Сара Парецки - Горькое лекарство Страница 7

Я провела ее в гостиную, подальше от неубранной постели, и усадила в огромное кресло. То самое, где обычно мы размещались вдвоем с Габриелой, когда я была маленькой. Лотти долго сидела рядом со мной, ее голова покоилась на моей груди. Затем отрывисто вздохнула и выпрямилась:

– Как насчет кофе, Вик?

Она прошла за мной на кухню, где я вскипятила воду и смолола зерна.

– Малькольм звонил мне этой ночью, но у него было мало времени, и он рассказал только главное. Они давали ей ритодрин перед его приездом, для того чтобы ускорить роды. А также накачали ее стероидными гормонами для облегчения работы легких, хотя бы на сутки. Но ничего не сработало, состав крови ухудшался, и тогда они решили все-таки принять ребенка, чтобы затем полностью сконцентрироваться только на ее диабете. В целом все правильно. Вот только не понимаю, почему это не дало результатов.

– Я знаю, – сказала я, – что тебе известны многие методы, применяемые при родовой патологии, очень рискованной для конечного результата. И тем не менее не все же эти, даже самые современные, методы срабатывают.

– О да, ты только не подумай, что я чересчур занеслась, считая свое искусство всемогущим. И, кстати, могла сказаться операция на мочевом пузыре, которую она перенесла два года назад... Поверь, я провела ее очень тщательно... – Голос Лотти как бы потух, она устала, потерла лицо ладонями. – Не знаю, не знаю... Необходимо прочитать постмортем[3] вскрытия и отчет Малькольма. Он сказал, что надиктовал его еще в машине, по пути домой. Но хотел согласовать кое-какие детали с Бургойном, прежде чем закончить его. – Она коротко улыбнулась. – Прошлой ночью он дежурил в «Бет Изрейэль» после дня, проведенного в Шомбурге... Он что, помолодел, что ли? Хочет заполнить вакансию?..

После отъезда Лотти я бесцельно слонялась по квартире, собирая одежду и старые журналы, но все это делала машинально, испытывая внутреннее беспокойство. Я – детектив, профессиональный частный сыщик. Я занимаюсь тем, что расставляю точки над «и» и кое-что нахожу. Но сейчас нечего искать, не над чем ломать голову. Шестнадцатилетняя девушка умерла. Факт. Что к этому прибавишь?

День тянулся невыносимо медленно. Рутинные телефонные звонки, завершение отчета об одном деле, заполнение кое-каких счетов. Удушающая жара не спадала, превращая все мои действия в бессмысленные поступки. После обеда я нанесла визит соболезнования миссис Альварадо. Ее окружала толпа родственников. Здесь была и Кэрол. Поскольку еще не было получено свидетельство о смерти, похороны Консуэло и девочки перенесли на следующую неделю. В принципе это предприятие могло вполне обойтись и без меня, подумалось мне.

На следующий день я поехала в клинику Лотти – поддержать ее морально. Поскольку Кэрол отсутствовала, временно наняли сиделку из соответствующей фирмы, но, увы, у этой женщины не было таких же навыков и знания пациентов. Мне пришлось ставить градусники и взвешивать больных, но несмотря на мою помощь, работа затянулась почти до семи часов вечера.

Когда слабым голосом Лотти прощалась со мной, я не удержалась:

– Все убеждает меня в том, что я сделала правильный выбор, став юристом, а не медиком.

– Из тебя, кстати, получился бы классный специалист по патологии, Вик, – сказала она вполне серьезно. – Только вот темперамент не подходит для больничной работы.

Что бы ни означал такой комплимент, лестного в нем было мало: индивидуалистка, слишком отчуждена от людей, чересчур аналитична? Какая уж тут любовь к людям... Я поморщилась; такие комплименты мне не очень-то по душе. Я заехала домой, надела купальник и захватила ласты, а затем направилась в Монтроуз-авеню парк, но не на пляж, где спасатели неукоснительно следят за тем, чтобы вы не погружались в воду выше лодыжек. Нет, я проехала к скалам, где бурлила чистая глубокая вода. Поплавав полчасика в пространстве, огороженном буями, я легла на спину и смотрела, как солнце садится за деревьями. Когда оранжево-красные цвета приобрели пурпурный оттенок, я перевернулась и поплыла к берегу... Стоит ли стремиться обитать в модном Баррингтоне, скажите на милость, если под боком бесплатное купание в превосходной воде?..

Дома я продлила свое блаженное состояние продолжительным душем. Выудила бутылку шампанского из настенного шкафа, который служит мне баром, выпила не охладив и закусила фруктами. В десять, решив вновь настроиться на волну города, включила наиболее интересное чикагское телеобозрение.

