Росс Макдональд - Дело Фергюсона Страница 13

— Найди лучше.

— Старался и надрывался. Гонялся за лишним долларом. Создавал себе блестящую репутацию.

— Пожалуйста, не пытайся острить. Смешон ты не больше костыля.

Это меня задело, и я ответил, что при столь блистательных уподоблениях ее остроумия с лихвой хватит на нас обоих. Костыль! Не разрешит ли она мне процитировать это друзьям?

Глаза у нее стали блестящими и матовыми, как циферблат фарфоровых часов на стене.

— Может быть, я не могу соперничать с киноактрисами. Я отяжелела, растолстела, стала физически отталкивающей. Неудивительно, что ты где-то шлялся, а меня бросил в беде.

— Ты не толстая и не отталкивающая. А я не шлялся. В жизни не был знаком ни с единой киноактрисой. И в беде тебя не бросал.

— А что же, по-твоему, беда? Ты ведь даже не позвонил!

— Знаю. Я несколько раз пытался, но все время что-то мешало.

— Что?

— Ну, там, люди и еще всякое, — ответил я неопределенно.

— Какие люди? С кем ты был?

— Погоди минутку, Салли. Мы ведь таких вопросов не задаем. Помнишь?

— Я всегда тебе говорю, где я была, и с кем, и вообще все.

— Если бы я тебе говорил все, то был бы паршивым адвокатом.

— Тебе не удастся всякий раз прикрываться своей профессией.

— Прикрываться?

— Вместо того чтобы прямо признать, что муж ты никакой, — сказала она назидательно. — Когда мужчина старательно избегает возвращаться домой, нетрудно понять, что это означает. Внутренне ты не женат — ты вечный холостяк. Ты не хочешь брать на себя ответственность за жену и семью. Неудивительно, что ты зафиксировался на своих клиентах. Необременительные отношения, деятельность, которая льстит твоему «эго», не накладывая никаких обязательств на твое внутреннее "я".

— О-го-го! — сказал я. — Что ты читала?

— Я вполне способна сама проанализировать свой брак и прийти к неизбежным выводам. Этот брак висит на волоске, Билл.

— Ты серьезно?

— В жизни не была серьезней. Знаешь, что ты такое, Билл Гуннарсон? Ты всего-навсего профессия, которая ходит, как человек. Когда я попыталась рассказать тебе по телефону, как доктор Тренч сказал, что я в прекрасной форме, ты все мимо ушей пропустил. Тебе даже Билл Гуннарсон-младший ни чуточки не дорог.

— Он мне очень дорог.

— Может быть, ты так думаешь, но ты ошибаешься. Тратишь дни и недели напролет, спасая преступников от тюрьмы, где им самое место. Но когда я тебе говорю, что Биллу Гуннарсону-младшему нужна своя комната, ты отделываешься от меня пустыми обещаниями.

— Не пустыми! Я сказал, что мы подыщем дом побольше, и подыщем!

— Когда? Когда ты позаботишься о всех убийцах и всех грабителях? Когда Билл Гуннарсон-младший будет стариком с длинной седой бородой?

— Черт побери, Салли! Он же еще даже не родился.

— Как ты смеешь посылать меня к черту!

Она оглядела свою кухню, точно прощаясь с ней навсегда. Ее взгляд скользнул по моим волосам, стальным гребнем расчесав их. Она величественно повернулась и вышла. Стукнувшись бедром о косяк.

Я не знал, смеяться мне или плакать. Торопливо доел ужин, однако тщательно его разжевывая. Прекрасный предлог, чтобы поскрипеть зубами.

Десять минут спустя, приняв горячий душ, но без холодного, я забрался в кровать. Салли лежала лицом к стене. Я подсунул руку под мягкую складку у нее на талии. Она притворилась мертвой.

Я продвинул руку подальше. Кожа у нее была нежная, как сливки.

— Прости! Конечно, я должен был тебе позвонить. Но меня это дело прямо-таки засосало.

— Сразу понятно, что за дело, — ответила она через некоторое время. — Я очень беспокоилась. Прочла об убийстве в газете. И подумала, что для успокоения почитаю книгу, которую мне мама прислала, — о том, как быть счастливыми в браке. Ну, и одна глава меня очень расстроила.

— О вечных холостяках? Она хмыкнула.

— Но ты же не вечный холостяк, Билл? Тебе нравится быть женатым на мне и все прочее?

— И все прочее.

Она повернулась ко мне, но не совсем.

— Конечно, последнее время всего прочего было не очень.

— Я могу и подождать.

— И тебя это не угнетает? В книге говорится, что для мужчин это тяжелое время, потому что они страстные. Для тебя это тяжелое время?

— Это чудесное время! — Я провел ладонью по ее животу. Даже в темноте она вся светилась.

— Ой! — сказала она.

— Почему «ой»?

— Вот, потрогай.

Она передвинула мою ладонь, и я почувствовал, как он брыкается. Конечно, с тем же успехом могла родиться не он, а она, однако удары, которые ощущала моя ладонь, были явно мужскими.

