Андрей Троицкий - Операция «Людоед» Страница 60

– Меня предупредил бывший начальник ПМК, что кто-то приедет из какой-то фирмы, – сказал дед, присаживаясь к столу. – Так что, можешь сразу располагаться на ночлег. В соседнем вагончике. А завтра поговорим.

Стерн, не привыкший откладывать дела в долгий ящик сел за стол, расспросил старика о житье-быте. Григоренко, последний раз общавшийся с живым человеком два дня назад, был раз разговору. Старик рассказал, что живет не в городе, а в деревне, в десяти километрах отсюда. Зарплату ему платит то ли разорившаяся ПМК, то ли бывший начальник колонны из своего кармана. Боится, как бы темной ночью не увезли железобетонные плиты забора, которые сейчас в большой цене. Директор не оставил надежды найти покупателя на эту территорию. А без забора какой дурак ее купит? Деньги тут не велики, копейки, можно сказать, и выдает их начальник не часто, от случая к случаю, но это лучше, чем ничего. На вопрос Стерна, давно ли Григоренко не был в отпуске, старик рассмеялся.

– Да у меня жизнь и так сплошной отпуск.

– Вот что, – сказал Стерн. – Завтра же я выдам тебе деньги. Ну, что-то вроде отпускных или стипендии. И отправлю тебя на пару недель отдохнуть. Как ты на это дело смотришь? Отпуск с полным содержанием?

– Были бы гроши, а отпуск… Да хрен бы с ним.

Стерн взял у Григороенко ключи и пошел отпирать ворота.

Варшава, район Урсунов. 15 августа.

Четверо суток Колчин и Буряк, сменяя друг друга, вели наружное наблюдение за благотворительным фондом «Приют милосердия». Здание гуманитарной миссии, пожалуй, единственное место в Варшаве, где Людович, впопыхах бежавший из своей квартиры, мог чувствовать себя относительно спокойно. За это время человек, отдаленно напоминающий Евгения Дмитриевича, из «Приюта» на улицу выходил. Ночами свет в окнах фонда не зажигали. Людович же привык засиживаться за бумагами далеко заполночь. Но что с того? Возможно, его комната находится в одном из подвальных помещений. А на улицу Людович не выглядывает из соображений безопасности. Жизнь гуманитарного фонда протекала буднично и тускло. В десять утра женщина средних лет открывала двери, заходила в помещение и отключала сигнализацию. Затем снова появлялась на крыльце и протирала тряпкой входную дверь, медную табличку в золоченой рамке и вытравленный кислотой рисунок: человеческое сердце на фоне раскрытой книги. В десять часов заступали на вахту два охранника, одетые в гражданские костюмы, они торчали в «Приюте» до конца рабочего дня. Где-то к полудню приезжал управляющий Ежи Цыбульский. Он ставил свою подержанную «Тойоту» двумя колесами на тротуар, неторопливо поднимался на крыльцо, открывал двустворчатую дубовую дверь, исчезал, чтобы не появиться на улице до семи вечера. В течение дня «Приют» посещали десятка полтора – два плохо одетых мужчин и женщин кавказского типа. Видимо, эти люди рассчитывали выпросить в фонде немного денег. Просителей в «Приюте» долго не задерживали. Мрачные и задумчивые, кавказцы выходили на воздух, спускались с высокого крыльца и терялись среди пешеходов. Судя по лицам посетителей, получить в «Приюте» самую скромную, даже мизерную материальную помощь, – дело не то чтобы трудное, но заведомо безнадежное. Только время зря потеряешь, да еще унижений хлебнешь. К исходу первого дня стало ясно, что наружное наблюдение за «Приютом» можно вести долго, неделю, другую, даже месяц, и не добиться ровно никакого результата. Выяснить, находится ли Людович внутри «Приюта» или он прячется в другом месте, не удастся, если не форсировать события. Вечером через посольского связника Буряк получил приказ войти в контакт с Цыбульским, прощупать его и, если это возможно, начать вербовочные мероприятия.

