Владислав Виноградов - Генофонд нации Страница 23

И тут он увидел Машу. Среди декольтированного бомонда она выделялась строгостью наряда – черная юбка и тонкий белый свитерок – и независимым видом. Головы других представительниц второй древнейшей профессии, как злые языки окрестили журналистику, словно подсолнечники за солнцем поворачивались вслед губернатору. За ним шел начальник пресс-службы Смольного Александр Афанасьев – бородатый, насмешливый, чем-то напоминавший сатира.

Узнав Машу, Афанасьев кивнул. Маша ответила.

Токмаков чертыхнулся: нигде нет прохода от этой женщины! Женщины, которую он еще не забыл.

В Синей гостиной начался концерт, перемежаемый поздравлениями. Выдержать это действо больше четверти часа нормальный человек был не в состоянии, и Токмаков с Байкаловым ретировались в фойе. Раздобыв по стаканчику красного вина, вспомнили однокашников. Ребята служили кто где, и в целом достойно.

– Юрка вот скурвился, жалко.

– Наш каратист?

– Нет, у которого папаша был главпуровский [24] генерал. Когда мы Новороссийский порт зачищали, я его там встретил. Рожа шире фуражки, а джипяра такой, что и рожа и фуражка, и ротвейлер, и тройка телок легко помещаются. В таможне служит. И дает «добро» нужным людям.

– Ну и?

– Поприжали мы там всех, порядок навели. Надолго ли? Лично у меня таможне веры нет, – допил вино Байкалов. – Поэтому мы опыт новороссийский у себя внедряем.

– То есть?

– Ну параллельно с таможенниками ведем учет всего, что пересекает границу. Заполняем карточки, отправляем в налоговую инспекцию: какой груз, какая фирма. Канитель большая, но раз надо, то надо.

Рука Токмакова с недопитым стаканом вина застыла в воздухе.

– И давно?

– Второй год. Чего глазенки-то загорелись, а, Токмаков, человек-тень?

– Того и загорелись, что хотят взглянуть на твои учеты.

– Я разве против? Появится оперативная информация, – бери пузырь и заходи в любое время.

– Завтра утром ты не занят?

– Что? Уже? – не поверил Байкалов. – Ведь ты, по моей информации, всего второй день в должности! Когда успел?

Из Синей гостиной в фойе выплеснулась еще одна группа пресытившихся поздравлениями и эстрадными номерами.

– Наша оперативная служба – это КГБ сегодня, – вместо ответа сказал Токмаков. – контора глубинного бурения. Слушай, я отойду на минутку. Лады?

Проследив взглядом, к кому подошел Вадим, Байкалов понял, что минуткой дело не ограничится, и вернулся в Синюю гостиную. Там дуэт известных комиков исполнял куплеты:

«Невский берег» я люблю,

И пою об этом.

Хоть и маленький тираж —

Все-таки газета!

2. Подозрения Груздевой

Наградой Токмакова за чистые помыслы стал вечер с Машей Груздевой. Все вышло как-то само собой. Не успел он сказать ей несколько слов и выпить пару рюмок за длинным фуршетным столом, как почему-то оказался в микроавтобусе, мчавшемся по Невскому. «Роситу» пришлось оставить у Дома журналистов.

Плюсом было то, что Маша сидела у него на коленях. Минусом – помимо них в «Фольксваген-транспортер» набилась еще куча непонятного народа, да и ехали они неизвестно куда.

Как всегда, знакомые у Маши были подозрительные. Она их словно специально коллекционировала – чудаков и маразматиков, демократов и сторонников нового русского порядка, физиков и лириков, не состоявшихся писателей и никогда не бывших художниками «митьков».

Экспедицией заправлял малый с костлявым лицом, наколкой в виде паука на кисти руки и лошадиным хвостом, пропущенным над ремешком кожаной кепки-бейсболки.

По праву старого друга и коллеги он называл Машу «княжна Мэри», кажется, имея на «княжну» виды. Сам он отзывался на кличку Гек.

Скопище придурков, в которое случайно затусовалась Маша и вместе с ней Вадим, покинуло Дом журналиста в знак протеста. Против кого или чего был направлен протест, Токмаков не въехал, но подозревал: своим уходом эти ребята оказали большущую услугу организаторам праздника. Подтверждением догадки служила плетеная корзинка с выпивкой-закуской и цифрой 10, занимавшая в автобусе почетное место и наверняка оказавшаяся здесь не по воле хозяев праздника.

– Мне нужно что-то сказать тебе по секрету, – шепнула Маша ему на ухо. – Очень важное.

– Говори.

– Я была в клинике у Дим Димыча, и он просил тебе передать…

Маша перехватила взгляд костлявого Гека. Лет семь-восемь назад он занимался в «Невском береге» криминальными расследованиями и любил совать нос не в свои дела. Еще он, кажется, был влюблен в Машу, но это не имело отношения к делу.

