Александр Авдеенко - Горная весна Страница 8

Он явился к Зубавину еще не совсем проснувшийся, с припухшими веками, с влажным после умыванья и не совсем ладно причесанным чубом, но с радостно-тревожным блеском в глазах.

— Товарищ майор, лейтенант Гойда прибыл по вашему приказанию! — доложил он глуховатым голосом.

Зубавин молча разложил на столе план Явора, острием карандаша прикоснулся к неширокой магистрали в северной части города:

— Какая это улица, товарищ лейтенант?

— Кировская, — с некоторым недоумением ответил Гойда.

— Ты часто здесь бываешь?

— Да, почти каждый день.

— Значит, хорошо знаешь ее?

— Да вроде бы неплохо…

— Чем же примечательна эта улица? Что тебе особенно запомнилось?

— Там живет мой лучший друг Олекса Сокач, машинист паровоза. На Кировской — прекрасный сквер и цветник, здание бывшего жандармского управления мадьярских фашистов, особняки удравших капиталистов…

— Еще?

— На Кировской Дом офицеров, штаб летчиков, Военторг…

— Все?

— По Кировской разрешается только одностороннее движение транспорта. Проезд грузовиков запрещен. Тротуар выложен каменными плитами. В солнечный день на Кировской особенно много детских колясок… — Не переводя дыхания, Гойда продолжал: — На пересечении Кировской и Ужгородской, на углу, под каштаном, стоит слепой старик с шапкой в руках.

— Слепой? — быстро спросил Зубавин. — С шапкой?

И по этому его вопросу, по интонации и выражению лица Василь Гойда понял, чем именно интересуется его друг и начальник.

— Полуслепой, — поправился Гойда. — В руках — шляпа. Он без поводыря приходит на Кировскую и самостоятельно уходит домой.

— Где он живет?

— В другом конце Явора. Кажется, на Горной улице.

— Все. Испытание закончено, товарищ лейтенант! У нас есть основания подозревать, что этот нищий, по фамилии Батура, служит вражеской разведке. Наше подозрение надо подкрепить неопровержимыми фактами. Это дело поручено вам, лейтенант Гойда. Наблюдайте за ним, изучайте, с кем и как он связан. От всех других обязанностей вас освобождаю. Отвечайте только за Батуру. Вопросы будут?

— Все ясно, товарищ майор.

— Так уж и все? Доложите, как будете действовать.

— На углу Кировской в одноэтажном домике живет Олекса Сокач. Два его окна находятся как раз…

— Все понятно. — Зубавин пожал руку лейтенанта. — О результатах докладывайте ежедневно.

— Слушаюсь.

Выйдя от Зубавина, Василь Гойда сразу же направился на Кировскую.

Он это сделал без всякого риска привлечь к себе внимание Батуры. Тот привык видеть его здесь и отлично знает, что сюда его привлекает дружба с Сокачем.

Полуслепой старик со старенькой шляпой в руках стоял, как обычно, на углу, в тени уже голого каштана, опираясь сутулой спиной о его массивный ствол. Пепельно-седые волосы были аккуратно подстрижены, тщательно причесаны, щеки и подбородок выскоблены до синевы. Жилистую темную шею оттенял старомодный, твердый, чуть пожелтевший воротничок, повязанный галстуком. На плечах Батуры было черное, изрядно вытертое демисезонное пальто, из-под которого выглядывали отживающие свой век, с обтрепанным низом брюки. Грубые стоптанные башмаки завершали маскарад «интеллигентного» нищего.

Гойда поравнялся с Батурой. Старик молча выразительно пошевелил шляпой: подайте, мол, что можете. Василь порылся в кармане, достал серебро, бросил его в черную шляпу и прошел мимо. Раньше Василь не очень-то внимательно приглядывался к нищему. Сегодня старик показался ему особенным. Лишь две или три секунды Гойда позволил себе постоять перед полуслепым, ко хорошо успел рассмотреть его. Узкий, плоский, без единой морщины, словно костяной, лоб обтягивала тонкая пергаментно-желтая кожа. На вдавленных висках проступали голубые жилки. Глаза прикрыты набухшими, безресничными веками. Нос сухой, хрящеватый, с глубоко вырезанными ноздрями. В углах бескровного, старчески запавшего рта темнели глубокие складки.

Василь Гойда завернул за угол и скрылся в подъезде одноэтажного кирпичного домика, увитого плющем. В маленькой прихожей он лицом к лицу столкнулся с матерью Олексы Сокача Анной Степановной, сухонькой, седоволосой, преждевременно состарившейся женщиной. В ее руках была большая корзина. Анна Степановна, повидимому, отправлялась на рынок или в магазин.

— Здравствуйте, тетя Аня!

— Здравствуй, Василько!

— Как ваше здоровье, тетя Аня?

— Спасибо! Скриплю. А ты как поживаешь?

