Росс Макдональд - Холод смерти Страница 17

Больница располагалась в бежевом одноэтажном здании, украшенном лепкой, и занимала довольно большой участок. Я позвонил в дверь ровно в восемь. По-видимому, доктор Годвин уже ждал меня, так быстро он распахнул дверь.

— А вы, оказывается, пунктуальны, мистер Арчер.

Сегодня его глаза были столь же непроницаемыми, как само утро. Когда он повернулся, чтобы закрыть за нами дверь, я обратил внимание на то, что он постоянно сутулится. На нем был свежий халат.

— Садитесь. Поговорим здесь.

Мы находились в небольшом помещении — приемной или холле. Я сел в одно из старых, потрепанных кресел, стоявших полукругом у телевизора. Через закрытую дверь из глубины больницы доносился звон посуды и бодрые голоса медсестер, для которых начинался новый рабочий день.

— Вы здесь работаете, доктор?

— Не совсем. Хотя здесь лежат в основном мои пациенты. Вот только что провел несколько сеансов шоковой терапии. — Он разгладил складки халата. — Наверное, я не чувствовал бы себя таким шарлатаном, если бы понимал, почему после электрошока больным становится лучше. Все-таки и в нашей науке, и в искусстве мы подчас находимся на уровне чисто эмпирических знаний. Но им действительно становится лучше. — Он вдруг усмехнулся, но эта усмешка коснулась только рта, глаза его были по-прежнему внимательными и выжидающими.

— А Долли?

— Думаю, ей тоже лучше, хотя ночью мы ничего не делали. Но я бы хотел понаблюдать ее по крайней мере неделю. Здесь.

— С ней можно поговорить?

— Я бы не хотел, чтобы вы или кто бы то ни было другой, даже отдаленно связанный с миром преступлений и наказаний, разговаривал с ней. — И чтобы избежать дальнейших пререканий по этому поводу, он уселся в соседнее кресло и попросил у меня сигарету.

— Почему? — спросил я, поднося ему зажигалку.

— Мне не нравится закон в его нынешнем примитивном виде. Он допускает использование того, что люди произносят в состоянии душевного расстройства, а потом их привлекают к ответственности как здоровых. Я уже давно борюсь с этим.

Он откинул на спинку кресла свою тяжелую лысую голову и принялся пускать в потолок клубы дыма.

— Судя по тому, что вы сказали, закон представляет для Долли определенную опасность.

— Это было соображение общего порядка.

— Которое вполне можно отнести и к Долли. Доктор, давайте не будем играть в кошки-мышки. Мы по одну сторону баррикад. Я не утверждаю, что девушка в чем-то виновна, только думаю, что она знает то, что помогло бы мне найти убийцу.

— А если она виновна? — Он взглянул на меня испытующе.

— Тогда я бы хотел, чтобы мы совместно добивались смягчения приговора, но для этого нужно отыскать смягчающие обстоятельства. И помните, я представляю интересы ее мужа. Так она виновна?

— Не знаю.

— Вы же с ней разговаривали утром?

— Говорила в основном она. Я не задавал вопросов. Обычно я жду и внимательно выслушиваю. Так можно узнать больше всего. — Он посмотрел на меня многозначительно, словно намекая на то, что я тоже должен пользоваться этим методом.

Я замолчал и приготовился ждать. Результата не последовало. В дверном проеме появилась пухлая женщина с длинными черными распущенными волосами. Она протянула руки к Годвину.

Он с царственным величием поднял руку:

— Доброе утро, Нелл.

Она улыбнулась и тихо исчезла, словно снова погрузилась в сон.

— Вы мне очень поможете, если сообщите, что говорила Долли сегодня утром.

— А может, помешаю. — Годвин загасил сигарету в синей керамической пепельнице. — Между вами и мной есть существенная разница. Все, что мне говорит пациент, является профессиональной тайной. Для вас не существует такого понятия. Если вы откажетесь сообщить известные вам сведения суду, вас просто посадят за решетку. Мне же это не грозит.

— Меня неоднократно пытались привлечь по этой причине. Поэтому я могу гарантировать, что полиции ничего не удастся из меня выудить без моего на то желания.

— Ну хорошо, — решительно кивнул Годвин. — Меня очень беспокоит Долли, попробую объяснить вам причину этого без всяких медицинских терминов. Может быть, вам удастся составить объективное представление из моих субъективных впечатлений.

— Доктор, вы же обещали без медицинской терминологии.