Дыхание Салли стало спокойным и размеренным. Я повернулся на бок, намереваясь тоже уснуть. Зазвонил телефон, точно сигнал тревоги, включенный моим движением. Я одним прыжком очутился на полу и на цыпочках добрался до проклятой штуки, прежде чем она снова затрезвонила. Приглушенный голос произнес:

— Гуннарсон? Уильям Гуннарсон, защитник?

— Да. Я адвокат.

— И хотите им остаться?

— Не понял?

Но я прекрасно понял. В словах крылась опасность, оттененная мягкой угрозой в голосе. Тот, кто звонил Фергюсону, решил я, но полной уверенности у меня не было. Голос был смазанный, точно человек на том конце провода говорил сквозь маску.

— Ты же хочешь, жить, Гуннарсон, верно?

— Кто говорит?

— Доброжелатель. — Он хихикнул. — Так если хочешь жить, брось дело, которое ведешь. Все целиком.

— Идите к черту!

— Лучше подумай. Я слышал, у тебя есть жена, и я слышал, что она беременна. Ты ведь не хочешь, чтобы она неудачно шлепнулась или еще что-нибудь? А потому забудь про Холли Мэй и ее дружков. Усекли, мистер Гуннарсон?

Я промолчал. Гнев жег мне мозг, как кусок льда. Я бросил трубку на рычаг, тотчас пожалел об этом и снова схватил ее. Но в ней раздался только длинный гудок, голос идиотичной пустоты. Я опять положил трубку на рычаг, на сей раз осторожнее.

Но в спальне уже вспыхнул свет, и в дверях стояла Салли.

— Билл, кто это?

Я попытался вспомнить, что именно я сказал. Слишком много, чтобы сейчас сослаться на чей-то ошибочный звонок.

— Какой-то пьяный. Хочет с кем-то свести счеты.

— С тобой?

— Нет, не со мной. Со всем миром.

— Ты послал его к черту.

— И ты послала бы, если бы слышала, что он плел.

— Но он тебя расстроил, Уильям?

— Не люблю, когда меня будят психи.

— Что он сказал?

— Повторению не поддается. Чушь.

Она приняла мое объяснение, во всяком случае пока. Мы вернулись в постель, и Салли тут же снова уснула. А я долго лежал рядом с ней, стараясь дышать ровно и спокойно.

Мы прожили вместе почти три года, однако только сейчас я вполне осознал, как она мне дорога. Но моя решимость исполнить свой долг и довести дело до конца только укрепилась.

Когда я все-таки заснул, в окне уже голубел рассвет. В семь меня разбудил радиоприемник Перри. Как почти всегда. Перри, супруги-педагоги, стремясь к совершенству, жили по расписанию. Утро они начинали с зарядки.

Некоторое время я ворочался на своей половине постели, стараясь отключиться от голоса диктора, орущего за стеной. В конце концов я встал, и мое лицо стянула серая паутина бессонницы. Салли продолжала спать как сурок.

Раз уж она отсыпалась за двоих, я тихонько оделся и отправился завтракать в город, купив по дороге утреннюю газету. На первой странице была фотография Донато — скорченная фигура под простыней, позволявшей увидеть только копну черных индейских волос.

Ожидая яичницу с грудинкой, я прочитал заметку рядом с фото. Гранаду хвалили за мужество и меткость, а главное — за то, что он раскрыл механику серии краж со взломом. Заметка намекала, что Донато действовал не один, но из членов банды никто больше назван не был. Даже Гейнс. Я решил, что Уиллс темнит и убедил местную газету подыграть ему.

Официантка поставила на столик мой завтрак. Яичница смотрела на меня с тарелки круглыми желтыми глазами. Поджаренный хлеб отдавал порохом. Я поймал себя на том, что напрягаюсь на стуле, как приговоренный к смерти в ожидании, когда палач включит рубильник.

Не потому что я полностью примыслил себя к Донато — не уверен, что полное примысливание вообще возможно. Но ведь я по неясной причине утаивал от полиции важную информацию, хотя тот, чью просьбу я выполнял, даже не был моим клиентом.

Конечно же, все, что Фергюсон говорил и думал о своей жене, — пьяный бред. Или с самого начала было рекламным трюком. Киноактрис в Буэнависте не похищают. Почти все наши преступления совершались в районе у железной дороги: мелкие мошенничества, бессмысленные избиения. Но от неизбежного вывода о связи между убийством Бродмена и делом Фергюсона я уклониться не мог. И всем нутром чувствовал, что полночный звонок не был глупым розыгрышем.

Безобразную яичницу я оставил на тарелке нетронутой и отправился в участок. Уиллса еще не было, но дежурный сержант заверил меня, что поручит патрульным приглядывать за моим домом. Когда я прошел несколько кварталов до моей конторы мимо знакомых фасадов, мне стало легче. В Буэнависте Салли ничто угрожать не может.