Андрей Щупов - Охота на волков Страница 26

— Только по зубам не надо!

Прыщавый, наблюдавший за схваткой, заметно побледнел. Спиной прижавшись к двери, он шумно дышал, как дышат склонные к обмороку люди.

— Ну что? Брал у него в долг? Брал?! Или, скажешь, это я брал? — Клест пританцовывал ногами, словно и впрямь собирался пнуть лежачего.

— Я брал, Клест! Я!…

— А чего сразу, сучок, не признался?

— Забыл…

— Ишь ты, забыл! Долги, бляха-муха, не забывают, — Клест довольно заулыбался. Сунув сигарету в зубы, взглянул на прыщавого.

— Ну вот. А ты говоришь, мне давал. Он должен — он и отдаст.

— Послушай, Клест, — прыщавый гулко сглотнул, рукой нервно пригладил жиденькие волосы. — Понимаешь, это не мне. Я тоже должен. Мне уже пером грозили. Я и без того родичей почистил. И не хватает как раз на твой долг.

— Прямо таки тютелька в тютельку? — удивился Клест. Склонившись над Косыгой, ухватил приятеля за локоть. — Ладно, поднимайся! Нечего тут разлеживать. В другой раз умнее будешь. Мы ведь друзья, верно? — похлопав Косыгу по щеке, покосился на прыщавого. — Сколько я у тебя брал?

— Пятнадцать косарей, — студент ответил с запинкой, все еще не веря, что деньги ему вернут.

— Всего-то? — Клест разочарованно присвистнул. — Столько шума из-за такой пыли! А я-то друга обидел, себе настроение испортил.

— Но я же сразу говорил, это не он брал…

— Чего ты говорил! Ныл ты, а не говорил, — Клест обернулся к Косыге. — Пятнадцать тысяч найдешь?

Тысячи у Косыги нашлись.

— Держи и не плачь, — Клест кивнул на деньги.

Аккуратно прибрав отданное, прыщавый повернулся к двери. Он явно не стремился задерживаться.

— Эй! — Клест пнул его в зад. Прыщавый, как ужаленный, обернулся.

— Забыл спросить, как тебя зовут, — пояснил Клест.

— Сева… Я думал ты помнишь.

— Пока, Сева.

И снова гостю не удалось выскользнуть за дверь. Клест повторно опробовал свой любимый удар по виску. На этот раз ударил сильнее. Сева грузно сполз на пол. Очумело вращая глазами, залепетал:

— Чего ты в самом деле? Не хочешь возвращать денег, не надо. Только будешь сам с ними разговаривать. И про долг им передам, и про битье.

Клест присел на корточки, состроил сочувствующую гримасу. Попутно подмигнул повеселевшему Косыге.

— А кто тебя бил, черепашка ты ниньдзевая? Ты о дверь ударился. Вон и Косыга видел. Долг мы тебе вернули. Какие проблемы, Сева?

В ком Клест порой нуждался, так это в зрителях. Сначала зрителем был Сева, теперь Косыга.

— Ладно, Сева, не злись, — помогая подняться прыщавому, Клест снова подмигнул Косыге. — А он ничего — храбрый. Такой удар выдержал! Держи пять, Сева.

Ничего не подозревавший кредитор протянул руку и снова схлопотал размашистую оплеуху. На этот раз, падая, он обхватил лицо ладонями, в точности повторяя недавний жест Косыги. Клест вяло пнул его по ребрам.

— Давай, Косыга! Три пинкаря — я, три пинкаря — ты, три — Шмон. Чтобы полная демократия… Шмон, сука, где ты там?! Твоя очередь!

Так и не дождавшись Шмона, покачивающегося Севу выставили на лестничную площадку. На прощание хозяин дружелюбно стиснул ему пальцы.

— Нормально дойдешь?… Смотри. А то проводим. Долг братанам верни — это святое.

Бессмысленно кивая и придерживаясь за стену, Сева побрел вниз по ступеням. Клест вернулся в квартиру. Навстречу поспешил хихикающий Косыга. Горячечно зашептал:

— Шмон-шустряк такой — твою там трахает. На диване.

— Еще не кончил? — тем же шепотом спросил Клест. В груди его затрепетало знакомое волнение. Мотая головой, Косыга прислушался.

— Вроде нет. Только-только раскочегарились.

— Тогда раздевайся! — приказал Клест. — Сейчас и мы рядышком пристроимся.

Косыга, волнуясь и сопя, начал стягивать с себя футболку.

— Не пробовал еще Верки? Сейчас попробуешь, — Клест, расстегивая на себе рубаху, с великодушной ухмылкой покосился на приятеля. — Может, вообще еще ни разу не баловался?

— Они там это… Заперлись, — краснея, промычал Косыга.

— Ерунда! Шпингалет — фикция. Даванем плечом — и внутри. Делаем так, я врубаю аппаратуру, а ты к ним и попридержи, чтоб не улизнули. Прикольно выйдет, вот увидишь…

Шпингалет сорвало после первого толчка. Голые по пояс заговорщики ворвались в спаленку. Ни Шмон, ни Верка их не испугались. Занятые жаркой возней, на вбежавших они попросту не обратили внимания.

Свою первую жертву они грохнули еще весной. Пьяный мужичонка так, видимо, и не сообразил, что его не просто бьют, а убивают. Уже на лежачем отрабатывали удары пяткой и пыром, припомили все, что видели когда-то на телеэкранах. Бездыханное тело, наскоро обшарив и забрав тощенький лопатник, оттащили на близлежащую стройку, опустили в траншею, залитую водой. В карманы и за пазуху жертве предварительно напихали булыжников. До этого додумался Клест. Он в критических ситуациях не терял присутствия духа. Шмон, Паля и Лысик чувствовали себя менее комфортно. «Дело» обмывали водкой. Шапку, которую спьяну приняли за ондатровую, в конце концов выкинули. Стоила она немногого. В лопатнике оказалось мелочи точнехонько на пару абонементов.

Потом был случайный паренек — в очках, малорослый, так и не отважившийся ни на бегство, ни на крики о помощи. Над ним куражились в основном Паля со Шмоном. Клест, сделав главное, отошел в сторону и, покуривая, зыркал по сторонам. Больших доходов подобные грабежи не приносили, но пацаны матерели духом, борзели на глазах. Клест замечал это и за собой. Приближаясь к пешеходу, он заранее предугадывал возможную реакцию. Пугались практически все, покорно отдавали шапки, канючили, выгребая из карманов мелочь. Когда начинали бить, порывались иногда кричать, но на сдачу отваживались очень немногие. Впрочем, и это нападающих не страшило. Выбирали людей с расчетом, «шварценеггеров» пропускали мимо. Помогали количественное превосходство, разухабистый опыт, подлянки, к которым в последнее время прибегали все чаще. Так получалось веселее, и было потом, о чем рассказать дружкам.

За сезон успели обзавестись аппаратурой. Брали не что попало. Только Японию. «Все остальное, — заявлял Шмон, — дерьмо не лучше советского». Ему с легкостью верили. Он в этом немного понимал.

В сады лазили из чистого ухарства. Брать в одноэтажных хибарках садоводов было нечего. Разве что соленые огурцы на закусь да банку-другую варенья. Один раз их чуть не застукали. Сторож оказался жилистым и злым. Вдогонку успел перетянуть Лысика палкой. Собравшись у гаражей, сторожа решили немного попугать. Дворняге, бегавшей поблизости, оттяпали топором голову, потом лапы и хвост — все по отдельности забросили в сад. Клесту показалось мало. Там, где забор был особенно хлипок, наворотили гору бумажного мусора, подожгли зажигалкой…

Начало зимы получилось самым удачным. Люди одевались в мех, и этот самый мех Клест с пацанами выслеживал и отнимал на темнеющих улицах, продавая после знакомым цыганам с рынка. Устраивалось дельце проще простого. Особенно с женщинами. Двое заходили спереди, один сзади. В удобном месте шапку сдергивали с головы и убегали. Если нравилась шуба, пугали ножом. Мужчины обычно слушались, не ерепенясь, женщины порой начинали блажить, проявляя самоотверженное упрямство. Визга пацаны не любили. Если жертва поднимала шум, предпочитали уходить. Впрочем, по пьяни иногда рисковали. На глазах у толпы возле трамвайной остановки раздели однажды захмелевшего верзилу. Верзила пробовал размахивать кулаками, то же делали и пацаны. Еле держась на ногах, спотыкались, то и дело падали. Мужика все же кое-как свалили, с руганью попинали. Людей вокруг было много, — это Клест хорошо запомнил. Но никто не вмешался, милицию так и не вызвали. «Фортуна!» — любил говаривать в таких случаях Шмон. Слово Клесту понравилось. В компаниях, где Шмон не особенно часто мелькал, Клест не забывал вставлять красивое словечко. Братки смотрели с уважением.

Как бы то ни было, на дело выходили все чаще. Цедили монету у малолетних мойщиков машин, чрез форточки заползали в квартиры на первых и вторых этажах. Это превратилось в работу. Во всяком случае ничего иного они делать не умели. Да и фига ли плакаться, если все сходит с рук? Время шло, они по-прежнему оставались чистенькими. Их так ни разу и не задержали. Троица бродила по городу открыто, ничуть не маскируясь. «Фортуна!» — не уставал повторять Шмон. Клест в это почти поверил.

Глава 10

Мужчина в очках, высокий и сутулый, лет шестидесяти с виду и, вероятно, сорока в действительности, стоял под окнами дома и с характерной скрипучестью сиплоголосых завсегдатаев винных закутков выкрикивал одно-единственное слово. Обычно такими голосами обещают убить или разорвать на куски. Мужчина никому не угрожал, он только звал какую-то Катю. Звал довольно настойчиво, не пытаясь разнообразить интонационную палитру, оставаясь верным хрипатому российскому тембру. «Катя» чередовалось с «Кать», — на большее у мужчины не хватало фантазии.