Сара Парецки - Горькое лекарство Страница 5

– Извините, – окликнула я. Он присмотрелся и узнал меня.

– Ах, это вы... Адвокат Альварадо...

– Да. Ви. Ай. Варшавски... Послушайте, вот что мне хотелось бы узнать. Ваша служащая сказала, что вы не лечите Консуэло на том основании, что считаете необходимым перевести ее в больницу для неимущих. Это правда?

Он озабоченно посмотрел на меня. Мне даже показалось, что на его лице, как на компьютере, отразилась «вспышка»: судебный иск из-за плохого ухода за больным.

– Когда она только-только поступила, я надеялся, что нам удастся настолько поправить ее дела, что она сможет переехать в Чикаго и лечиться у своего врача, под семейным присмотром. Но вскоре стало ясно, что улучшения не произойдет. И уж конечно, мне бы и в голову не могло прийти – допытываться у коматозной пациентки-роженицы насчет ее платежеспособности.

Он выдавил из себя улыбку и продолжал:

– Для меня всегда загадка, как слухи просачиваются из операционных блоков в административные круги? Но так было и есть. И всегда эти слухи на поверку выходят чепухой... Кстати, могу я угостить вас чашечкой кофе? Я зверски устал, мне просто необходимо немного расслабиться, прежде чем попаду домой.

Я заглянула в посетительскую. Миссис Альварадо еще не вернулась. У меня мелькнуло подозрение, что приглашение на кофе в большей мере объясняется желанием быть на дружеской ноге с адвокатом семьи, дабы снять опасения, связанные с возможным иском по поводу плохого ухода за больным. Но день, проведенный с семейством Альварадо, вывернул меня наизнанку, и я жаждала хотя бы нескольких минут общения с кем-нибудь другим.

Ресторан госпиталя превосходил подобные заведения при многих других больницах. Запах еды напомнил, что я не съела ни крошки после завтрака. Я заказала жареного цыпленка и салат, а Бургойн – бутерброд с индейкой и крепкий кофе.

Он спросил, что мне известно об истории болезни Консуэло и о всей ее семье, а также довольно корректно поинтересовался, каким образом завязались наши отношения.

– Я слышал о докторе Хершель, – отрывисто бросил он. – По крайней мере, знаю, кто она. Проходил практику в Нортвестерн, там же работал. Но «Бет Изрейэль» – лучшее заведение в области родовой патологии, особенно связанной с большим риском. Поэтому практика там просто неоценима. Меня приняли туда в штат после того, как я проординаторствовал четыре года. И хотя ныне доктор Хершель занята там неполный рабочий день, о ней ходят легенды.

– А почему вы не остались?

Он скорчил гримасу.

– «Дружба» открыла эту клинику в 1980 году. У них на юго-востоке и так уже около двадцати больниц. Но эта – их первое предприятие в гуще западной части, и они из кожи вон лезли, чтобы сделать «Дружбу-5» образцово-показательным заведением. О, они много мне предложили. Не только деньги. Возможность реализации некоторых моих задумок, всяческие новшества, вот я и не смог отказаться...

– Понятно, – сказала я.

Мы еще немного поболтали, но я и так уже покинула мой пост на сорок минут. И сколь ни претили мне мои обязанности, я подумала, что лучше бы вернуться к миссис Альварадо. Бургойн немного проводил меня, затем отправился к стоянке.

Когда я вошла, мама Альварадо недвижно восседала в оранжевом кресле. На мои расспросы о Консуэло она откликнулась сетованием о чудесном провидении и справедливости.

Я предложила ей пойти со мной в ресторан, что-нибудь съесть, но она отказалась. Вновь погрузившись в безмолвие, Альварадо сидела как вкопанная, ожидая, что кто-нибудь придет с новостями о дочери. У ее благопристойного спокойствия был привкус беспомощности, рвавшей мне нервы: нет, ни за что не пойдет она к сестрам справиться о Консуэло, будет сидеть здесь, пока не выгонят. Она не хотела ни о чем разговаривать; вообще не хотела ничего – только сидеть здесь, закутавшись в печаль, как в свитер, надетый поверх ее униформы.

Ну и облегчение же это было, когда примерно в девять прикатила Кэрол с двумя братцами. У Пола, толстяка лет двадцати, было тяжелое уродливое лицо гангстера. Когда он был еще школьником, мне множество раз доводилось вызволять его, особенно летом, из полицейских участков, куда его прихватывали из-за подозрительной внешности. И только когда он улыбался, во взгляде проступали присущие ему ум и благопристойность.

Диего был тремя годами моложе Пола и чем-то похож на Консуэло, невысокий, хрупкий. Кэрол ввела их в приемную и бросилась к мамаше. Поначалу тихий, спокойный разговор вдруг скандально взорвался криком:

– Как?! Ты говоришь, не видела ее после ухода Малькольма?! Но ты можешь ее повидать, ведь ты ее мать. Это безумие, мама, ждать, чтобы доктор разрешил ее посетить.