— Прошу прощения. Начнем с ее биографии. Впервые я увидел Долли, когда ей было десять лет. Ее привезла ко мне мать Констанция Макги по настоянию сестры. Долли не была счастливым ребенком. На мой взгляд, ей угрожало нервное расстройство, которое при определенных обстоятельствах могло проявиться. А уж обстоятельства всегда находятся. Ее отец Макги был безответственным и грубым человеком. Он не мог выполнять своих родительских обязанностей, был неуравновешен в отношениях с девочкой, дурно на нее влиял, наказывал, постоянно ругался с женой и в конечном итоге бросил ее. Или она бросила его, что, в общем-то, не имеет особого значения. Я бы предпочел иметь его своим пациентом вместо Долли, поскольку именно он был причиной всех бед этой семьи. Но, к сожалению, он был недосягаем.

— Вы когда-нибудь видели его?

— Нет, он не приходил даже на консультации, — с сожалением произнес Годвин. — Если бы мне удалось с ним встретиться, может быть, мне удалось бы предотвратить убийство. А может, и нет. Насколько мне известно, он был человеком, абсолютно не приспособленным к жизни. Ему нужна была помощь, но он ее ни от кого не получил. Я думаю, вы понимаете мое сожаление по поводу того огромного разрыва, который существует между законом и психиатрией. Никто не интересуется такими людьми, как Макги, пока они не совершат преступления. И тогда их, естественно, тащат в суд и сажают на десять — двадцать лет. Вместо того чтобы госпитализировать, их отправляют в тюрьму.

— Макги уже на свободе. Он здесь, в городе. Вы знали об этом?

— Долли сказала мне утром. Это одна из причин ее стрессового состояния. Можете себе представить, какое чувство вины и беспокойства может испытывать человек с тонкой душевной организацией, выросший в атмосфере жестокости и неуравновешенности. Самое сильное чувство вины возникает у детей, когда им приходится в целях самозащиты восставать против собственных родителей. Клинический психолог, с которым я работал, помог Долли выразить свои чувства в лепке и других видах детского творчества. Сам я мало чем мог помочь ей, так как у детей отсутствует аналитический аппарат. Я просто пытался взять на себя роль спокойного и терпеливого отца, чтобы помочь ей обрести чувство уверенности, которого ей так не хватало. И все шло хорошо, пока не случилось это несчастье.

— Вы имеете в виду убийство?

Он горестно кивнул.

— Однажды ночью, обезумев от унижения и ярости, Макги ворвался в дом ее тети в Индиан-Спринг, где они тогда жили, и застрелил Констанцию. Кроме Долли, в доме никого не было. Она услышала выстрел и увидела убегающего Макги. Потом обнаружила труп.

Он сидел и медленно покачивал головой, как будто она была тяжелым беззвучным колоколом.

— Как она отреагировала на случившееся? — спросил я.

— Не знаю. Я не могу охотиться на пациентов с лассо. Долли у меня больше не появлялась. Мать, которая привозила ее ко мне, умерла, а мисс Дженкс, ее тетя, слишком занята.

— Подождите, но ведь вы сказали, что именно Алиса Дженкс посоветовала направить Долли к вам?

— Да. И она платила за лечение. Но после несчастья она, возможно, поняла, что больше не потянет. Как бы там ни было, но я не видел Долли с тех пор до вчерашнего вечера. За одним исключением. Я видел ее в суде, когда она свидетельствовала против Макги. Кстати, перед началом заседания я поймал судью и попытался ему доказать, что ее присутствие недопустимо. Но она была главным свидетелем, и они получили разрешение тети. Она тихо вошла в зал маленькими шажками и вела себя, как робот, затерявшийся во враждебном мире.

При этих воспоминаниях он вздрогнул и полез под халат в поисках сигареты. Я дал ему прикурить и закурил сам.

— Что она сказала в суде?

— Очень коротко и просто. Думаю, что ее как следует натаскали. Она услышала выстрел, выглянула из окна спальни и увидела отца, бегущего с револьвером в руке. Дальше ее спросили, угрожал Макги когда-нибудь Констанции физической расправой. Она сказала, что да. На этом все было закончено.

— Вы уверены?

— Да. И это не просто ничем не аргументированные воспоминания, как они любят говорить. Я делал записи на суде и сегодня утром их просмотрел.

— Зачем?

— Они являются частью ее истории болезни, и, надо сказать, существенной. — Он выдохнул дым и посмотрел сквозь него на меня долгим и внимательным взглядом.

— То, что она говорит сейчас, чем-нибудь отличается от ваших записей?

На лице его отразились противоречивые чувства. Он был эмоциональным человеком, а Долли была для него почти дочерью, потерянной на многие годы.

— То, что она говорит сейчас, — полный абсурд. Я не только не верю в это, но думаю, она и сама не слишком этому верит. Она не настолько больна.