и невинное дитя, — пошутил я.

— Да, из молодых, да ранняя, — засмеялся следователь.

Вечером в комендатуре мы опять встретились с Ибрагимом, зашли в мой кабинет.

— Поздравляю, — сказал ему я.

— Меня-то за что, — обиделся Ибрагим. — Я ведь не контрразведчик. Это вас поздравлять надо.

— Не стоит прибедняться, — возразил я. — Все мы делали это дело. Общая у нас борьба, общие и заслуги. Даже и не заслуги, а результаты труда.

— Ну, а эти обрывки бумаг, — робко поинтересовался Ибрагим, — неужели из них можно извлечь что-либо ценное?

Я молча открыл сейф, достал из него тоненькую синюю папку и лист бумаги с отпечатанным текстом.»

— Вот послушай, — и начал читать:

«Несмотря на благоприятные возможности последних месяцев, сбор «трофейных документов» в пунктах дислокации, на полигонах, аэродромах и в районе маневров не был организован достаточно хорошо. Для центра представляет интерес любой обрывок бумаги. У нас имеются хорошие специалисты, способные правильно оценить добытые материалы. Даже небольшой клочок бумаги может свидетельствовать о настроении населения Советского Союза, о политическом и экономическом положении в СССР».

— Эта копия директивы геленовской разведки, — сказал я Ибрагиму. — Субъекты, подобные Эльзе, все еще рыщут вокруг наших частей. Западные разведки стремятся использовать любую возможность, чтобы получить нужные им сведения. И нам еще придется не раз сталкиваться с их агентами, поэтому я тебе все это и говорю.

— Ну, что ж, будем стараться, — улыбаясь, ответил он и уже весело сообщил: — А у меня тоже приятная новость. Сегодня магистрат единодушно решил переименовать одну из улиц М. — Леопольдгассе на Лагутинштрассе, в честь сержанта Лагутина, погибшего в бою за освобождение города от немецких фашистов, и запросил мое согласие на сей счет. Конечно, я согласился. Теперь завтра они приглашают меня на церемонию подписания протокола. Пойдешь со мной?

— На церемонию так на церемонию, я церемониться не собираюсь, — ответил я.

В коридоре Ибрагима ждала незнакомая женщина. Она смущенно улыбалась и, говоря по-немецки, протягивала ему какую-то бумагу.

— Она говорит, — сказал я, — что пришла от имени жильцов дома, в котором живет, с жалобой на магистрат. В доме сильно протекает крыша. Магистрат давно обещает отремонтировать ее, но ничего не делает. А так как жильцы знают, что Советская комендатура помогает простым людям, то и направили ее сюда с жалобой на магистрат.

— Скажите ей, что она правильно сделала, что пришла, — попросил меня Ибрагим. — Поможем, расшевелим магистрат. Пусть передаст жильцам, что мы поможём, позаботимся о простых людях.

Взяв ее заявление, Ибрагим вызвал Бугрова, предложил сделать перевод и после этого связать его с магистратом.

Благодаря коменданта и все время кланяясь, женщина вышла.

— Не уставай, не уставай творить добро, — пошутил я. — Помнишь, как писал Руставели: «Что отдашь — вдвойне прибудет».

— Ах, доброе слово — дверь в сердце, говорят осетины, — улыбаясь, заключил Ибрагим.

Спустя несколько дней я проснулся от удара камушка о стекло.

— Вставай, вставай, поехали, — донеслось снизу. На улице едва занимался рассвет, в комнате стоял полумрак. Наступало воскресное утро, когда так хотелось поваляться в постели.

Распахнув окно, я увидел авиационного полковника в синем спортивном костюме и белой войлочной шляпе на голове.

— Доброе утро, Йван Пантелеевич. Что случилось?

— Здравствуй, здравствуй, случилось страшное дело: говорят, что в Аланде клюет форель.

— Что вы, Иван Пантелеевич, разве я могу так, экспромтом?

— Можешь, можешь. Давай-ка «в ружье», как говорят, и за мной. Но как же так?

— Поехали, поехали, — услышал я из соседнего окна голос Ибрагима. — Моя машина тоже готова.

— Ну вот, — подхватил снизу полковник, — сам комендант благословляет эту поездку. Теперь, как будто, все по уставу. Даю пять минут на сборы. Считайте, что время уже засечено.

Не помню, как я собрался, но полковник в общем остался доволен.

Вырвавшись за город, машина устремилась вверх по извилистой дороге.

Тот, кто не бывал в этих местах, едва ли сможет представить себе всю красоту здешней природы. Гладкая асфальтированная дорога, в воздухе ни пылинки, пьянящий аромат цветов, сверкающая на них роса. Горы, вверху скалистые, внизу покрыты дремучим лесом, а по другую сторону от дороги, в глубокой пропасти, река, бегущая по камням, с невысокими, но шумными водопадами и водой, прозрачной, как небо.