Ричард Пратер - Больше, чем страх Страница 3

— Как неприлично с вашей стороны, — вдруг произнесла она. — О чем вы подумали?

— Когда?

— Сами знаете.

— А-а! А то вы не поняли. Лучше пейте свое молочко, как хорошая девочка.

— Это не молочко, а виски. Так что хорошая девочка из меня не получится.

Мне показалось, что она вовсе не пошутила. Правда, я ее мало знал и мог ошибиться. Моник прибыла в Мексику вместе с Баффингтонами, и, хотя я знал, что девушки всего менее двух месяцев назад познакомились на вечеринке в Глендейле, в штате Калифорния, меня не покидало чувство, что они — родные сестры. Не мои, конечно.

Сам доктор, специалист в области биохимии, работающий над проблемой инфекционных заболеваний в Юго-Западном медицинском институте, расположенном неподалеку от места моего обитания, то есть Лос-Анджелеса, был невысок ростом, худощав, носил козлиную бородку и из-за морщинистого лица казался старше своих пятидесяти. К тому же он был лыс, поэтому эта бородка «клинышком» делала его лицо сильно вытянутым и очень узким. Глядя на доктора, складывалось впечатление, что все волосы с его головы сползли вниз и прилипли к щекам и подбородку.

Жена доктора Баффингтона скончалась два года назад от паралича спинного мозга после того, как ей ввели третью дозу вакцины Салка. Смерть супруги имела двойной эффект на доктора: он ушел с головой в работу, пытаясь найти действенные средства для борьбы с этим недугом, и всю свою любовь обрушил на их единственную дочь — Бафф.

— Послушайте, Бафф, — обратился я к дочери доктора с улыбкой, — так на чем мы остановились?

— О! Вы с папочкой спорили так, что были готовы порвать друг другу глотки, и совсем не обращали на нас с Моник никакого внимания.

Это она преувеличивала. Мы действительно спорили, но по-дружески. Доктор Баффингтон — хорошо известная в Штатах личность, и не только как ученый, но и как пацифист, ярый сторонник защиты мира любой ценой, большой интеллектуал из числа современных либералов. Он поражал способностью с жаром спорить о вещах, о которых не имел ни малейшего понятия. Ему казалось, что коль он преуспел в работе с разными там микробами и бактериями, то уж и в делах человеческих он разбирается не хуже других. Согласно такой логике специалист, досконально изучивший сексуальную жизнь крокодилов, автоматически становился первоклассным ткачом гобеленов или мостостроителем. Я уже однажды имел случай встретиться с подобным специалистом по крокодилам, который, к моему удивлению, ничего не смог мне поведать о половой жизни аллигаторов. Но тем не менее Баффингтон мне нравился. Он был выразительной натурой, обаятелен, имел широкий круг интересов. В общем, приятный собеседник и отличный малый. Лично у меня доктор вызывал симпатии, но, несмотря на его явно неординарный интеллект и искренность суждений, он, как и большинство высокообразованных людей, казался мне несколько твердолобым. Возможно, из-за своей работы, направленной на спасение человеческой жизни, он вот уже на протяжении многих лет использовал любую возможность, чтобы выступить с протестом против гонки вооружений, потребовать запрещения атомной бомбы или ослабления международной напряженности. Пару лет назад, после одного из своих пламенных выступлений, в котором он призывал американцев возлюбить своих русских братьев, фотография доктора Баффингтона появилась на обложке журнала «Тайм». Несколько недель спустя «Лайф» посвятил ему четыре страницы, на которых автор статьи похищался его «мужеством и неистовым человеколюбием». После публикации этой статьи доктор словно сорвался с цепи. Очертя голову он кинулся путешествовать по стране, сам воздвигал трибуны, с которых произносил зажигательные речи в защиту мира. Часть своих бредовых идей Баффингтон за обедом выплеснул и на меня. Я имел неосторожность с ним не согласиться, и мы заспорили. Свой сентябрьский отпуск доктор специально приурочил к проводимому в сентябре в столице Мексики Международному форуму мира. Сегодня днем он выступал на нем с речью. Бафф, Моник и я присутствовали в зале «Беллас-Артес» и слушали, о чем говорит этот пламенный борец за мир. А говорил он о необходимости мирного сосуществования с Россией, что само по себе представляло полную нелепость. Любому, имевшему дошкольные знания о той агрессивной политике, которую проводят коммунисты, речь доктора должна была показаться сущим бредом. За обедом мы затронули тему его выступления, и между нами вспыхнул спор. Наш пацифист уже приложился к четвертому стакану виски со льдом и теперь с жаром отстаивал свои идеи.

