Николай Стародымов - Исповедь самоубийцы Страница 47

Короче говоря, я боялась, паниковала, шарахалась — и в то же время прекрасно осознавала, насколько глупо мое поведение.

Итак, домой я добралась только к утру. Эта папка, которую ты сейчас держишь в руках, уже лежала у меня на столе. Ты видишь, старик, покойный Вячеслав Михайлович даже это продумал — понимал, что тащить такие бумаги через весь город я, вполне возможно, и не стала бы, могла сгоряча выбросить их в какой-нибудь мусорный контейнер или отнести в первое попавшееся отделение милиции — да и дело с концом.

И вот она, эта папка, лежит сейчас передо мной. Плод труда, так сказать. И что у меня кроме нее имеется сейчас? Ты скажешь: мама, дочка, жизнь… Правильно. Да только, честно тебе скажу, что-то внутри у меня попросту сломалось. Потеряла я в этой жизни что-то важное, главное, стержневое… Даже не так, не потеряла. Лишилась — вот более точное слово.

Знаешь, до всей этой истории у меня и в самом деле было, как я сейчас понимаю, все: семья, друзья, работа, жизнь. А что теперь у меня осталось? Ничего. Ты можешь это понять? Ни-че-го! Это жутко, старый, когда у тебя на каком-то этапе в жизни не остается ни-че-го.

В конце концов, мама и дочка — это еще не семья. Семья — это когда рядом есть человек, даже не просто человек, а именно мужчина, который тебя понимает. Ты знаешь… Впрочем, ты, конечно, этого не знаешь, ты этого не должен знать, и ты бы этого никогда не узнал, если бы не сложившиеся обстоятельства… Так вот, старый, ты не можешь себе представить, как отчаянно я всегда завидовала твоей жене. Не потому, что ты такой уж замечательный или красивый, нет. Ты такое же дерьмо, как и все мужики. Ты бы с удовольствием переспал со мной, ты об этом мечтал, я тебе по ночам снилась — я в этом не сомневаюсь. Но при этом я понимаю, что переспал бы с удовольствием не только со мной и что по ночам я не одна тебе снилась. Ты гуляешь налево и направо, если, конечно, можно гулять направо, ты ради лишней бутылки пива можешь провести с друзьями и подругами то время, которое должен посвятить семье и детям… Это все так. Я все это прекрасно понимаю. И все равно я отчаянно завидую твоей жене. Потому что ты у нее ЕСТЬ! Тебе, мужику, этого не понять. Она, твоя жена, может тебя пилить, может бить о твою дурную голову тарелки, может тебе наставлять рога — но она все равно изначально знает, что у нее, как бы она себя ни вела, у нее все равно есть ты, дерьмовый, но муж. Человек, который хоть иногда подаст ей в постель кофе, который встретит, если она где-то задержится, который поцелует утром и, конечно, вечером, которому можно поплакаться в жилетку, которому можно рассказать о своих проблемах… Она, эта твоя красотка, даже не понимает, как не понимают и все такие же устроенные бабенки, какое счастье им выпало только оттого, что рядом с ними есть муж, неверный, выпивающий, психованный, но — муж!..

Короче говоря, старый, я прекрасно понимаю, что семьи как таковой у меня нет. Мать живет своей жизнью… Вернее, не совсем так, она просто доживает свою жизнь. Дочка меня не понимает, я ей не нужна… Да и она мне, если говорить честно, тоже… То есть что же это я, нельзя так кощунствовать… Просто матерью должна именоваться не та женщина, которая родила ребенка, а та, которая подруга. А я ей, увы, отнюдь не стала подругой. Дочка для меня не подруга, она для меня, если честно самой себе признаться, просто игрушка. Я ее люблю, конечно, балую, подарки покупаю… Но только не как человека, не как личность, а только как дочку, с которой можно поиграть, с которой можно куда-то сходить, но только туда, где мне самой интересно… Ей нужен отец. Мне нужен муж. И без этого связующего звена у нас нет тех отношений, которые определяются формулой «дочки-матери».

Впрочем, не понимаю, зачем я пишу это тебе, мужчине, который все равно никогда не поймет, насколько нежна и ранима женская душа.

Так вот, старый, я встретила человека, который мог бы стать мне другом, мужем, в крайнем случае верным любовником, надеждой и опорой, моей дочке тем самым звеном, который связал бы меня с ней. А его убили. Вдруг просто убили у меня на глазах. И его кровь, которая аккуратно лилась из крохотной ранки в его шее, практически лилась на меня. Ведь это из-за меня его убили. Я понимаю, что это был только формальный повод. Но ведь он был, этот повод, был ведь!!!

