Росс Томас - Подставные люди Страница 8

Кроме нас, в баре я насчитал шестерых. Четверо черных, двое белых. Все мужчины. Один негр и двое белых уже набрались и сидели, уставившись в полупустые стаканы, сбросив с себя груз повседневных забот, остальные еще не достигли нирваны. Если их умыть, подумалось мне, да приодеть, то они ничем не будут отличаться от тех, кто заходит по утрам в наш салун за бокалом «Кровавой Мэри».

Бармен, похоже, был и хозяином. Наемная сила ему особо не требовалась. Еще один бармен, на подмену, повар, пара посудомоек, которые заодно выгребали грязь по вечерам, да еще одна-две официантки для работы в вечернюю смену. Бар этот предназначался для забулдыг, которых заботил не букет поглощаемого ими напитка, но его крепость.

— Восхитительно, — Крагштейн огляделся. — Как раз то, что надо. Я не подозревал, что вы знаете такие места, мистер Маккоркл.

— В них хорошо думается, — ответил я.

Крагштейн одобрительно кивнул.

— Они незаменимы и для деловых встреч.

Но, прежде чем мы заговорили о делах, подошел бармен, протер клеенку не слишком уж грязной тряпкой и поинтересовался, что мы будем пить. Крагштейн заказал джин, мы с Падильо — по бутылке пива, Гитнер остановился на кока-коле, наверное, потому, что был за рулем. Пока бармен, коренастый, смуглолицый мужчина, вероятно, грек, нас обслуживал, мы молчали. Поставив перед нами напитки, он замер у стола, ожидая, пока с ним расплатятся. В отличие от салуна «У Мака» здесь не заводили текущие счета, но предпочитали получить все и сразу. Мы с Падильо не пошевельнулись, и лишь когда бармен начал насвистывать мелодию модного шлягера, Крагштейн понял, в чем дело, и протянул ему пять долларов. Бармен отсчитал сдачу, два доллара и восемьдесят центов, и вернулся за стойку. В нашем салуне такой же заказ обошелся бы на доллар и тридцать пять центов дороже: клиент платил не только за выпивку, но и за престиж.

— Похоже, можно начинать, — Крагштейн пригубил джин. — Можем ли мы говорить по-немецки или по-французски?

— Можем и так, и эдак. Но немецкий Маккоркл знает лучше французского, — ответил Падильо.

— Тогда будем говорить по-немецки. — Крагштейн меня удивил американским акцентом. — Не повезло Уолтеру, правда?

— Ужасная смерть, — согласился Падильо.

— Насколько мне известно, произошло это в вашей квартире, мистер Маккоркл?

— В гостиной.

— Гаррота?

— Металлическая струна, закрепленная в пластмассовых рукоятках, что надевают на велосипедный руль. — Падильо искоса глянул на Гитнера. — Это орудие популярно в Юго-Восточной Азии. Ты побывал там в недавнем прошлом, не так ли, Амос?

— Провел в тех краях несколько месяцев.

— В Камбодже, если не ошибаюсь?

— Там и кое-где еще.

— Ездил сам или по контракту?

— Какая, собственно, разница?

— Я слышал, по контракту.

— Будем считать, что так оно и было.

Гитнер тоже не выделялся ростом. Я не видел, чтобы он курил, не знал, пьет ли он что-либо помимо кока-колы, в зубах, возможно, и стояло несколько пломб, но на печень он наверняка не жаловался. Выглядел он, как американец, не нынешний, но десятилетней давности, до того, как юное поколение пришло к выводу, что чистые ногти, аккуратная стрижка, тщательно выбритые щеки и выглаженный костюм далеко не самое главное в жизни. На фоне нынешней молодежи Гитнер, с его коротко стриженными светлыми волосами, твидовым пиджаком спокойных тонов, серыми брюками из дорогой ткани, белой сорочкой, красным шелковым галстуком и замшевыми туфлями, выглядел инородным телом. Я старался вспомнить, кого же он мне напоминает, и, к своему немалому удивлению, понял, что Гитнер очень похож на Падильо, каким тот был при нашей первой встрече, чуть ли не пятнадцать лет тому назад, когда он еще обходился без бакенбард и полоски усов.

— Я подумал, что нам надо кое-что прояснить, Майкл, — Крагштейн вернул разговор к текущим событиям.

— Слушаю тебя.

— Насколько я понимаю, ты намерен предложить свои услуги мисс Готар, раз уж ее брат ничем не может ей помочь.

— Есть у меня такая мысль.

— Надеюсь, движет тобой не сентиментальность?

— Нет.

Крагштейн кивнул, показывая, что другого он не ожидал.

— Хорошо, — он вновь отпил джина. — Нас, как тебе скорее всего известно, интересует некий Питер Пол Кассим.

— Я слышал об этом.

— Небезынтересен он и тебе.

— Меня заботит только его здоровье.