— Доктор, — сказал я, — вне всякого сомнения, ваша речь на открытии форума была воодушевляющей. В своих выступлениях вы умело расставляете акценты и увлекаете аудиторию. Но мирное сосуществование с коммунистами, к которому вы призывали, — полный абсурд, поскольку...

— Вот-вот! — прервал он меня. — Видите, с каким раздражением вы об этом говорите? Почему же такая нетерпимость?

— У кого? У меня?

— Да. Но неужели нельзя быть более благожелательным?

— К кому?

— Шелл, образумьтесь. Мы должны с ними мирно сосуществовать. Или вы не верите, что Хрущев хочет мира с американцами?

— Хочет, — ответил я.

Увидев, как доктор Баффингтон удивленно заморгал, я улыбнулся:

— Только Хрущев под словом «мир» подразумевает еще кое-что. А выходит так. Коммунист говорит своему соседу: «Отдай мне свой дом, деньги, жену, мебель, даже перегоревшие электрические лампочки, и тогда между нами наступит мир. Не отдашь, дам тебе по голове чем потяжелее и заберу все сам». А если сосед с ним не соглашается, коммунист начинает вопить: «Ты не хочешь мира!» Так неужели, доктор, до вас еще не дошло, что с советскими психами и лжецами говорить на языке разума бесполезно? Что...

— Ну вот! — снова прервал меня собеседник, с силой дернув при этом себя за козлиную бородку. — Вы всегда произносите слово «советские» словно бранное. И вот в этом-то наша главная проблема. Она — внутри нас. Пока мы не добьемся взаимопонимания и доброго отношения друг к другу, всегда будет угроза войны.

— Чепуха. Опять вы за свое. О каком взаимопонимании или добрососедских отношениях может идти речь? Доктор, неужели вам это не понятно? Сколько этих коммунистов во всем мире? Начнем с Советского Союза с его республиками. Прибавьте туда поляков, чехов и словаков, болгар, румын, венгров. Это же несколько сотен миллионов воинствующих коммунистов. А еще Китай с его полумиллиардным населением плюс Северная Корея, Северный Вьетнам, Восточная Германия, Тибет. Теперь вот и Куба. Я уже не говорю о коммунистах, которые в открытую не заявляют о своей принадлежности к партии. Их же везде полным-полно. И в самих Штатах, и здесь, в Мексике, в Лаосе, в Ираке, Уругвае, Боливии — во всей Латинской Америке, а также в Японии, Турции, Африке, Индии. Черт возьми, да какую страну ни назови, они там. С ними опасно заигрывать — задушат в объятиях.

Доктор хранил молчание.

— У вас получилось целое выступление, — заметила Бафф.

— Похоже, что да, — усмехнулся я.

— Не понимаю, о чем идет разговор, — отозвалась Моник.

— Да он и сам этого не понимает, — с некоторым раздражением произнес доктор Баффингтон.

— Между прочим, я ни словом не обмолвился о русских, — смеясь, заметил я. — Я говорил только о коммунистах, а в России их всего лишь четыре процента, доктор. Даже меньше, чем во всех ее союзных странах. Дело в том, что там красные у власти, хотя антикоммунистов, сидящих в концентрационных лагерях, в России, наверное, вдвое больше.

— Возможно, что это именно так, но наше правительство имеет дело с тем меньшинством, которое правит в этой стране. И я тем не менее настаиваю на том, чтобы нашим единственным оружием в борьбе за мир была правда и только правда.

— Отлично, но здесь вы заблуждаетесь. Согласен, правда — средство, способное обуздать гонку вооружений, и к тому же единственное. Только с ее помощью невозможно заставить хитрого лжеца не лукавить, особенно когда лжет он каждый день. Вы ученый, доктор, и знакомы с опытами Павлова. Так вот, он с помощью звона колокольчика смог выработать у своей собаки условный рефлекс — она выделяла слюну. Так же и с человеком. Если ему постоянно говорить одно и то же, он начнет в это верить. И не забывайте, что Павлов был русским.

— Но... — начал было доктор, но прервался, и его лицо приняло сердитое выражение.

Бафф, желая успокоить отца, похлопала его по руке, встала из-за стола и посмотрела на Моник. Та, поняв взгляд подруги, поднялась, и они молча направились в туалет. У меня давно сложилось впечатление, что женщины в одиночку в это место не ходят. Причем всегда, будь они вдвоем или числом побольше, идут они туда с гордо поднятой головой, словно на параде.

Я проводил их взглядом, а затем отпил из своего стакана.

Доктор Баффингтон пристально посмотрел на меня и с таким видом, будто наконец-то нашел ответ на самый волнующий его вопрос, произнес: