Джесси Келлерман - Чтиво Страница 8

Пфефферкорн открыл титульный лист и прочел:

Биллу.

Когда-нибудь я тебя догоню.

Неужели он так написал? Наверное, Билл удивился подобной мелочности, однако, помнится, ничего не сказал, лишь поблагодарил. Какая чепуха. По крайней мере в тиражах Билл недосягаем. Уже тогда это было ясно.

Покачав головой, Пфефферкорн наугад раскрыл книгу. И обомлел. Страница пестрела пометками: каждое предложение помечено звездочкой, либо подчеркнуто, либо обведено или взято в скобки, а иногда всё вместе. Поля густо исписаны многословными комментариями. Анализ стиля, истолкование аллюзий, разбор структуры эпизодов. Пфефферкорн пролистал страницы и оторопел: вся книга подверглась тщательной проработке. Финальный абзац заканчивался на середине страницы, и под заключительными словами Билл написал:

ДА

Пфефферкорн открыл страницу с оглавлением — слава богу, чистую, — а потом ту, где он выражал признательность агенту, редактору, жене и всяким друзьям, помогшим сведениями и советом. Билла он не поблагодарил.

Ошеломленный, Пфефферкорн вновь открыл титульную страницу с надписью, желая уничтожить свой позор. Но рука не поднялась. Он вернул книгу на полку.

Пфефферкорн задумался. Вспомнил свои отвергнутые романы. Неудавшийся брак. Доброго, славного, скромного Билла, который был к нему щедр, восхищался им, изучал и любил его и кому он отвечал взаимностью. Представил, как друг сидит в этой конуре и печатает свою ежедневную норму в две с половиной тысячи слов. Как он мечтает хоть об одной своей стоящей книге. Билл, которого терзает своя зависть, свое раскаяние. В роще запели птицы. Пфефферкорн посмотрел на тоненькую стопку из семидесяти оставшихся страниц и уже прочитанные листы, высившиеся небрежной грудой. Билл не позволил бы себе такой неаккуратности. Подумал о Карлотте, которая перед ним распахнулась, будто в наказание и награду. Подумал о дочери, чью свадьбу он не мог оплатить. Подумал о своих студентах, обреченных на неуспех. Они бездарны, а таланту не научишься. Подумал о жизни, подумал о смерти. Решил: он достоин большего.

19

Пфефферкорн ждал автобуса, доставлявшего к терминалу. Чтобы рукопись влезла в сумку, пришлось избавиться от части ручной клади: две пары трусов и носков и одну рубашку он торопливо затолкал в урну общественного туалета, которым, видимо, после уборки еще не пользовались: на раковине лежало нераспакованное мыло в вощеной бумаге с ленточкой.

Затем дождался, когда распечатают его посадочный талон.

Помаялся в строю ожидавших отмашки к проходу через рамку металлоискателя.

Плюхнулся в жесткое пластиковое кресло, дожидаясь приглашения на посадку.

Когда, наконец, взлетели, он покосился на задремавшего соседа и, расстегнув сумку, достал непрочитанные страницы.

Финальные сцены полнились действием. Пфефферкорн глотал строчку за строчкой, напряжение его росло в обратной пропорции к оставшимся листам. На предпоследней странице он был близок к панике. Пусковые коды благополучно возвращены, однако злодей, их укравший, все еще на свободе, да к тому же завладел пузырьком со штаммом гриппа, которым можно уморить все население Вашингтона и его окрестностей. Предчувствуя недоброе, Пфефферкорн взял последнюю страницу:

…пронесся точно пуля.

— Дик! — вскрикнула Жизель. — Дик! Я…

Слова ее потонули в оглушительном грохоте взрыва. С потолка пещеры градом посыпались камни. Стэпп захлебнулся пылью.

— Дик… я задыхаюсь…

Этот угасающий зов пронзил его ледяным холодом.

— Держись! Я уже рядом! — прохрипел Стэпп и, не мешкая ни секунды, кинулся в ледяную воду.

Всё.

Пфефферкорн заглянул в сумку — может, потерялась страница? Или целая глава? Ничего. Ну да, иначе и быть не может. Ведь книга не дописана. Расстроенный, он убрал незавершенное творение. Потом откинулся в кресле, прикрыл глаза и уснул.

20

Пфефферкорн кинул неразобранную сумку под кухонный стол и занялся делами. Просмотрел почту, заглянул в холодильник, позвонил дочери.

— Как провел время? — спросила она.

— Для похорон неплохо.

— Как Карлотта?

— Ничего. Тебе привет.

— Надеюсь, будете общаться, — сказала дочь и, помолчав, добавила: — Может, опять к ней съездишь.

