Харлан Кобен - Нарушитель сделки Страница 9

— Как будто вы сами не знаете, — язвительным тоном отозвалась девушка.

— Понятия не имею.

Опять обжигающий взгляд. Женщины вообще великие мастерицы по части взглядов, а Эсперанса владела этой наукой в совершенстве.

— Ладно, проехали, — сказал Майрон. — Будь добра, соедини меня с Отто Берком.

— Прямо сейчас? — Голос Эсперансы был полон сарказма. — По-моему, в ближайшее время вы будете очень заняты.

— Прекрати, Эсперанса. Сделай, что тебя просят. Ты начинаешь действовать мне на нервы.

— О, я вся дрожу от страха.

Майрон покачал головой. У него не было времени разбираться в тонкостях женской души. Он подошел к кабинету, открыл дверь и застыл на пороге.

— Привет.

Майрон откашлялся и закрыл за собой дверь.

— Здравствуй, Джессика, — сказал он.

«Счастливая звезда подавляющего большинства спортсменов закатывается постепенно, — думала Джессика. — Но есть и такие, чей огонь гаснет мгновенно, словно от короткого замыкания в проводке, оставляя своего подопечного в кромешной тьме».

Одним из таких неудачников был Майрон Болитар.

Надежды и упования — вот что помогает большинству спортсменов уходить в тень постепенно. Так, например, вчерашний школьный чемпион протирает штаны на скамье запасных в команде колледжа. Звезда закатывается. Новичок команды колледжа начинает осознавать, что ему никогда не вырваться на первые роли. Звезда закатывается. Знаменитый игрок колледжа начинает понимать, что ему никогда не быть профессионалом. Звезда закатывается. И лишь немногие, их очень мало, один на миллион, со звериным упорством прокладывают себе дорогу и получают место в высшей лиге.

Их звезда пылает невыносимо ярким светом, порой ослепляя тех, кто осмеливается устремить на нее прямой взгляд. И в этот миг на выручку спортсмену приходит закон постепенного угасания. Человек привыкает к медленной утрате сил. Прежде чем наступает увядание, он переживает взлет. Он приходит в спорт неоперившимся юнцом, становится знаменитостью, и после этого начинается неумолимое движение вниз.

Майрону Болитару была уготована иная судьба.

В свое время он принадлежал к числу избранных и обладал такой несокрушимой мощью, что казалось, будто он не только греется в сиянии своей звезды, но и сам излучает энергию. Его баскетбольный талант впервые проявился в шестом классе, и уже очень скоро Майрон побил все рекорды по заброшенным мячам и подборам у корзины в округе Эссекс и даже в штате Нью-Джерси, исконной цитадели баскетбола. При росте шесть футов четыре дюйма Майрон недобирал до стандартов нападающего двух дюймов, но обладал физической силой, упорством и прыгучестью, небывалыми для представителя белой расы. Его засыпали приглашениями, он выбрал Университет Дьюка и за четыре года дважды был чемпионом любительской лиги.

Профессиональная команда «Бостон селтикс» зачислила его восьмым в запас первой очереди. Звезда Майрона заблистала ярче некуда.

А потом обрушился мрак.

То, что произошло с Майроном, баскетболисты называют «невынужденным фолом». Во время тренировочного матча с «Вашингтонскими пулями» двое соперников совокупной массой шестьсот фунтов взяли новичка в «коробочку», стиснув его между собой, словно начинку слоеного пирога. Молодому человеку, до сих пор не ведавшему, что такое травма и даже растяжение лодыжки, пришлось выучить множество медицинских терминов. Сложный перелом, сказали врачи. Разрыв мениска. Гипсовые шины, кресло на колесиках, костыли, трости.

Годы.

Спустя шестнадцать месяцев Майрон начал ходить, но подволакивал ногу еще два года. Обратной дороги не было. Карьера закончилась, и юноше пришлось расстаться с мечтами о спорте, без которого он не мыслил своей жизни. В газетах появились две-три статьи, после чего Болитара предали забвению.

Забыли окончательно и навсегда.

Джессика нахмурилась. Счастливая звезда. Неудачная метафора. Слишком расплывчатая и избитая. Джессика покачала головой и подняла взгляд на Майрона.

— Теперь все ясно, — сказал он.

— О чем ты?

— О настроении Эсперансы.

— Ага. — Джессика улыбнулась. — Я сказала, что ты назначил мне свидание. Она восприняла мое появление с явным неудовольствием.

— Еще бы.

— Она по-прежнему готова ухлопать меня за десять центов?

— Хватит и половины, — отозвался Майрон. — Хочешь

— Разумеется.

Майрон взял трубку телефона.