– Не здесь, – перебил Токмаков. – Потом.

– Думаю, лучшего случая посекретничать у нас не будет.

– Предоставь это мне.

Автобус остановился на Кутузовской набережной. У парадной, в которую с радостным гомоном саранчи ринулись пассажиры «Фольксвагена», белела мемориальная доска. Токмаков не рассмотрел, что там было выбито. Словно в тумане он шел за Машей.

В многокомнатной загаженной квартире этот туман не рассеялся. Напротив, ударил в голову покрепче коньяка, и Токмаков не отходил от журналистки, обнимал ее в танце. Короче, вел себя как последний идиот, все забывший и простивший.

И Маша воспринимала это как должное, словно не пробежала между ними черная кошка в облике Левы Кизима. Юбилей «Невского берега» перекинул мостик через разделившую их пропасть. Маша решила попробовать его на прочность. Выдержит мостик, или…

– Пойдем, Вадим, пошепчемся.

Токмаков кивнул, краем глаза подметив инстинктивное движение Гека: рука того сжалась в кулак.

В коридоре было не продохнуть от табачного дыма. Хрящеватый нос Токмакова уловил специфический запах «леди Хэмми» [25] . «Золотая молодежь» оттягивалась во всю, заполонив, естественно, и кухню.

Нет, квартирка была явно нехорошая! Пора было им выбираться отсюда, и чем скорее, тем лучше! Но Маша уже подтащила Токмакова к какой-то облупленной двери, и, озорно подмигнув, потянула за собой.

Токмаков шагнул в темноту. Вспыхнул свет.

Маша удовлетворенно усмехнулась. Сколько лет прошло, а выключатель остался на прежнем месте. Насколько она помнила, единственным закутком в этом гадюшнике, где можно было посекретничать или просто спокойно поговорить, всегда была ванная комната. Достаточно просторная, по-своему уютная, и главное, есть куда стряхивать пепел.

Но когда щелкнула за ними старинная медная задвижка, говорить Маше вдруг расхотелось. Она была сыта по горло интеллигентской болтовней!

Ей хотелось совсем другого.

После школьных вечеринок, со времени которых прошла уйма лет, Маша не часто резвилась в антисанитарных условиях. А ванна, как ни странно, вполне отвечала этому определению – почерневшая, с отбитым фаянсом, вываркой с кучей грязного белья в углу и жуткими темно-синими стенами. С потолка, покрытого пылью веков, свисали клочья паутины.

Но, как и в «школьные годы чудесные», Маше было на это сейчас наплевать. Она захотела Вадима. И она его получит. Только не надо больше слов, дурацких объяснений. Путь к достижению цели – действие.

Маша через голову стащила свой целомудренный свитерок, ловко накинула на шею Токмакова, притянула к себе. Вадим подумал, что за сегодняшний вечер к нему уже второй раз применяют удушающий прием. Это был явный перебор, и он не смог дать достойный отпор. Губы обожгли поцелуи.

Щеку Маши оцарапала жесткая рыжеватая щетина. К вечеру Токмаков всегда зарастал, и это ее заводило тоже. Время дорого, и она не хотела тратить его попусту. Повернулась спиной, уверенная, что Вадим сам разберется с колготками.

Она не ошиблась в своих предположениях. Человек, подобно Токмакову проведший несколько не худших лет младости, надевая и снимая общевойсковой защитный комплект по командам «Газы!» или «Атом! Вспышка справа!», без труда справится с какими-то колготками. Колготки – это все же не резиновые чулки ОЗК с тяжелыми сапогами, и Токмаков явно перевыполнил норматив.

А трусики слетают в одно мгновение. А юбку можно вообще не снимать.

На полпути к блаженству Маша мимолетно подумала, что надо окончательно переходить на чулки. Чулки намного эротичнее. Потом она не думала вообще ни о чем, шепча с закрытыми глазами: «Вадик, Вадинька…», а когда вернулась на грешную землю, то первым делом увидела ботинки.

Да, те самые, генеральские, о которых Дим Димыч велел рассказать Токмакову: черные остроносые ботинки на резинках, где вместо шнурков были приспособлены декоративные полоски кожи.

Она не сразу поняла, что эти нелепые туфли принадлежат именно Вадиму. А когда въехала, ее охватили смятение и неловкость. Она стояла, упираясь локтями в пожелтевший от времени умывальник, тяжело дыша, и рядом со своими босыми ногами видела подозрительные ботинки Токмакова.

«Стоп! – приказала она себе, – не пори горячку! Что за ерунда, мало ли уродливых опорок клепает очнувшаяся от спячки отечественная промышленность?!»

На что рассудительный внутренний голос, к мнению которого она так редко прислушивалась, возразил: «Да, мало! Иначе бы Дим Димыч их не запомнил, и это явно форменная обувь, – кто купит такой страх за свои деньги?»