Она волокла мать из комнаты.

– Как Консуэло? – спросил Диего.

Я покачала головой.

– Не знаю. Малькольм не уезжал, пока не убедился, что ее состояние стабилизировалось. Знаю только, что он говорил с Лотти, и, вероятно, она выскажет собственное мнение.

Пол приобнял меня за плечи.

– Ты верный друг, Ви. Ай. Ты просто как член семьи. Почему бы тебе не поехать домой, немного не отдохнуть? А мы приглядим за мамой, что нам всем здесь делать?

В этот момент вошла Кэрол и тоже рассыпалась в благодарностях:

– Да, да, Вик, поезжай-ка сейчас домой. Консуэло все равно в блоке интенсивной терапии, а туда пускают только по одному человеку, и то лишь каждые два часа. Да и ходить будет только мама.

Я уже доставала из сумочки ключи от машины, когда за дверью в холле, словно разорвавшийся снаряд, прокатилось кресчендо вопля. В комнату влетел Фабиано, за ним едва поспевала медсестра. Фабиано сценически застыл в дверях и обратился к сестре:

– Да! Вот они – все тут! Эта замечательная семейка моей супруги, моей Консуэло, прячет ее от меня. Да, да. Именно прячет.

Он подскочил ко мне.

– А, и ты здесь? У, грязная тварь! Да ты хуже их всех. Это ты все подстроила. Ты, вместе с докторшей-еврейкой.

Пол схватил его за плечи.

– А ну-ка, извинись перед Викторией! И убирайся отсюда. Не хотим видеть здесь твою рожу.

Вырываясь из цепких рук Пола, Фабиано продолжал надрываться:

– Жена моя заболела. Почти умирает. А ты ее крадешь, увозишь тайком от меня. И что же? Я узнаю обо всем только от мистера Муньоза, когда ищу вас! Не выйдет! Ты нас с ней не разлучишь. Ты считаешь, что можешь лапшу мне на уши вешать, но – дудки. Вы все просто сговорились разлучить нас...

Меня едва не стошнило.

– О да, Фабиано, ты и вправду ужасно обеспокоен. Ведь сейчас уже почти девять вечера. Ты что же, пешком сюда шел две мили от фабрики или сидел у обочины, рыдая и умоляя кого-нибудь подвезти тебя?

– Да он в баре сидел, от него разит, – заметил Диего.

– Что-что?! Ты почем знаешь? Я-то знаю: главная ваша цель – не допускать меня к Консуэло. К моему ребенку.

– Ребенок умер, – сказала я. – А Консуэло так слаба, что не выдержит встречи с тобой. Вернись-ка ты в Чикаго, Фабиано, и как следует проспись.

– Ага! Ребенок мертвый? Это ты его убила. Ты и твоя распрекрасная подруга Лотти. И теперь вы радуетесь, что дитя померло. Вы же хотели, чтобы Консуэло аборт сделала, а она возьми и не сделай. Вот вы ее сюда и заманили и ребенка убили.

– Пол, – потребовала Кэрол, – сделай так, чтобы он заткнулся, и вышвырни его отсюда.

Медсестра, неуверенно топтавшаяся у входа, заявила категорично:

– Если вы не успокоитесь, всем придется покинуть клинику.

Однако Фабиано продолжал орать и буянить. Схватив его за руки, мы с Полом потащили его к выходу. Он упирался, но мы дотащили его до главного холла, где были кабинеты приемного покоя и Алана Хамфриса.

Фабиано выкрикивал всякие гнусности так громко, что можно было поднять на ноги даже Гумбольдт-парк в центре Чикаго, не то, что Шомбург. В холле собралось немало разных людей, желающих насладиться необычным зрелищем. К моему изумлению, показался и Хамфрис, крайне обеспокоенный скандалом. Я-то думала, что он уже давным-давно или тренируется в бассейне «Наутилус», или сидит себе мирно у аквариума с экзотическими рыбками.

Увидев меня, он даже споткнулся.

– Эй, вы там! Что здесь происходит?

– Это – отец умершего ребенка. Он так страдает! Я буквально задыхалась.

Фабиано перестал орать, со злобой рассматривая Хамфриса.

– Ты здесь главный, гринго?

Хамфрис поднял тщательно ухоженные брови.

– Да, я заместитель главного врача по административной части.

– Это хорошо. Мой ребенок здесь умер, гринго. А это, знаешь, каких денежек стоит?

Фабиано произнес все это с сильным испанским акцентом.

– Ты можешь говорить по-английски, – проворчал Пол, добавив испанское ругательство.

– Он хочет избить меня, потому что я ищу жену и ребенка, – плаксиво пожаловался Фабиано Хамфрису.

– Пойдем, – поторопила я Пола. – Давай выбросим этот мусор... Извините за беспокойство, мистер Хамфрис, сейчас мы его выкинем отсюда.

Администратор меланхолически помахал рукой: