Сара Парецки - Смертельный удар Страница 29

Начав рассказывать о том, что он знает, Манхейм словно преобразился. Он казался уверенным и прекрасно осведомленным. Его прежнее заявление о том, что он хороший адвокат, теперь не оставляло сомнений.

— Тогда, в шестидесятых и семидесятых, когда люди начали всерьез задумываться о состоянии окружающей среды, парни типа Ирвинга Селикофа приступили к изучению загрязнений промышленными отходами и их влияния на здоровье рабочих. Они пришли к выводу, что химикаты, подобные ксерсину, могут быть очень токсичными, даже при самых низких концентрациях. Вы понимаете? Сотня, молекул на миллион молекул воздуха. Есть даже такая единица измерения… Поэтому на «Ксерксисе» поставили воздухоочистители, улучшили уплотнение труб, и количество этих частиц на миллион снизилось, достигнув допустимого уровня по федеральным стандартам. Это было в конце семидесятых. Были установлены допустимые дозы ксерсина. Пятьдесят частей на миллион.

Он виновато улыбнулся.

— Извините, что приходится говорить о специфических вещах. Я совершенно не могу рассуждать об этом случае в обычной терминологии. Как бы то ни было, Пановски и Ферраро пришли ко мне в начале тысяча девятьсот восемьдесят третьего года. Они оба были больны дальше некуда: у одного был рак печени, у другого — анемия. Они работали у Гумбольдта долгое время: Ферраро с тысяча девятьсот пятьдесят девятого, а Пановски с тысяча девятьсот шестьдесят первого года, но оба ушли с предприятия, когда не смогли больше работать. Когда же они приобрели эти заболевания, прошло уже два года с того времени, как они уволились. Поэтому они не могли получить инвалидность. Я не думаю, что их уверяли, будто это случайность.

Я согласно кивнула. Компании неохотно предоставляют информацию относительно добавочных выплат к пенсиям и страховкам. Особенно в таких случаях, как с Луизой, когда она удостоилась наибольших медицинских выплат помимо пособия по инвалидности.

— А что вы скажете об их профсоюзе? — спросила я. — Их цеховой профсоюзный лидер уведомить их не мог?

Он покачал головой:

— Это был профсоюз работников одной и той же компании. Такие объединения в большей степени являются выразителями интересов всей корпорации. Особенно теперь, когда существует такой высокий уровень безработицы. Конечно, они не хотят раскачивать лодку.

— В отличие от рабочих сталелитейной промышленности, — бесстрастно заметила я.

Он усмехнулся впервые за время нашей беседы, еще более помолодев при этом.

— Видите ли, вы не можете обвинять их… я имею в виду союз «Ксерксеса». Но как бы там ни было, а эти два парня где-то прочли, что этот ксерсин вреден для здоровья, они решили, что, может быть, сумеют по крайней мере получить денежную компенсацию за то, что стали нетрудоспособны. Вы понимаете? С учетом их работы и все такое…

— Я понимаю. Итак, вы пошли к Гумбольдту и попытались выработать какую-то тактику? Или вы решились прямо на тяжбу?

— Я должен был действовать быстро — было неясно, как долго они еще проживут. Сначала я пошел в компанию, но когда они отказались решить дело миром, я не стал ходить кругами и валять дурака, а возбудил судебное дело. Конечно, если бы мы выиграли судебный процесс после их смерти, то семьи имели бы право на компенсационные выплаты. А это в корне изменило бы их финансовое положение. Но вам, как и вашим клиентам, лучше оставаться в живых, чтобы иметь возможность увидеть победу своих клиентов.

Я кивнула. Разумеется, это в корне изменило бы… особенно в случае с миссис Пановски и ее детьми. В Иллинойсе выплачивают по страховке четверть миллиона семьям тех рабочих, которые погибли на производстве, и посему эти усилия стоили того.

— Так что же случилось?

— Ну, я сразу же сообразил, что компания собирается стоять насмерть, поэтому мы возбудили иск. А затем получили скоропалительное решение — отказ. Даже перебравшись на Южную сторону, я не приобрел бы значительных связей. — Он улыбнулся, но собственная шутка его не радовала. — Вся беда в том, что оба парня курили, а Пановски еще к тому же сильно пил, и оба они прожили всю свою жизнь в Южном Чикаго. Как я понимаю, вы тоже выросли в тех краях, и мне нет нужды рассказывать вам, что там за воздух. Поэтому Гумбольдт выставил контраргументы. Они утверждали, с одной стороны, что нет никаких доказательств на тот счет, что именно отравленный ксерсин сделал этих парней больными, а не курение или отравленный воздух. Они также упирали на то, что оба парня работали у них до того, как стало известно, насколько токсично это вещество. И даже если собственно ксерсин является причиной болезни, то это не считается, ибо они, видите ли, создавали производство с учетом тогдашнего уровня медицинских знаний. Поэтому нас разбили наголову. Я обращался к одному действительно хорошему специалисту по апелляциям, но он счел, что в этом деле не было почти ничего, за что можно было бы зацепиться! Вот и вся история…

