Наталья Александрова - Волчья сотня

Наталья Александрова

Волчья сотня

Памяти генералов А.И. Деникина и

Я.А. Слащева, поручиков Сергея

Мамонтова и Павла Макарова,

сестры милосердия Софьи

Федорченко и многих других

известных и безымянных участников

и свидетелей описываемых событий,

без чьих бесценных воспоминаний

эта книга не могла бы появиться.

Глава первая

– Батарея, рысью, вперед! – передали по колонне приказ генерала.

Вторая конно-горная вышла из колонны и ровной рысью двинулась к гребню холма, где на фоне медленно светлеющего рассветного неба вырисовывался силуэт генерала Дзагоева с биноклем в единственной руке и рядом с ним – небольшая группа конных.

Командир батареи полковник Азаров рапортовал генералу и замер в ожидании приказа, удерживая на месте своего норовистого игреневого жеребца.

– Взгляните, полковник. – Дзагоев протянул Азарову бинокль.

Внизу, верстах в четырех, располагалась занятая махновцами станция Тесовая. На путях скопилось множество составов, стоял под парами бронепоезд. Возле станции, несмотря на ранний час, было оживленно, двигались многочисленные телеги и подводы. Суетились черные точки людей.

– Внезапность решает все, – хрипло проговорил Дзагоев, – скрытно выведите батарею на позицию в ложбине в версте от станции, дадите несколько хороших залпов шрапнелью, начнется паника, и я поведу на станцию лаву. Они не успеют опомниться. Обстреляв станцию шрапнелями, попробуйте подавить бронепоезд. Обстрел начнете через час. Сверим часы.

Дзагоев забрал бинокль и повернулся к кавалерийским начальникам, чтобы дать им распоряжения. Азаров легонько тронул удила, и его игреневый Ахилл, скосив на однорукого генерала умный выпуклый глаз, в два скачка донес седока до батареи.

– Батарея, шагом, в поводу, вперед!

Добровольческая армия победоносно продвигалась на север. До Москвы оставалось триста верст – «двенадцать корниловских переходов», как сказал в обращении к солдатам Антон Иванович Деникин. Ранняя осень девятнадцатого года была порой его наибольших успехов, и он еще не чувствовал, что в ходе войны намечается перелом.

И в это время вырвавшийся из окружения Махно совершил стремительный рейд по тылам деникинских войск, разгромил артиллерийские склады, перерезал железные дороги, дезорганизовал тылы Белой армии, нарушив снабжение войск.

Против махновцев бросили сводный кавалерийский отряд под командованием генерала Дзагоева, сняв с направления главного удара четыре эскадрона регулярной кавалерии и несколько сотен кубанских казаков – всего до полутора тысяч сабель. Отряду придали вторую батарею конно-горной артиллерии полковника Азарова – у махновцев артиллерии почти не было, поэтому хороший залп шрапнели или картечи мог решить исход сражения.

Отряд вторую неделю шел по следам махновцев, и следы эти были страшны: разграбленные местечки и железнодорожные станции, изуродованные трупы офицеров.

Отряд Дзагоева шел скрытно и быстро, используя для переходов овраги и лощины, рассылая для разведки казачьи разъезды, выставляя боевые охранения, и наконец на рассвете холодного сентябрьского дня возле станции Тесовой настиг махновцев.

Полковник Азаров привел батарею в указанное Дзагоевым место. До начала артподготовки оставалось двадцать минут.

– Батарея, с передков! К бою! – скомандовал полковник вполголоса – близость махновцев действовала на нервы, принуждала к соблюдению тишины и скрытности.

И тут не успели артиллеристы снять орудия с передков, начался ад.

Два шестидюймовых орудия махновского бронепоезда начали раз за разом обстреливать позицию батареи гранатами. Попадания были прямые, такое впечатление, что артиллеристы бронепоезда заранее пристрелялись к ложбинке. Азаров метался от орудия к орудию, пытаясь собрать оставшихся людей и лошадей и вывести батарею из-под обстрела, но почти все солдаты были или убиты, или ранены. Азарову показалось, что только сам он и его игреневый Ахилл чудом уцелели в этой мясорубке, но потом он увидел, что целы поручик Мясоедов и несколько солдат – ездовые первого орудия Шакалов и Хомченко, старый фейерверкер Ступин и еще двое. Они пытались вытащить пушки из-под огня, но не было лошадей – все либо убиты, либо разбежались. Навстречу командиру батареи шел с круглыми от ужаса глазами молодой солдат Трофимов. Азаров крикнул на него, чтобы вывести из паники, заставить работать с остальными уцелевшими, но вдруг увидел, что у Трофимова оторвана по плечо рука и он жив еще и продолжает идти только в состоянии шока.