— Ну, не знаю.

— А что? Думаю, тебе это на пользу.

— Поблевать в самолете?

— Я не о том, папа.

— О чем же?

— Ты понял, — сказала она.

— Вообще-то нет.

— Позвони ей.

— И что сказать?

— Поблагодари за приятную встречу. Скажи, хочешь снова ее повидать.

Пфефферкорн вздохнул:

— Милая…

— Ну, папа. Я же не дура.

— Понятия не имею, о чем ты.

— Тебе на пользу.

— Что?

— Если у тебя кто-то будет.

Нечто подобное она уже говорила, когда подростком зачитывалась викторианскими романами.

— Извини, надо бежать, — сказал Пфефферкорн.

— Ну почему ты такой упрямый?

— Хочу успеть в магазин, пока не закрылся.

— Папа…

— Я перезвоню.

Шагая под моросящим дождем, Пфефферкорн восхитился тем, как быстро дочь его раскусила. Как они, бабы, умудряются? Прям ясновидящие. Интересно, нельзя ли из этого состряпать роман?

С пластиковой корзинкой на локте он шел меж стеллажей, рассеянно собирая холостяцкий провиант: молоко, крупы, лапша быстрого приготовления. По дороге к кассе увидел цветочный отдел, и его осенило. Знак, теплая дружеская рука — только это и нужно, верно? Если б Карлотта хотела с ним поговорить, сама бы позвонила. Но лучше не надо. Неизвестно, сумеет ли он сохранить спокойствие. Рано или поздно пропажа рукописи обнаружится, а готового объяснения нет. Он сам себя не понимал. Почему именно он украл неоконченный роман? Ведь своих навалом. Хотя, конечно, он не знал, что работа не завершена. Думал, героя ждет благополучный финал. И потом, он же хотел просто дочитать. Да? Но зачем же брать всю рукопись? Взял бы последние семьдесят страниц. О чем думал-то? Конечно, во всем виноваты усталость, стресс, печаль, дурман соития. Ничего я не крал, говорил он себе, взял на время и при первой возможности верну. Тогда почему не оставил записку? И зачем положил титульную страницу на стопку чистой бумаги, чтобы никто не заметил пропажу? Ничего себе, безвинный.

Дома он разобрал покупки. Пфефферкорн старался не смотреть на сумку под столом, из которой будто исходило сияние украденной рукописи. Чтобы заглушить угрызения совести, Пфефферкорн спрятал сумку в глубь гардероба.

Цветочный сайт предлагал сопроводить букет карточкой, только ни одна не подошла. Куцые «Утрата», «Благодарность», «Любовь», «Извинение» не охватывали всю сложность обстоятельств. В конце концов Пфефферкорн выбрал «Просто так».

21

— Они чудесные, Артур. Спасибо. Поставила возле кровати.

— Прекрасно, — сказал он.

— Я так рада, что ты остался.

— Я тоже.

— Но… ты ни о чем не жалеешь, нет?.. Не надо, — сказала она, будто услышав утвердительный ответ. — Если уж из всего этого извлечь урок, то лишь один: жизнь бесценна. Ведь завтра можем выйти из дома и попасть под автобус.

— Было бы жутким невезением.

— Вот-вот. Я к тому, что мы уже не так молоды, чтобы мешкать. Билл всегда говорил: будь счастлива сейчас. Вот чего я хочу.

— Само собой.

— Тебя тоже касается, Артур.

— Я счастлив, — сказал он.

— Тогда будь счастливее.

— Во всем хороша умеренность, — сказал он.

— Ты смешной. Когда увидимся?

— Приезжай в любое время, — сказал Пфефферкорн и тотчас об этом пожалел. В его квартиру не пригласишь никакую женщину, не говоря уж о Карлотте. — Рядом есть неплохой отель.

— Ничего себе! Отель? И потом, я терпеть не могу самолеты, они так сушат. Нет, лучше вот что: при первой возможности ты приедешь. И не спорь, пожалуйста.

— Э-э…

— Знаю, дорога длинная.

— У меня работа, — сказал он.

— Подумаешь!

Пфефферкорна разозлило ее нежелание понять, что большинство людей не могут манкировать службой.

— Все не так просто, — сказал он.

— А что такого?

— Знаешь, сколько стоит билет в оба конца?

Карлотта расхохоталась:

— Так в этом все дело? Дурачок! Я оплачу дорогу.

Пфефферкорн силился заглушить стыд и злость, порожденные четким отзвуком давнего разговора с Биллом.

— Исключено, — сказал он.

— Пожалуйста, Артур, к чему эта гордость.

Повисло долгое молчание.

— Я сказала что-то не то?

— Нет.