Росс Томас - Каскадер из Сингапура Страница 17

Триппет лихо расписался, спросил, есть ли у меня промокательная бумага, на что я ответил отрицательно, потому что не пользовался ею, так же как и перьевыми ручками. Триппет ответил на это, что терпеть не может шариковых, а я заявил, что он – враг прогресса. Пока мы препирались, чернила высохли, и он протянул мне письмо. Четким, разборчивым почерком он написал следующее:

«Дорогой Сэмми!

Письмо передаст тебе Эдвард Которн, мой добрый друг и деловой партнер. Он в Сингапуре по весьма конфиденциальному делу, и я буду очень признателен тебе, если ты сможешь оказать ему содействие.

Ты задолжал мне письмо и все откладываешь и откладываешь давно обещанный визит в Штаты. Барбара жаждет увидеть тебя вновь.

Твой Дикки».

– Дикки? – переспросил я, возвращая письмо.

Триппет нашел на столе конверт.

– Мы же вместе ходили в школу, – он сложил письмо, положил его в конверт и протянул мне.

– Премного благодарен, – и я сунул конверт во внутренний карман пиджака.

– Пустяки. Когда вы отправляетесь?

– Не знаю. Сначала мне надо сделать прививку от ветряной оспы, а остальное будет зависеть от благородной Карлы и ее желаний.

Триппет покачал головой.

– Я никак не пойму, Эдвард, почему вы согласились выступить в роли ее сопровождающего, или кавалера, или как это у них называется.

– Потому что, как выяснилось, легче согласиться, чем отказаться. А может, мне просто нравится, когда о меня вытирают ноги.

Триппет нахмурился.

– Похоже на жалость к себе.

– После поездки в Сингапур я от нее избавлюсь.

– Вы многое ставите на эту поездку, не так ли?

– Да, – кивнул я. – Многое. А вы не поставили бы?

– Не знаю, – ответил он. – В моей, довольно бессистемной жизни я иногда пытался лечиться географией. Но у этого лекарства всегда оказывался негативный побочный эффект.

– Какой же?

– Мне приходилось брать с собой себя.

Мы прогулялись в бар на углу, выпили, и Триппет рассказал мне, как идут дела у Сиднея Дюрана. Он навестил Сиднея утром, и наш главный специалист по жестяным работам сказал, что их было четверо. Они встретили его около пансиона, где он жил, и отвезли на тихую улочку рядом с бульваром Заходящего солнца. Двое держали его, третий зажимал рот, а четвертый захлопывал дверцу. Затем они попрыгали в машину и умчались, а Сидней, с переломанными руками, вышел на бульвар, где его и подобрали студенты. В темноте он не разглядел лиц бандитов и не мог описать их ни Триппету, ни полиции.

– Я заверил его, что с руками все будет в порядке, – добавил Триппет. – Когда он выпишется из больницы, я возьму его к себе домой, чтобы Барбара приглядывала за ним.

– Я, возможно, не сумею заглянуть к Сиднею, но вы скажите ему, что мы используем его в торговом зале, пока руки окончательно не заживут. Скажите, что мы будем готовить его на должность управляющего.

– Знаете, Эдвард, иногда меня просто поражает переполняющий вас гуманизм.

– Иногда, Дикки, он поражает и меня самого.

Триппет не спеша зашагал домой, а я постоял на углу пятнадцать минут, прежде чем поймал такси, доставившее меня к «Беверли-Уилшир» в пять минут седьмого. Я спросил у портье, в каком номере остановилась мисс Лозупоне, но мне ответили, что в этом отеле таких справок не дают, и, если мне нужна мисс Лозупоне, я могу связаться с ней по внутреннему телефону. Я осведомился у портье, где эти телефоны, он показал, я снял трубку одного из них и попросил телефонистку коммутатора отеля соединить меня с мисс Карлой Лозупоне. Мне ответил мужской голос.

– Мисс Лозупоне, пожалуйста.

– Это Которн?

– Да.

– Поднимайтесь. Она вас ждет.

Я спросил у голоса, в каком номере, получил ответ, поднялся на седьмой этаж, прошел по коридору и постучал в дверь. Ее приоткрыл высокий мужчина лет тридцати с длинными волнистыми черными волосами.

– Вы Которн?

– Я – Которн.

– Заходите.

Он приоткрыл дверь чуть шире, чтобы можно было протиснуться бочком.

Я оказался в номере, обставленном в испанском стиле. Черное полированное дерево, красный бархат обивки, блестящие медные головки обойных гвоздей. Столики, то ли мавританские, то ли сработанные в Мексике, картины с крестьянами в сомбреро, подпирающими белые стены домов в ярко-желтом солнечном свете.

