Эрик Амблер - Маска Димитриоса Страница 8

Димитриос говорил мне, что он свяжет его, и взял для этого веревку. Когда он достал нож, я подумал, что он хочет отрезать кусок веревки, но он вместо этого полоснул Шолема ножом по шее.

Фонтан крови брызнул из раны, и Шолем перевернулся вверх лицом. Димитриос, чуть отойдя от кровати, смотрел на него, потом обернулся ко мне. Я спросил, зачем он это сделал, и он сказал, что так было надо, потому что Шолем все равно пошел бы в полицию и нас выдал. Я слышал, как кровь булькает из раны, и видел его последние судороги, но Димитриос сказал, что он уже мертв. Потом мы разделили деньги между собой.

Димитриос сказал, что нам лучше всего выйти из дома порознь. Я очень боялся, что он убьет меня, — ведь у него был нож, а у меня ножа не было. Я так и не понял, зачем я ему вообще понадобился. Он сказал мне, что ему нужен помощник, который будет искать деньги, пока он станет вязать Шолема. Но он, наверное, с самого начала задумал убить ростовщика и, значит, мог бы взять все деньги один. Однако деньги мы разделили поровну. Он ушел первым. На прощание он мне улыбнулся. Наверное, он бежал, договорившись заранее с капитаном на одном из греческих судов, которые подбирали беженцев, — он говорил мне об этом дня за два до убийства Шолема.

Теперь-то я понимаю, почему он улыбался, когда уходил. Он знал, что такие глупцы, как я, имея туго набитый кошелек, делаются безмозглыми дураками. Он знал — да покарает его Аллах, — что, предаваясь греху пьянства, я забудусь и мой язык выдаст меня. Верьте мне, я не убивал Шолема. (Далее следовал поток ругательств.) Именем Аллаха и Магомета, пророка его, клянусь, что говорю правду. Аллах милосердный, прости меня».

Далее было написано, что в связи с неграмотностью осужденного под заявлением стоит отпечаток большого пальца его правой руки. Затем следовали ответы осужденного на вопросы.

«Когда его попросили рассказать, как выглядит Димитриос, негр сказал, что он похож на грека, но ему кажется, что он не грек, потому что Димитриос ненавидит своих соотечественников. Ростом он поменьше его, Дхриса Мохаммеда. Волосы у него длинные и прямые.

Лицо спокойное, он почти всегда молчит. Глаза у него карие, с опущенными веками, так что он выглядит усталым. Его очень многие боятся, но он, Дхрис Мохаммед, не понимает, почему это происходит, потому что Димитриос совсем не силач, и что он мог бы с ним легко справиться один. Здесь следовало примечание, что рост Дхриса Мохаммеда 185 см.

О Димитриосе были сделаны расспросы на плантации, где он работал. Там его хорошо знали и, действительно, не любили. Считали, что, после того как он исчез несколько недель тому назад, он погиб во время пожара города.

Осужденный Дхрис Мохаммед был казнен 9-го числа десятого месяца 1922 года по новому календарю».

Латимер еще раз внимательно просмотрел показания Дхриса Мохаммеда. Безусловно, они были подлинными. Обстановка и все детали подтверждали это. Взять хоть этого негра — едва ли сыщешь человека глупее его. Да разве мог такой глупец, как он, придумать обстоятельства убийства Шолема? Настоящий убийца, конечно, придумал бы что-нибудь поумнее. О многом говорит и такая деталь, как страх негра, что Димитриос убьет его. Нет, если бы он был убийцей, он бы до этого никогда не додумался. Полковник Хаки сказал, что такую историю легко придумать, когда у тебя петля на шее, что, мол, страх действует возбуждающе. Быть может, он и прав, но только не в данном случае. Очевидно, трибунал и не стремился выяснить истинность показаний осужденного, и, хотя расследование было проведено кое-как, даже оно подтверждало показания негра. Предположение о том, что Димитриос погиб во время пожара города, не было подкреплено какими-либо фактами. Разумеется, в неразберихе, царившей в городе в октябре 1922 года, самое простое решение было казнить осужденного, а не заниматься поисками некого Димитриоса. И, по-видимому, Димитриос это тоже принял во внимание. Ну а полковник, перейдя на работу в органы безопасности, на какое-то время забыл о Димитриосе.

Латимеру довелось однажды быть свидетелем работы своего друга, зоолога, специалиста по вымершим животным, который по нескольким окаменелым остаткам скелета восстановил полностью скелет животного. Работа продолжалась два года, и Латимера, преподававшего тогда в университете политэкономию, поразило несгибаемое упорство друга. Сейчас его энтузиазм стал Латимеру более понятен, потому что перед ним стояла похожая задача: используя то немногое, что имелось в показаниях, создать, по возможности, полный портрет Димитриоса. Все, что удалось о Димитриосе узнать из показаний Дхриса, было не очень значительно, но все-таки говорило о многом. Несчастный негр, попав в его руки, уже не мог из этого капкана вырваться. Димитриос воспользовался его ограниченностью, его религиозным фанатизмом, его, наконец, жадностью к деньгам. «Мы разделили деньги поровну. Уходя, он улыбнулся. Он не пытался убить меня». Этот негр, который мог легко справиться с Димитриосом, не догадывался, почему тот улыбается, а когда, наконец, догадался, было уже поздно. Да, карие с опущенными веками глаза Димитриоса видели Дхриса Мохаммеда насквозь.

Латимер сложил бумаги и, сунув их во внутренний карман пиджака, посмотрел на Мышкина.

— Я вам должен еще сто пятьдесят пиастров.

— Правильно, — сказал Мышкин, допил третью рюмку абсента и, поставив ее на стол, взял у Латимера деньги. — Вы мне очень нравитесь, — сказал он с самым серьезным видом, — в вас нет даже следов снобизма. Давайте с вами еще выпьем, но теперь заказывать буду уже я. Идет?

Латимер — ему очень хотелось есть, — посмотрев на часы, сказал:

— Мне будет очень приятно, но давайте сначала поужинаем.

— Прекрасно! — Мышкин почему-то поднялся с кресла, причем далось это ему с трудом, и, сверкнув глазами, повторил: — Прекрасно!

Мышкин уговорил Латимера пойти в другой ресторан, где подавались блюда только французской кухни. В ресторане было полно народа и очень сильно накурено. Публика состояла из трех морских, по меньшей мере двух десятков армейских офицеров, каких-то очень неприятных на вид гражданских лиц и всего двух дам. В углу оркестр из трех музыкантов играл фокстрот.

Официант, видимо, чем-то сильно рассерженный, провел их к свободному столику. Они уселись в красные плюшевые кресла, от которых, как показалось Латимеру, нехорошо пахло.

Мышкин, оглядевшись, взял в руки меню и после недолгого раздумья выбрал самые дорогие блюда.

Вино, которое подал вместе с едой официант, было сладким, как сироп, и почему-то слегка отдавало резиной. Мышкин стал рассказывать Латимеру свою жизнь. 1918 год, Одесса, 1919 год, Стамбул. 1921 год, Смирна. Большевики. Армия Врангеля. Киев. Женщина, которую они звали «мясник». Бойни использовались как тюрьма, потому что тюрьма стала бойней. Ужасная, неслыханная жестокость. Оккупация союзными войсками. Англичане играют в футбол. Американская помощь. Клопы. Тиф. Пулемет Виккерса. Греки, о Боже правый, эти греки! Обыски — ищут, нет ли где спрятанных золота и драгоценностей. Кемалисты.

Клубился сигаретный дым. Мягкий свет падал на красный плюш, отражаясь в пыльных зеркалах с тусклой позолотой. Аметистовые сумерки давно уже сменила черная ночь. Официант подал вторую бутылку вина. Латимер начал клевать носом.

— И вот теперь, после всего этого безумия, куда мы пришли? — вдруг выкрикнул Мышкин.

Его английский постепенно становился все менее и менее понятен. Нижняя губа отвисла и дрожала от избытка чувств. В таком состоянии, подумал Латимер, пьяницы всегда начинают философствовать.

— Где мы теперь? — выкрикнул Мышкин и стукнул кулаком по столу.

— В Смирне, — ответил Латимер и вдруг почувствовал, что и сам уже достаточно нагрузился.

Мышкин возмущенно замотал головой.

— Да нет. Мы постепенно спускаемся в чертов ад, — заявил он. — Вы не марксист?

— Нет.

— И я нет, — наклонившись вперед, сказал Мышкин шепотом, точно это был большой секрет. Он схватил Латимера за рукав. — Я — жулик.

— Неужели?

— Да, — и слезы потекли у него по щекам. — Я ведь, черт меня возьми, надул вас.

— Как вам это удалось?

Мышкин начал рыться в карманах.

— Мне нравится, что вы не сноб. Возьмите обратно ваши пятьдесят пиастров.

— Но почему?

— Да возьмите же!

Слезы текли по его лицу и, смешиваясь с капельками пота, падали на стол.

— Я надул вас, мистер. Не было никакого влиятельного лица, и разрешения тоже не требовалось.

— Выходит, вы эти бумаги просто подделали?

— Je ne suis pas un faussaive,[7] — сказал Мышкин и, сев в кресле прямо, погрозил Латимеру пальцем. — Этот тип появился здесь три месяца назад. Дав огромную взятку, — тут Мышкин опять погрозил кому-то пальцем, — да-да, огромную взятку, он получил право посмотреть в полицейских архивах все, что касается убийства Шолема. Так как материалы дела были написаны по-арабски, он их сфотографировал и затем отдал мне, чтобы я их перевел. Конечно, он взял обратно фотокопии, но я зато оставил у себя экземпляр перевода. Теперь вы понимаете, как я надул вас? Я взял с вас лишних пятьдесят пиастров. Тьфу! А ведь мог бы запросить и пятьсот, и вы бы все равно заплатили. Вот какой я добрый.