И вот его, этого мужчины, не стало. Пойми, старый, мне, кроме него, никто не нужен, хотя и понимаю я прекрасно, что с его стороны, скорее всего, ко мне не было такого отношения. Ты скажешь, что мое отношение к нему сформировали искусственно. Но мне-то плевать на это! Я ведь искренне полюбила его! Я же прекрасно понимаю, что в случае, если моя книжка будет опубликована, его жена прочитает все, что касается наших с ним отношений. А мне плевать! Более того, я бы ей в лицо бросила: не ценила ты того, кого имела! Не ценила и не понимала! Потому что если бы ценила и понимала, никогда не позволила бы Петру работать там, где он работал. И пусть она посмеет мне сказать «я не знала, что муж работает на мафию», когда в наше время приносят домой такие деньги — не догадываться невозможно! Ну а раз знала и глаза закрывала — вот теперь и получила!

Что еще мне остается в этом мире? Работа… Так ведь пойми: это для вас, мужиков, работа имеет определяющее значение. Для нас это не столь важно. Нам любовь, нежность, семья дороже. Нам всем, родившимся из ребра Адама или созданным из глины, как Лилит, всем нам нужен мужчина. А работа…

Знаешь, сейчас я сижу над этими листками, не знаю, что тебе еще написать, думаю глупости и пишу их. Оттягиваю момент, когда придется ставить точку.

Но только знаю я при этом и еще одно. Понимаешь, мне больше не хочется придумывать пресные сюжеты детективчиков, жанр которых я называю не иначе как «пиф-паф». Я прикоснулась к жизни, которую описывала, не зная ее, не окунаясь в нее, не понимая в полной мере того, о чем пишу.

И мне стало так страшно, что ты даже не можешь себе представить.

Понимаешь, весь ужас в том, что за ними будущее. Это страшно, это безумно страшно. Но это правда. Будет ли завтра Россия, будут ли через десять лет русские, я не знаю. Но в любом случае я, ты, твоя семья, моя дочка — все мы будем никем. А они, эти Вячеславы Михайловичи, будут всем. Что бы мы с тобой сейчас ни делали, мы опоздали на поезд. Все!!! И я не желаю жить в таком мире.

Я сумела заработать некоторую сумму денег. А Самойлов своей дочке перевел столько, что она там, на проклятущем этом вожделенном Западе, не будет нуждаться ни в чем.

Да, старичок, за этот месяц я заработала целых десять тысяч долларов — и при этом потеряла все! Я не хочу больше жить в таком мире.

Так получилось, что на сегодняшний день ты единственный человек, которому я верю… Впрочем, неправда, я не верю и тебе. Просто ты единственный, кому я ХОЧУ верить — больше НЕКОМУ. К тому же ты единственный мужчина, который работает в издательской сфере, поэтому я вынуждена тебе верить… Короче говоря, я просто РЕШИЛА тебе поверить.

В общем, в то время, когда ты будешь читать эти строки, меня уже не будет в живых. Думаю, ты не заглянул в ванную, а потому не видел меня.

Я решила в ванне вскрыть себе вены. Сначала я хотела повеситься. Но потом узнала, что когда человек вешается, у него происходит… Как бы это сказать… Коротко говоря, у него случается полное недержание… Я только попыталась представить себе, что мужчины входят в комнату, а я в таком виде…

Прощай, старый! Я тебя прошу, я просто умоляю тебя сделать для меня, для женщины, которая в тебя поверила, только одно.

Сделай так, чтобы эту рукопись опубликовали, причем в любом виде, в каком захочешь. Короче, все в твоих руках. Но только своей пропавшей душой (самоубийцы всегда попадают в ад, во всех религиях) заклинаю тебя: сделай все, чтобы эта книжка обязательно вышла! Короче говоря, сделай так, чтобы обо всем этом узнали все!

Старый, милый, пойми, мы живем в распадающейся стране! Мы не в силах остановить это. Но только нас проклянет история, если мы не попытаемся остановить этот процесс.

Господи, о чем я говорю!.. При чем тут история, при чем тут чье-то проклятие… Главное в другом. Опубликуй все это! Только тогда я буду считать, что хоть что-то осталось от меня в этом мире.

Деньги я передаю тебе. Не знаю, понял ли ты для чего.

Если вдруг издательство не захочет издавать моего «Герострата», попытайся договориться с кем хочешь и издать его за мой счет. Ну а если они примут рукопись, отдай эти мои деньги дочке. Она не знает обо мне ничего, так что я просто тебе доверяюсь как человеку, который, надеюсь, меня не обманет.

Хорошо?

Ну а теперь, милый ты мой старичок, я тебя целую. Все эти годы твоя жена меня к тебе ревновала. Так что эти слова ты можешь вымарать. Хотя… Хотя к покойникам не ревнуют… Или ревнуют? Мне это не дано узнать. А ты узнаешь.

Целую тебя. Ты об этом мечтал при моей жизни. Я это делаю сейчас посредством бумаги, когда ты ощутить это уже не сможешь.