Несколько минут я обдумывала услышанное:

— Да, но если это все, что произошло, то почему на «Ксерксесе» все скачут, как бешеные зайцы, как только слышат имена этих бедолаг?

Он пожал плечами:

— Вероятно, по той причине, по которой я не хотел начинать с вами этот разговор. Они не верят, что вы сами по себе. Они не считают, что вы разыскиваете чьего-то пропавшего папашу. Они уверены, что вы вновь пытаетесь раздуть дело. Вы должны признать, что ваша история звучит не слишком убедительно.

Мне ничего не оставалось, как взглянуть на все это с его точки зрения. Получив разъяснение тому, чего я не знала, я смогла кое-что понять. Но я все еще не понимала, почему сам Гумбольдт нашел нужным вмешаться. Если его компания выиграла дело честно и открыто, то какое ему дело до того, чтобы о Пановски и Ферраро со мной поговорили его подчиненные.

— Да, кстати, — вслух произнесла я, — а почему вы так расстроены? Вы что, считаете, что они были не правы? Я имею в виду, вы полагаете, что на судебное разбирательство было оказано какое-то воздействие?

Он печально покачал головой:

— Нет. Если принимать во внимание доказательства, то я думаю, что мы не могли выиграть. Однако считаю, что мы должны были. Я имею в виду, что эти парни, несомненно, заслужили кое-что за двадцать потраченных лет своих жизней на компанию, особенно с того момента, когда стало очевидно, что их убила работа. Взгляните на мать вашей подруги. Она тоже умирает. Вы, кажется, сказали, почечная недостаточность?.. Но по закону или по прецеденту очевидно: нельзя привлечь к ответственности компанию за их действия, вменяя им в вину то, чего они не знали.

— Так вот в чем дело. Вы не хотите говорить об этом потому, что испытываете неловкость, ибо не смогли выиграть их иск?

Он опять протер очки кончиком галстука.

— О, это сразило меня. Никто не любит проигрывать, и, Господь свидетель, вы не можете отказать этим парням в желании выиграть. Но в таком случае, как вы понимаете, компания прекрасно знала, что наш успех взорвет завод, ибо мы создадим прецедент. Каждый, кто когда-либо заболел или умер у них на производстве, получит право вновь напомнить о себе, затребовав выплаты.

Он замолчал. Я заставила себя молчать и ждать.

Наконец он продолжил:

— Нет, мне не нравится говорить об этом потому, что я получил угрозы по телефону. Уже после дела. Когда мы решали, — подавать ли нам на апелляцию.

— Телефонные звонки с угрозами являлись основанием для обжалования приговора, — воскликнула я. — Вы не обращались к прокурору штата?

Он покачал головой:

— Я получил только один телефонный звонок. И тот, кто звонил, кто бы он ни был, не называл наш случай — просто предупредил о том, что небезопасно идти на апелляцию. Я не слишком крепок физически, но я и не трус. Звонок разозлил меня, я никогда так не злился… и я принялся искать любую возможность, чтобы выстроить аргументацию для обжалования. Но я не нашел никаких путей.

— А они не звонили вам еще раз, чтобы поздравить с тем, что вы послушались их совета?

— Я никогда больше не слышал того голоса. Но когда вдруг объявились вы из ниоткуда…

Я рассмеялась:

— Приятно узнать, что меня можно принять за того, кто способен угрожать. Мне это может понадобиться прежде, чем закончится сегодняшний день.

Он покраснел:

— Нет-нет… Вы не выглядите… то есть я хочу сказать, что вы очень привлекательная леди. Но в наше время никогда не знаешь… Я хотел бы сообщить вам что-нибудь об отце вашей подруги, но мы никогда не говорили с моими клиентами о подобных вещах.

— Да нет, я вижу, что вы бы не утаили этого.

Я поблагодарила его за откровенность и встала.

— Если возникнет что-либо еще такое, в чем я смогу, на ваш взгляд, помочь вам, дайте знать, — сказал он, пожимая мне руку. — Особенно если это поможет мне получить хоть какие-то основания для решения по затребованию дела высшими инстанциями.