Кирилл Шелестов - Пасьянс на красной масти Страница 7

— Да идейный он больно! — объявил Петрович.

— Разве это плохо для выборов? — На сей раз я удивился искренне.

— А чего хорошего? — возразил Петрович. — Идейные, они всегда злые. Они людей ненавидят. Вот возьми, к примеру, Рому нашего. Он откуда идеи берет? Из своей головы! А что у него в голове происходит? — Петрович выразительно постучал себя по макушке. — Никто не знает. Подходишь ты под его идею — хорошо. А не подходишь — значит, враг, убить тебя мало! Народ, между прочим, это чувствует. Конечно, проголосуют за него некоторые. Из озорства! Он же посадить всех обещает. У нас это любят. А так, чтоб победить — это нет!

Петрович помолчал, размышляя.

— И неблагодарный он! — прибавил он после паузы. — Разве можно так с людьми обращаться. Про себя уж молчу, а вот взять хоть тебя. Ты ему деньги возишь, так хоть бы дождался, спасибо сказал! Куда там! — Петрович безнадежно махнул рукой.

Пожалуй, в общем я был согласен с Петровичем. Но сейчас меня больше интересовала практическая сторона. До сих пор я отдавал деньги Бомбилину из рук в руки. При этом получить от него внятный отчет было невозможно. Вести записи и подсчитывать расходы ему казалось противоестественным. Мне пришла на ум одна идея. Я окинул Петровича задумчивым взглядом.

— Знаешь что, Петрович, — вдруг сказал я. — С сегодняшнего дня я назначаю тебя казначеем. Все финансы будут идти через тебя. Отчитываться будешь лично мне! Договорились?

— Давно пора, — проворчал Петрович, скрывая радость. — А то куда он тратит, никто не знает! А потом иди, разбирайся! С меня хоть спросить можно!

Деньги я обычно выдавал небольшими порциями, в надежде удержать Бомбилина в узде. Но мои надежды не оправдались. На этот раз я решил рискнуть и вместо обычных двадцати тысяч долларов достал сорок. Глаза Петровича сразу разгорелись. Он тщательно пересчитал купюры и запер их в огромный несгораемый сейф, установленный здесь по моему настоянию.

— Ключи только у меня есть! — заметил он с мрачным удовлетворением. — Рома-то свои давно потерял. Ну, теперь кто-то маленько присмиреет, — заключил он зловеще.

Я попрощался и вышел из бункера. Приободрившийся Петрович, хромая, проводил меня до двери. Я не сомневался, что Петрович будет подворовывать. Но на выборах всегда воруют. И лучше уж пусть это делает он, на которого отныне я смогу положиться.

3

Следующая встреча у меня была назначена с мэром города Анатолием Силкиным, причем по его просьбе. Однако Силкин позвонил мне с сообщением, что сегодня вечером у него важные переговоры, пропустить которые он никак не может, а потому просит его извинить. В заключение он поклялся приехать на будущей неделе сам и непременно повидаться с Храповицким и со мной.

Силкин был, как выражаются бандиты, на редкость «мутным» парнем. Вряд ли он сам знал, когда он говорил правду, а когда врал. В свое время он работал комсомольским секретарем на автозаводе, потом администрация пристроила его начальником отдела по технике безопасности — ничего лучше придумать не смогли. Зато когда в Нижне-Уральске случились первые выборы, кто-то из заводских генералов о нем вспомнил.

Хороших работников отдавать в мэры им было жалко, а не участвовать в выборах при их возможностях — казалось глупо. И Силкин в одночасье сделался мэром.

К своей новой высокой должности он за четыре года так и не привык и часами просиживал в приемной директора автозавода, согласовывая с его помощниками любое распоряжение мэрии. При этом полагая, что все в этой жизни преходяще, кроме денег, воровал он безбожно.

Завод расплачивался с городом своими векселями, которые были обеспечены не деньгами, а автомобилями. Векселя Силкин регулярно получал с большим дисконтом, жалуясь на нехватку денег в скудной муниципальной казне. Машины он реализовал огромными партиями через свои фирмы, но уже по их реальной цене. Разница шла ему в карман.

Время от времени мы проводили с Силкиным кое-какие взаимозачеты, и я лично отвозил ему в кабинет полагающуюся ему долю. При этом он каждый раз поражал меня своей скупостью. Деньги он брал только в долларах, но считал по какому-то своему курсу, так что к ста тысячам ухитрялся приклеить сверху еще тысячи полторы.

