Роберт Ладлэм - Директива Джэнсона Страница 71

Новак был человеком могущественным, и его враги должны также быть могущественными. И Джэнсон должен признать тот факт, что враги Новака являются и его врагами. И самая дьявольская часть этого дьявольского уравнения — это может быть кто угодно. Филдинг до разговора с неизвестным гостем резко высказался о противниках Новака. «Олигархи» коррумпированных плутократических режимов, в первую очередь Восточной Европы, могли найти общие интересы с кликой американских «ястребов», недовольных растущим влиянием Новака в мире. «Задайте самим себе вопрос, почему во всем мире ненавидят американцев», — слова Никоса Андроса. Ответ на этот вопрос был очень сложным; необходимо было учитывать недовольство и зависть всех, что считал себя обиженным господством Соединенных Штатов. Однако Америка — не беззубый грудной ребенок; для поддержания своей глобальной политики она может пойти на жесткие и решительные шаги. Члены ее внешнеполитического ведомства могли найти угрозу в действиях великого гуманиста — просто потому, что его действия им абсолютно неподконтрольны. Филдинг: «Всем было известно, что Новак отверг предложения Америки, что он выводил из себя ваше внешнеполитическое ведомство своей независимой политикой. Его единственной путеводной звездой была его совесть». Кто может предсказать ярость вашингтонских стратегов — близоруких упрямцев, ослепленных жаждой повелевать миром, которую они ошибочно толкуют как патриотизм? Это не лучшее лицо Америки, не самые ангельские создания, населяющие ее. Но наивно притворяться, что государственная власть неспособна на подобные действия. Джэнсон не забыл, что лейтенант-коммандер Алан Демарест считал себя истинным американцем. Он давно пришел к выводу, что это самый пагубный плод воображения, порожденный самообманом. Но что, если подобные демаресты правы? Что, если они действительно представляют собой — не Америку, нет,— а квинтэссенциюАмерики, ту Америку, с которой сталкиваются нищие жители стран, раздираемых гражданской войной? Джэнсон закрыл глаза, но ему не удалось прогнать живые, пронзительные образы, терзающие его вот уже столько лет.

— Не надо их тащить в лагерь, — сказал лейтенант-коммандер Джэнсону. Тот даже сквозь треск грозовых разрядов различил в наушниках слабые звуки хорала. — Я сам к тебе приду.

— Сэр, — ответил Джэнсон, — в этом нет необходимости. Пленники крепко связаны, как вы и просили. Физически они не пострадали, но сейчас они полностью лишены свободы движений.

— Что, не сомневаюсь, потребовало от тебя определенных усилий. Джэнсон, я не удивлен, что ты принял брошенный тебе вызов.

— Теперь транспортировка пленных не представляет никаких затруднений, сэр, — сказал Джэнсон.

— Знаешь что, — ответил Демарест, — отведи-ка их в Лосиный бок.

Лосиным боком американцы прозвали поляну в джунглях, с двумя заброшенными хижинами, в четырех милях от основного лагеря. Несколько месяцев назад там произошла вооруженная стычка, когда американский патруль наткнулся на трех вьетконговцев. В перестрелке один американец получил ранение; все три вьетнамца были убиты. Раненый солдат перековеркал вьетнамское название местности, Ло Сон Бок, в «Лосиный бок», и это название прижилось.

Переправка пленных в Лосиный бок заняла два часа. Когда Джэнсон наконец добрался туда, Демарест уже ждал его. Он приехал в джипе. За рулем сидел его заместитель Том Бевик.

Увидев, что пленных мучит жажда — руки у них были привязаны к туловищу, — Джэнсон поднес им к губам свою флягу, разделив ее содержимое на двоих. Несмотря на страх и потрясение, вьетнамцы с благодарностью принялись жадно хлебать воду. Джэнсон посадил их на землю между хижинами. — Отлично сработано, Джэнсон, — похвалил его Демарест.

— Гуманное отношение к военнопленным в соответствии с требованиями Женевской конвенции, сэр, — ответил Джэнсон. — Если бы только противник следовал нашему примеру, сэр.

Демарест фыркнул.

— Смешной ты какой, совсем как школьник. — Он повернулся к своему заместителю. — Том, ты не мог бы... оказать честь нашим гостям?

Смуглое лицо Бевика казалось вырезанным из дерева, с грубыми щелями под глаза и рот. Нос, узкий и маленький, казался острым, как лезвие ножа. Общее впечатление усиливали неровные полоски загара, похожие на волокна древесины. Движения Бевика были быстрые и уверенные, но не плавные, а какие-то дерганые. Джэнсон не мог избавиться от ощущения, что Бевик марионетка в руках своего командира.

Подойдя к одному из пленных, Бевик достал длинный нож и принялся перерезать веревки, которыми были привязаны к туловищу его руки.

— Пусть им будет поудобнее, — объяснил Демарест.