— Принеси черный кофе. Спасибо. — Он дал отбой и посмотрел на Джессику.

— Как поживает Уин? — спросила она.

— Все в порядке.

— Это здание принадлежит его семье?

— Да.

— Значит, Уин вопреки своей натуре стал финансовым воротилой?

Майрон кивнул, ожидая продолжения.

— А ты по-прежнему держишься за Уина, — продолжала Джессика. — И до сих пор не расстался с Эсперансой. Что-то я не вижу никаких перемен.

— Перемен хоть отбавляй, — заметил Майрон.

В кабинет вошла Эсперанса, все еще хмуря брови.

— У Отто Берка деловая встреча, — сообщила она.

— Позвони Ларри Хэнсону.

Эсперанса поставила перед Джессикой кофе, скривила губы и вышла. Джессика заглянула в чашку и сказала:

— Как ты думаешь, она не плюнула в кофе?

— Все может быть, — ответил Майрон.

Джессика отставила чашку. Майрон обошел стол и уселся в кресло. Стена за его спиной была увешана афишами мюзиклов. Майрон побарабанил пальцами по столешнице.

— Я хочу извиниться за вчерашнее, — произнесла Джессика. — Я собиралась застать тебя врасплох, слепить тепленьким. У меня не было другого выхода.

— По-прежнему стремишься владеть инициативой?

— Видимо, да. Старая привычка.

Майрон пожал плечами, но промолчал.

— Мне нужна твоя помощь, — сказала Джессика.

Майрон молча ждал.

Джессика глубоко вздохнула.

— Полиция утверждает, что мой отец был убит при попытке ограбления. Я этому не верю, — начала она.

— Чему же ты веришь? — спросил Майрон.

— По-моему, это убийство как-то связано с исчезновением Кэти.

Ее слова ничуть не удивили Майрона.

— Почему ты так думаешь? — спросил он.

— Полиция считает это совпадением, — просто ответила Джессика. — Я не очень-то верю в совпадения.

— А что по этому поводу говорит приятель твоего отца, как бишь его?..

— Пол Дункан.

— Он самый. Ты беседовала с ним?

— Да.

— Ну и?..

Джессика принялась постукивать ступней по полу. Это была еще одна ее старая привычка, подсознательная и весьма надоедливая. Наконец она перестала стучать и сказала:

— Полу тоже кажется, что это было ограбление. Он изложил обстоятельства преступления, упомянул о пропавших деньгах и драгоценностях. Он был объективен и безупречно логичен, а это никак не вяжется с его характером.

— То есть?

— Пол Дункан — горячий, вспыльчивый человек. Его лучшего друга убили, а он совершенно спокоен. Это на него не похоже. — Джессика умолкла и завозилась в кресле. — Тут что-то неладно, — добавила она. — Я не в силах объяснить происходящее.

Майрон молчал, поглаживая подбородок.

— Как тебе известно, мы с отцом никогда не были близки, — продолжала Джессика. — Любить его было не так-то просто. Мертвецы значили для него гораздо больше, чем живые существа. Он свято чтил идеал семьи, но до осязаемых поступков у него не доходили руки. И все же я намерена доискаться правды. Ради Кэти.

— А как она уживалась с отцом? — спросил Майрон.

Джессика на мгновение задумалась.

— В последнее время — лучше. Когда мы были маленькими, она чуралась отца. Кэти была маменькиной дочкой, вечно держалась за юбку матери и хотела походить на нее во всем. Но когда Кэти исчезла, я вдруг поняла, что она была куда ближе к отцу, чем к матери. Он был убит горем, его терзали навязчивые идеи. И это еще слабо сказано — мы все горевали, но с отцом творилось что-то страшное. Он полностью переродился. Он всегда был скромным патологоанатомом и не любил гнать волну. Но с исчезновением Кэти отец пустил в ход все свои связи, чтобы заставить полицию вести поиски круглые сутки. Он превратился в одержимого, обвинял полицию в бездействии, даже затеял частное расследование.

— Нашел что-нибудь?

— Нет. Насколько мне известно, ничего.

Майрон отвел взгляд и посмотрел на дальнюю стену. Кадр из кинофильма братьев Маркс «Ночь в опере». С афиши безмолвно взирал Граучо.

— Что такое? — спросила Джессика.

— Ничего. Продолжай.

— Собственно, я уже все рассказала. Могу лишь добавить, что в последние недели жизни отец вел себя крайне странно. Постоянно названивал мне, а ведь обычно мы разговаривали от силы трижды в год. Он говорил каким-то слезливым голосом; создавалось впечатление, будто он играет роль идеального папочки, у которого вдруг проснулись нежные чувства. Я не могу сказать, была ли это серьезная перемена характера или временное помутнение рассудка.