Ровно в полдень, как только Цыбульский появился на рабочем месте, в здание вошел Буряк. Высокий, плотной комплекции мужчина лет пятидесяти с седыми вьющимися волосами производил на окружающих впечатление человека, оседлавшего удачу, кое-чего добившегося в жизни. На плече Буряка висела сумка с фотокамерами и съемными объективами. Буряк заявил охраннику, дежурящему внизу, что у него к пану Цыбульскому есть разговор личного свойства и легко добился разрешения пройти в кабинет управляющего. Представившись своим немецким именем, Гюнтер Шредер, Буряк присел за стол для посетителей и подробно объяснил цель своего визита. Шредер – владелец частной студии, независимый фотограф, который выполняет заказы иллюстрированных глянцевых журналов. Буряк положил на стол визитную карточку. В настоящее время он сотрудничает со «Штерном», который заказал фотографу серию снимков о благотворительных фондах, действующих в станах восточной Европы, которые оказывают помощь независимым странам Кавказа и Чечне. К сожалению, список адресов подобных гуманитарных миссий год от года делается все короче. Цыбульский сидел за старинным письменным столом с резными ножками и столешницей, слушал ту ахинею, которую нес Буряк. Глаза управляющего были тусклы и безжизненны, он откровенно скучал, с трудом сдерживая зевоту. Цыбульский хотел дослушать собеседника и ответить вежливым, но твердым отказом: фотосъемка внутри здания запрещена уставом фонда. Шредер продолжал говорить. Он хотел бы не просто сделать серию фотографий в помещении «Приюта», но и внести в кассу, точнее передать в руки Цыбульского, некую денежную сумму, которой управляющий вправе распорядиться по своему усмотрению. Хотя лично он, Шредер, уверен, что деньги будут потрачены на благородные дела, на помощь сирым и нищим детям Кавказа. «О какой сумме идет речь?» – зашевелился в кресле управляющий. При упоминании о деньгах его лицо приобрело осмысленное человеческое выражение, на скулах заиграла краска, а в глазах блеснул алчный огонек. «Ну, скажем, тысяча долларов – это не слишком скромный взнос, наличными?» – задал свой вопрос Шредер. Цыбульский, рассчитывавший на пару сотен, приятно удивился этой щедрости, но вида не показал. Встал из-за стола, попросил на раздумье один день. Шредер ушел, а управляющий, не откладывая дело в долгий ящик, схватил телефонную трубку и принялся наводить справки о посетителе. Удалось выяснить, что частное фото агентство, как указано на визитке, действительно существует, находится в Гамбурге, а его хозяин Гюнтер Шредер время от времени работает на различные европейские журналы, в основном легкомысленные издания для мужчин. Но несколько раз выполнял задания более или менее солидных журналов, например, «Штерна». Эта информация Цыбульского удовлетворила. Значит, Шредер тот самый человек, за которого себя выдает. Когда на следующий Буряк позвонил управляющему, тот пригласил фотокорреспондента зайти в любое удобное время.

Буряк появился в здании «Приюта» в два тридцать дня, в то время, когда Цыбульский как раз закончил обед и раздумывал, выпить ли ему пару пива прямо сейчас или отложить это дело до вечера. Когда охранник позвонил хозяину снизу и сказал, что явился тот самый вчерашний посетитель. Пан Цыбульский спустился вниз по широкой, застеленной ковровой дорожкой лестнице, чтобы лично встретить гостя и засвидетельствовать ему свое уважение. Беседу, как и вчера, начали в просторном, но темном кабинете управляющего на втором этаже. Ежи Цыбульский, строгий и торжественный в своем черном костюме и темно серой рубашке, напоминал скорбного священнослужителя, только что вернувшегося с похорон. Он говорил тихо, старался не смотреть в глаза собеседника. Бледное лицо, запавшие щеки, очки в металлической оправе создавали образ аскетичного, умеренного в желаниях человека, посвятившего свои скромные таланты служению Господу Богу и общечеловеческим ценностям. На самом деле, Цыбульский давно не заглядывал в Библию, никогда не забивал голову церковными догмами, а к общечеловеческим ценностям был, мягко говоря, равнодушен. – Мы рады любому пожертвованию, – говорил Цыбульский, расхаживая вдоль длинного стола, за которым сидел Буряк. – Тысяча долларов для нас – немалые деньги. Хотя ведущий немецкий журнал, который читает вся Европа, мог быть немного щедрее. Это так, между нами говоря.

– «Штерн» – это коммерческое предприятие, которое не часто занимается благотворительностью, – ответил Буряк. – Кавказским беженцам должны помогать…

Цыбульский поспешил закончить фразу за Буряка.

– Все благородные люди. И, конечно же, солидные европейские издания. Как вы заметили, я не выходец с Кавказа, а поляк, имеющий русские корни. Моя бабка эмигрировала из России в Европу еще году… Дай бог памяти… Впрочем, не важно. Главное, что нужды и чаяния горских народов не оставляют меня равнодушным. Я получаю здесь скромную зарплату, но моя жизнь наполнена смыслом. Я словно искупаю вину великодержавной России, которая обрушилась огнем и мечом на свободолюбивых горцев. Понимаете?

– О, да. Разумеется. Не знаю, как это правильно сказать по-польски. Большой русский медведь и маленький кусачий чеченский шакал. То есть волк… Слишком неравный поединок. Правильно, волк?