Смышленое чернокожее личико Мэри Шеррод возникло на экране. Взгляд у нее был печальный, поскольку самая серьезная новость – грустная. Я вылила остатки шампанского в бокал.

– Сегодня вечером полиция сообщила, что пока подозреваемые по делу зверского убийства Малькольма Треджьера не установлены.

Крупным планом демонстрировалось тонкое умное лицо Малькольма, его фотография с медицинского диплома. Показали часть квартиры Малькольма. Мне приходилось там бывать, но я ничего не узнала. Его предки некогда приехали с Гаити, и уголки квартиры, которую он снимал на севере города, были декорированы гаитянскими масками и вазами. Теперь на телеэкране это походило на разбитую статую египетского бога Тета. Часть обстановки была разнесена в куски, а маски и картины-сорваны со стен и разбросаны по полу, смятые и разорванные.

Голос Шеррод безжалостно продолжал:

– Полиция подозревает, что взломщики застали доктора Треджьера после ночного дежурства в госпитале «Бет Изрейэль». Видимо, он спал, а соседние квартиры в дневное время пустовали. Его обнаружила приятельница, забитого до смерти, в шесть часов пополудни. Она зашла к нему, чтобы пригласить на ужин. К 22 часам полиции никого не удалось арестовать...

Лицо диктора исчезло, на экране появилась дама, взахлеб расхваливавшая достоинства сосисок. Малькольм. Но это невозможно, это не могло произойти! Я переключила на другой канал, нет, все было именно так, как была и эта сладко улыбающаяся домохозяйка, и ее дети, энергично поедавшие сосиски. Я выключила телевизор. Радиостанция Ви-би-би-эм в общечикагских новостях передавала то же самое.

У меня промокла левая нога. Глянув вниз, я заметила, что уронила бокал. Шампанское намочило джинсы, а осколки валялись на полу.

Наверное, Лотти еще ничего не знает, если, конечно, ей не позвонили из госпиталя. В ней был этакий европейский интеллигентский снобизм: она никогда не читала чикагских газет, не смотрела местное ТВ. Информацию о мире она черпала из «Нью-Йорк таймс» и «Нью-Йорк стэйтсмэн». Мы как-то поспорили на этот счет. Это хорошо, утверждала я, если ты живешь в Нью-Йорке или Манчестере. Но ты варишься в самом центре Чикаго! И вот ты идешь, задрав нос и витая в облаках, по городу, в котором живешь, ничего о нем не зная!..

До меня дошло, что я вне себя от ярости и кляну Лотти, а ведь дело не в какой-то там «Таймс". Не-ет, мне надо злиться на кого-то еще.

Лотти откликнулась по телефону тотчас же. Доктор Хэтчер недавно звонил ей из «Бет Изрейэль». Новость немного задержалась, так как человек, разыскавший Хэтчера, был не врачом, а артистом.

– Полиция хочет поговорить со мной утром, – сказала Лотти. – Я главный врач, я и доктор Хэтчер отвечаем за клинику. Полагаю, они хотят расспросить меня о знакомствах Малькольма, но, скажи на милость, кто из знакомых мог бы это сделать?.. Ты свободна? Сможешь со мной поехать? Понимаешь, не очень-то мне нравится вообще разговаривать с полицией...

Лотти выросла в Вене, когда там уже вовсю орудовали нацисты. Не знаю как, но ее родителям удалось переправить Лотти и ее брата к родственникам в Англию в 1938 году. И тем не менее люди в форме до сих пор вызывали у нее чувство неприязни.

Я согласилась с неохотой, не потому что не желала помочь Лотти, а потому что меня угнетало все, что имело отношение к семье Альварадо, мертвому ребенку. А подоплекой всему был Малькольм. Потом позвонила Кэрол:

– Диего, Пол и я много об этом говорили, Вик. И мы хотим узнать твое мнение. Вик! Ты, надеюсь, не думаешь, что это мог быть Фабиано? Не так ли? Конечно, той ночью он был не в себе, как чокнутый, но ты же не думаешь, что он убил Малькольма из-за Консуэло и ребенка, ведь правда?

Я сардонически улыбнулась самой себе: никто, никто не оставит тебя в покое после смерти Малькольма.

– Знаешь, Кэрол, я действительно не думаю, что это сделал Фабиано. Скажем прямо: много ли значила для него Консуэло? А ребенок? Ты же помнишь, что Фабиано громче всех выступал в пользу аборта. Не хотел он ребенка и лишней мороки, ответственности не хотел. Да он только рад, что выпутался из всей этой каши.

– Это в твоем духе, Вик, да, потому что твои суждения всегда рациональны. Но хотя некоторые отпускают шуточки насчет мужской гордости, она присуща многим мужикам. А Фабиано мог вообразить, что человек чести должен поступить таким образом, мог сорваться и – р-раз – проделать все это. Я покачала головой.