Вскоре стало очевидно, что Бевиком движут вовсе не соображения удобства. Достав нейлоновый шнур, заместитель командира затянул крепкие узлы на запястьях и щиколотках пленных и закинул его через центральные брусья хижин. Вьетнамцы оказались распяты, растянуты тугими веревками. Они были совершенно беспомощны и понимали это. Сознание собственной беспомощности должно было оказать психологический эффект.

В желудке у Джэнсона заклекотало.

— Сэр... — начал было он.

— Молчи, — оборвал его Демарест. — Просто смотри. Смотри и учись. Все как в старинном правиле: сначала смотри, как делают другие, потом делай сам и, наконец, учи других.

Он приблизился к ближайшему пленному, молодому вьетнамцу, распростертому на земле, и ласково провел ладонью по его щеке.

— Toi men ban. — Похлопав себя по груди, он повторил по-английски: — Ты мне нравишься.

Вьетнамцы не могли оправиться от потрясения.

— Вы говорите по-английски? Если не говорите, это неважно, потому что я говорю по-вьетнамски.

Первый вьетнамец наконец ответил натянутым голосом:

— Да.

Демарест вознаградил его улыбкой.

— Я так и думал. — Он провел указательным пальцем по лбу вьетнамца, по его носу и остановился на губах. — Вы мне нравитесь. В вашем народе я черпаю вдохновение. Потому что вы искренне убеждены в правоте своего дела. Для меня это имеет очень большое значение. У вас есть свои идеалы, и вы будете сражаться до конца. Как ты думаешь, сколько nguoi My ты убил? Сколько американцев на твоем счету?

— Мы не убивать! — выпалил второй пленный.

— Конечно, потому что вы крестьяне, да? — голос Демареста был обильно подслащен медом.

— Мы крестьян.

— И никакие вы не вьетконговцы, правда? Простые, честные, трудолюбивые рыбаки, правильно?

— Dung. Да.

— Но вы же только что сказали, что вы крестьяне?

Пленники смутились.

— Не вьетконг, — с мольбой произнес первый.

— Разве это не твой боевой товарищ? — спросил Демарест, указывая на второго связанного вьетнамца.

— Нет, просто друг.

— А, так, значит, это твой друг.

— Да.

— Ты ему нравишься. Вы помогаете друг другу.

— Помогать друг другу.

— Вам пришлось много страдать, не так ли?

— Страдать много-много.

— Как и нашему спасителю, Иисусу Христу. Ты знаешь, что он умер за наши прегрешения? Ты хочешь узнать, какон умер? Да? Но почему же ты не сказал об этом? Давай я тебе сейчас расскажу. Нет, лучше я тебе покажу.

— Пожалуйста. — Это слово прозвучало как «позалуста».

Демарест повернулся к Бевику.

— Бевик, очень невежливо оставлять этих несчастных парней на земле.

Бевик кивнул, и на его деревянном лице заиграла зловещая усмешка. Повернув деревянный шест, он туже натянул шпагат. Пленные оторвались от земли, повиснув всей тяжестью своих тел на веревках, туго стянувших запястья и щиколотки. Оба вьетнамца застонали.

— Xin loi, — мягко произнес Демарест. — Сожалею.

Им было очень больно, их члены были растянуты до предела, руки вырывались из суставов. Дышать в таком положении было невыносимо трудно; для этого требовалось выгибать грудь и подбирать диафрагму — но такое движение еще больше увеличивало нагрузку на внутренние органы.

Джэнсон вспыхнул.

— Сэр, — резко воскликнул он, — можно вас на пару слов? С глазу на глаз, сэр?

Демарест не спеша подошел к нему.

— Тебе потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть к этому, — тихо промолвил он. — Но я не позволю тебе вмешиваться.

— Вы же пытаете пленных, — сжав зубы, произнес Джэнсон.

— Ты считаешь, это пытка? — с отвращением покачал головой Демарест. — Лейтенант первого класса Бевик, лейтенанту второго класса Джэнсону стало не по себе. Ради его же собственного блага приказываю сдерживать его — если потребуется, любыми средствами. Приказ понятен?

— Так точно, сэр, — ухмыльнулся Бевик, направляя свой пистолет Джэнсону в голову.

Подойдя к джипу, Демарест включил магнитофон. Из крошечных динамиков полилась хоральная музыка.

— Хильдегарда фон Бинген, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Жила в двенадцатом веке, провела почти всю свою жизнь в монастыре, который сама же и основала. Однажды, когда ей было сорок два года, она увидела явление Господа, после чего стала величайшим композитором своего времени. Хильдегарда начинала творить только после того, как страдала от невыносимой боли — она называла это бичом Божьим. Ибо только когда боль доводила ее до галлюцинаций, к ней приходило вдохновение — антифоны, григорианские напевы и классические хоралы. Боль пробуждала в святой Хильдегарде жажду творчества.