— Как и нас.

Падильо попросил у меня сигарету, закурил, выпустил струю дыма и оценивающе оглядел бар, словно прикидывал, а какую за него запросят цену. Крагштейн продолжил:

— Наверное, прежде всего мы должны заверить тебя, что не имеем ни малейшего отношения к смерти Уолтера Готара. Надеюсь, ты нам поверишь.

— Разумеется. А если и не поверю, что это меняет?

— Ничего, — согласился Гитнер. — Абсолютно ничего.

— Уолтер тревожился из-за тебя, Амос. Полагал, что он в твоем черном списке.

— Он так сказал?

— Может, другими словами.

— Он ошибался.

— Теперь ему уже все равно.

Гитнер пригубил кока-колу, скорчил гримасу, видать, напиток ему не понравился, и повернулся к Крагштейну.

— Готар был о себе слишком высокого мнения. Потому-то и отправился на тот свет.

— Он был мастер, — возразил Падильо. — Лично я удивлен, что он позволил кому-то подойти со спины, да еще с гарротой.

— Может, это проделки его сестры? — предположил Гитнер. — На нее такое похоже.

— Вполне возможно.

— Я думал, у вас роман.

— Был несколько лет тому назад.

— И чем все закончилось?

— Так ли тебе это интересно?

Рот Гитнера изогнулся в улыбке. Весьма неприятной.

— Ты полагаешь, что меня не должны интересовать подробности твоей личной жизни, так, Падильо?

— В общих чертах.

— Хорошо. Я просто хотел убедиться, что Ванда не дорога твоему сердцу и, случись с ней чего, ты не будешь это воспринимать как личное оскорбление.

— Не буду, — кивнул Падильо. — Но тому, кто попытается добраться до нее, сначала придется иметь дело со мной.

Гитнер медленно кивнул, скорее себе, чем кому-либо еще.

— Однако забавно.

— Еще как забавно, — не стал спорить Падильо.

— Ванда, конечно, рассказала тебе о Кассиме, — ненавязчиво вмешался Крагштейн.

— Она лишь сказала, что у нее есть клиент, которого вы подрядились убрать.

— Я думал, ты говорил...

— Я сказал, — перебил его Падильо, — что слышал о вашей заинтересованности в Кассиме и что меня заботит его здоровье. И все. Остальное ты домыслил сам.

— Но твоя договоренность с Готарами. Ты...

— Нет никакой договоренности.

— Ты хочешь войти в дело? — спросил Гитнер.

— Я уже в деле. Вопрос лишь в том, какова моя доля и кто мне заплатит.

Гитнер и Крагштейн многозначительно переглянулись. И решили, что их общее мнение должен выразить Крагштейн.

— Мы можем найти взаимоприемлемое решение, Майкл.

— Какое же?

— Оплата зависит от результата. Молодой человек должен подписать некие документы, как только его брат испустит дух. Если он их не подписывает, мы получаем крупную премию. Наше вознаграждение будет значительным, если он подпишет бумаги, но не вернется в Ллакуа. И мы останемся без гроша, если он подпишет документы и вернется в Ллакуа.

— А потому времени у вас в обрез, — подытожил Падильо.

— Совершенно верно, — кивнул Гитнер. — Мы торопимся.

— Кто ваш клиент?

— Какое это имеет значение? — ушел от прямого ответа Крагштейн.

— Для Маккоркла имеет.

— Правда? Почему?

— Он надеется, что за всем стоит злобный дядюшка.

— Дядюшек у Кассима нет, — ответил Гитнер.

— Может, двоюродные братья? — с надеждой спросил я.

— У него есть тетки и двоюродные братья, но дяди нет ни одного. Кроме как по материнской линии.

— Эти-то не в счет, — вздохнул я.

Гитнер посмотрел на Крагштейна.

— О чем он говорит?

— Мы обсуждаем возможность выработки договоренности с Падильо, так что давай не будем отвлекаться, — он повернулся к Падильо. — Продолжим?

— Конечно.

— Мы, разумеется, можем предложить несколько вариантов. Я бы предпочел следующий: помогая мисс Готар, ты не будешь показывать все, на что способен.

— Другими словами, в нужный момент отойдешь в сторону, — уточнил Гитнер.

— Сколько? — в лоб спросил Падильо.

Крагштейн уставился в потолок.

— Скажем, двадцать пять тысяч. Долларов, разумеется.

— И я, естественно, должен сообщить вам, где скрывается Кассим.

— Да, — кивнул Крагштейн. — Мы на это рассчитываем.

— И все за двадцать пять тысяч долларов.

— Совершенно верно, — подтвердил Гитнер. — За двадцать пять тысяч. Хорошее вознаграждение за то, что ничего не надо делать. Хотел бы я получить двадцать пять «кусков» за столь тяжелый труд.

— Какой задаток?

Крагштейн прошелся пальцами по холеной бороде.