Я не знал, зачем он хотел со мною встретиться и почему вдруг отменил встречу. Скорее всего, в предвыборной лихорадке он, на всякий случай, старался дружить со всеми, но без особых обязательств. Ломать себе голову по этому поводу я не стал. И в начале восьмого с корзиной цветов я подъезжал на своей «БМВ» к ресторану «Урал», дабы внести скромную лепту в чествование выдающегося жителя Нижне-Уральска.

Подобно всем провинциалам, озабоченным демонстрацией своей состоятельности, зимой я ездил на джипе, а с весны пересаживался на легковые машины. Не то чтобы наши дороги за зиму становились лучше. Напротив, разбитые тракторами, чистящими лед, к весне они напоминали изрытое бомбами поле. Но таков уж был обычай. И я подчинялся общим правилам. В российской провинции

за пустое тщеславие вы платите больше, чем за удобство в Европе или даже в Москве.

— А этот Хасанов, он, что ли, татарин? — прервал мои размышления Гоша.

Я сидел за рулем, а Гоша, по обыкновению развалясь на пассажирском кресле, вел со мною светскую беседу.

— Наверное, — пожал я плечами. Гоша подумал.

— А вот Николай у нас, случайно, не татарин? — неожиданно спросил он, тыча пальцем в машины сопровождения. Сегодня их за нами ехало две, поскольку в дни моего пребывания в Нижне-Уральске Гоша усиливал меры безопасности.

— С чего ты взял? — удивился я. — Он и не похож вовсе.

— Настырный больно, — сообщил Гоша. — Сколько ни объясняй, все по-своему делает.

Гоша работал у меня начальником всей охраны, а Николай, ехавший в другой машине, — начальником смены. Время от времени у них вспыхивали конфликты, которые мне приходилось улаживать. И Гоша при любом удобном случае напоминал мне всеми доступными ему способами, на чьей стороне правда.

— Между прочим, Хасанова вовсе не Федор зовут. А Фердуз, что ли. Как-то по-ихнему. Это он уже сам на наш лад переделался, — задумчиво продолжал Гоша. — Хотя в Нижне-Уральске он все равно что Владимир Леонидович у нас. — Из уважения к Храповицкому он никогда не называл его за глаза по фамилии. — А может, и круче. У него даже собственный самолет есть.

— Старый, — охладил я Гошин пыл. Я не знал, какой у Хасанова самолет, но не любил беспредметной зависти, свойственной нашему простонародью.

— Я бы и от старого не отказался, — не сдавался Гоша. — А вы жену его видели?

— Видел, — ответил я нарочно небрежно, дразня его. — Как-то не очень запомнил.

— Ну уж не знаю, как вы не запомнили! — возмутился Гоша. — Даже я запомнил. А я в отличие от вас насчет женского пола не бабник. Не в обиду вам, конечно.

— А насчет какого пола ты бабник? — спросил я. Время от времени я тактично пытался ставить границы Гошиной вольности в обращении с русской грамматикой.

— Я насчет женского пола семьянин, — твердо заявил Гоша. — А не запомнить вы ее не могли! — Он уличил меня и торжествовал. — Она же к Хасанову в кабинет заходила, где вы были. А то, что вам толстые девушки больше красивых нравятся, так я не виноват.

4

Ресторан «Урал» оказался неказистым двухэтажным зданием, стоявшим в глубине одной из центральных улиц, напротив большого и запущенного городского парка. Тротуар перед рестораном был забит машинами. Дорогие иномарки стояли вперемешку со старыми отечественными моделями. Автомобили продолжали прибывать, из них высаживались приглашенные.

Холл был практически пуст, если не считать пары охорашивавшихся перед зеркалами гражданок. Вновь приехавшие гости по лестнице устремлялись наверх, в банкетный зал, где уже сидел именинник.

Кстати, несмотря на то что ресторан был построен сравнительно недавно, и снаружи и внутри он выглядел довольно запущенно. По стенам бежали трещины, ковровые дорожки вытерлись, на деревянном покрытии столов были видны следы сигаретных ожогов. Эта захолустность помещений была отличительной чертой многих зданий в Нижне-Уральске. Тут строили и обживались так, как будто приехали сюда на время, заработать денег и опять куда-то отбыть.

Я направился к лестнице, но тут меня окликнули по имени. К моему изумлению, это был не кто иной, как Анатолий Силкин. Видимо, здесь, в логове врага, он чувствовал себя совсем одиноко, потому что бросился ко мне не только без всякого смущения за недавнее вранье, но даже с радостью, как вышедший из окружения солдат, встретивший, наконец, своих.

Худому и беспокойному Силкину едва перевалило за сорок. Сейчас его вытянутое лицо с крупным носом и скошенным безвольным подбородком нервно подергивалось. Глубоко посаженные темные глаза бегали по сторонам. Он сильно волновался.