— А как поживает легинь? — Гойда молодецки постучал в свою грудь кулаком. — Лучше всех!

— Не все легини поживают так счастливо, как ты… — Анна Степановна вздохнула, и в ее черных, глубоко запавших глазах появилось грустное выражение. Помолчала, перебирая тонкими сухими пальцами бахрому полушалка, накинутого на седые волосы. — Мой Олекса — тоже легинь, а живет, как несчастный вдовец, работает да хлеб жует, спит да читает. В кино перестал бывать, не гуляет. Даже смеяться разучился. Все думает, думает… Скажи хоть ты мне, Василь: что с ним случилось?

Гойда посмотрел на дверь, ведущую в комнату.

— Дома Олекса?

— В командировке. Позавчера уехал в Львов. Новый паровоз получает!

— Что ж, тетя Аня, могу рассказать. — Гойда снова посмотрел на закрытую дверь. — Неудобно вот так, стоя на лестничной площадке, разговаривать. Может, в квартиру пригласите?

— Пойдем.

Анна Степановна открыла дверь, пропустила гостя вперед, бросила корзину и, сняв с головы полушалок, села на стул.

— Ну, рассказывай! Рассказывай, Василько, — попросила Анна Степановна.

Голос у нее был тихий, чуть глуховатый.

Гойда подошел к Анна Степановне, сел с ней рядом, бережно погладил ее густые белые волосы, собранные на затылке в тугую корону.

— Не беспокойтесь, тетя Аня. Все уладится.

— Рассказывай!

— Вы, конечно, знаете, — начал Гойда, — что Олекса и Терезия большие друзья?

Анна Степановна кивнула. Морщинистые ее губы поджались, а вокруг глаз резче обозначились морщины. Гойда продолжал:

— Любят они друг друга, Олекса и Терезия. Я это хорошо знаю. Очень хорошо. Потому так и говорю. Потому и не верю разным слухам и сплетням.

— Если любит Олексу, почему выходит замуж за этого… демобилизованного гвардейца? Его машиной «Победа» прельстилась? Ордена ослепили?

— Что вы, тетя Аня! Терезия не из таких. Все это неправда. Выдумка. Терезия — хорошая, настоящая дивчина. Никто ей не нужен, кроме Олексы. Вернется он из Львова, сразу все уладится. Вот увидите. Не верьте никаким сплетням.

— Да как же мне не верить, когда Олекса поверил?!

— Дурак, своего счастья не чувствует… — Гойда взял легкую руку Анны Степановны. — Тетя Аня, все уладится, даю вам слово! Не беспокойтесь. И не будем больше говорить об этом… Вы куда собрались? В магазин? На базар? Идите, я подожду вас. — Он посмотрел на шкаф с книгами, на широкий, удобный диван. — Почитаю, отдохну. Люблю я вашу квартиру, тетя Аня. Дневал и ночевал бы здесь, если бы позволили.

Суровое, опечаленное лицо Анны Степановны чуть посветлело.

— Хитрый ты, Василько, но… но меня не перехитришь. Что ты задумал? Зачем тебе понадобилась наша квартира? Говори прямо.

— Скажу! Для святого дела, тетя Аня. Больше ни о чем не спрашивайте. Идите!

Он помог Анне Степановне подняться, подал ей корзину, проводил к выходу.

— Если захочешь уйти, не забудь дверь захлопнуть, — сказала на прощанье Анна Степановна.

— Не забуду.

Вернувшись в комнату, окна которой выходили на Кировскую, он взял книгу и, заняв удобную позицию; стал наблюдать за «интеллигентным» нищим.

Почему именно здесь, на Кировской, напротив Дома офицеров и штаба летчиков, обосновался Батура? Этот вопрос Гойда решил выяснить прежде всех других.

Был теплый полдень запоздавшей капризной весны. На солнечной стороне играли дети. Тут же, на припеке, на удобных скамейках сидели их няни. В двери Дома офицеров беспрерывно входили и выходили военные.

Дети кричали, смеялись, шумно бегали по тротуару, перебрасывали друг другу большой резиновый мяч, пели песни, плакали, дрались, мирились — все это никак не интересовало старика, стоявшего под каштаном. Он ни разу и головы не повернул в ту сторону, где играли дети. Не обращал он внимания и на людей, идущих с рынка. Но когда мимо проходили офицеры-летчики, он преображался: поворачивался к ним лицом, как подсолнух к солнцу, шляпа в его руках шевелилась, прилизанная голова на длинной жилистой шее как бы выдвигалась кверху, а ноги, обутые в грубые башмаки, нетерпеливо переступали на каменных плитах тротуара. Гойде казалось, что даже уши старика тянулись за офицерами. «Что с ним творится.? Или запоминает голоса офицеров, вслушивается в то, о чем они говорят?»

Батура покинул свое место под каштанами вскоре после того, как кончился обеденный перерыв и на улице уже не показывались офицеры.