Она сидела на длинном низком диване. В синем платье, оканчивающемся гораздо выше колен. Черные, коротко стриженные волосы обрамляли пару темных глаз, классический нос с чуть раздувающимися ноздрями и рот с полными, надутыми губками. Если б не надутые губки и очень маленький подбородок, ее при желании можно было бы считать красавицей. Но вот в ее чувственности никаких сомнений не было. И у меня создалось впечатление, что эту свою особенность она сознательно выпячивала.

– Значит, вы – та самая сиделка, которую решил приставить ко мне дядя Чарли, – похоже, для нее желания дяди Чарли не являлись законом.

– Дядя Чарли – это Чарльз Коул? – переспросил я.

– Совершенно верно.

– Тогда я – та самая сиделка, которую он решил приставить к вам.

Она наклонилась вперед, чтобы взять с низкого, длинного столика, стоящего перед диваном, высокий бокал. Синее платье чуть распахнулось, чтобы показать мне, что Карла обходится без бюстгальтера. Она отпила из бокала и вновь посмотрела на меня.

– Присядьте. Хотите что-нибудь выпить? Если да, Тони вам нальет. Это – Тони.

Я сел на стул с высокой спинкой, придвинув его к столу перед диваном, и уже хотел поздороваться с Тони, но начались судороги, потом меня прошиб холодный пот, и Анджело Сачетти начал медленно падать в воду, заговорщически подмигивая мне. Потом все закончилось, и Карла Лозупоне с любопытством взглянула на склонившегося надо мной Тони.

– Теперь я выпью, – я достал из кармана платок и вытер пот с лица.

– Дай ему выпить, – приказала Карла. Тони с сомнением посмотрел на меня.

– Что это с вами?

– Спиртное – лучшее лекарство, – отшутился я.

Он прошел к столику, заставленному бутылками, налил что-то в бокал, вернулся ко мне.

– Бербон [7] пойдет? – он протянул мне полный бокал.

– Спасибо.

– Что это у вас, какая-то форма эпилепсии? – спросила Карла.

– Нет, у меня не эпилепсия.

– А я думала, эпилепсия. Вы отключились на пять минут.

– Нет, не на пять. На сорок секунд, максимум на минуту. Я засекал время.

– Такое случается часто?

– Каждый день. Только сегодня чуть раньше, чем всегда.

Карла выпятила нижнюю губу.

– Зачем же мне сиделка, которая ежедневно в шесть вечера бьется в судорогах?

– Придется вам приноравливаться.

– Как? Совать в рот деревяшку, чтобы вы не прикусили язык? Кажется, вы должны приглядывать за мной, мистер Которн или как вас там?

– По-прежнему, Которн. Эдвард Которн.

– Вы хотите, чтобы я вышвырнул его вон? – осведомился Тони, направляясь к моему стулу.

– Скажите ему, что этого делать не следует, – предупредил я.

Карла Лозупоне глянула на меня, потом – на Тони. Облизнула нижнюю губу розовым язычком.

– Вышвырни его, Тони.

Высокий мужчина с вьющимися черными волосами положил руку на мое левое плечо.

– Вы слышали, что сказала дама.

Я вздохнул и выплеснул содержимое моего бокала ему в лицо. Затем встал. Руки Тони взметнулись к лицу, и я ударил его дважды, чуть ниже пояса. Он согнулся пополам, навстречу моему поднимающемуся колену, которое угодило ему в подбородок, а пока он падал, я ударил его, не слишком сильно, ребром ладони по шее. И Тони распластался на полу. Я поднял с толстого ковра упавший бокал, прогулялся к столику с бутылками и налил себе шотландского виски. Вернулся к стулу, перешагнув через лежащего Тони, и сел.

Карла Лозупоне следила за мной, раскрыв от изумления рот.

Я поднял бокал, показывая, что пью за ее здоровье, пригубил виски.

– Мне надоело, что мной все время помыкают. Меня уже тошнит от всех Лозупоне, Коулов, Коллизи. Но особенно меня тошнит от Анджело Сачетти, потому я и собираюсь в Сингапур. Возможно, наша встреча позволит мне избавиться от припадков. Если хотите поехать со мной, воля ваша. Если нет, Тони всегда составит вам компанию. Будет следить, чтобы в паспорт поставили визу и не украли багаж. С этим он вполне справится.

Карла Лозупоне задумчиво смотрела на меня.

– Как по-вашему, почему я лечу в Сингапур?

– Как я понимаю, чтобы создать крепкую семью.

– С Анджело? – она рассмеялась, как мне показалось, невесело. – Не болтайте ерунды. Я терпеть его не могу, а он – меня. У нас с детства взаимное отвращение.

– Какого детства? Анджело старше вас минимум на десять лет.

– На девять. Но он болтался в Нью-Йорке, когда мне было двенадцать, а ему – двадцать один. Вот тогда-то я и провела с Анджело один малоприятный день.