Стрельба прекратилась, но батарея уже перестала существовать.

Азаров огляделся в наступившей тишине. Конники, выстроенные в две колонны в ожидании сигнала к атаке, сбили ряды: обстрел батареи скверно на них подействовал. Дзагоев, как всегда решительный, выскочил вперед на огромном вороном жеребце и с растяжкой, давая лошадям время исполнить команду, проорал:

– Ша-ашки наголо! Ры-ысью… Ма-арш!

Кубанцы в косматых папахах пригнулись к лошадиным шеям, драгуны и гусары откинулись в седлах, колонны пришли в порядок и хлынули вперед, по знаку командиров перестраиваясь в лаву. Впереди мчался генерал Дзагоев, взяв повод в зубы и выхватив единственной левой рукой тяжелую казацкую шашку.

Лава перевалила небольшой холм, отделявший ее от махновцев, и тут же с нескольких позиций забили по ней пулеметы. Установленные на тачанках, они били по кавалерии в лоб и с флангов, выкашивая ее, как выкашивает утреннюю росистую траву звонкая коса опытного косаря.

Захваченные безумием атаки всадники продолжали мчаться вперед, но ряды их становились все реже и реже. Казаки опомнились первыми и повернули коней, но в это время бронепоезд выдохнул по задним рядам конников картечью, вырывая каждым залпом грозди коней и всадников, усугубляя и без того полное безумие разгрома.

Дзагоев, все еще скакавший вперед, покачнулся вдруг и свесился с коня набок, уцепившись ногами за стремя. К нему тут же подскочил рослый кудрявый изюмский гусар в яркой картинной форме с серьгой в ухе, подхватил раненого генерала под мышки и уложил перед собой поперек коня. Остатки разгромленной кавалерии удирали за холм.

Азаров огляделся. Спасти пушки не было никакой возможности. От батареи осталось, считая его, пять человек, он – один офицер, так как поручика Мясоедова в последнюю минуту зацепило шрапнелью. Неподалеку на зарядном ящике сидел еще заряжающий второго орудия, но когда полковник подъехал к нему и тронул за плечо, солдат повалился набок и Азаров увидел страшную рану на затылке.

Остатки сводного отряда генерала Дзагоева собрались в перелеске верстах в трех от Тесовой. Преследования не было – махновцы, видимо, посчитали, что от отряда ничего не осталось. Впрочем, почти так и было. Из полуторатысячного кавалерийского отряда уцелели человек сорок – шесть офицеров, считая самого тяжело раненного Дзагоева, около двадцати казаков и десятка полтора драгун и гусаров.

Глава вторая

«Все силы Советской республики должны быть напряжены, чтобы отразить нашествие Деникина и победить его, не останавливая победного наступления Красной Армии на Урал и на Сибирь…»

– Нуте-с, голубчик Борис Андреевич, позвольте поздравить вас с прибытием на место! – Полковник Горецкий налил в большую фарфоровую чашку заварки, затем кипятка из самовара и протянул Борису. На столе лежал пшеничный калач и стояла тарелка мелко наколотого сахару.

Борис молча принял из рук Горецкого чашку. Он был голоден и зол, время клонилось к вечеру, уж скоро начнет смеркаться. Они провели в дороге весь день, толком не ели и вот теперь вынуждены довольствоваться сухим калачом с чаем. Хотя сердиться было глупо, потому что он прекрасно знал принципы полковника Горецкого: как можно меньше появляться на людях. Полковник приехал в город Ценск по своим важным и таинственным делам, и для этих дел было необходимо, чтобы как можно меньше людей знало, кто он такой. Поэтому он не жил в гостинице, а снимал скромную квартирку на окраине города, не посещал театры и рестораны. Все это Борис понимал, потому что хоть и с недавнего времени, но состоял при полковнике офицером для негласных особых поручений, но вот его желудок бурно протестовал.

Без стука, но деликатно отворилась дверь, и денщик Горецкого Саенко внес аппетитно пахнущие свертки.

– Поверьте мне, Борис Андреевич, что жизнь на окраине имеет свои преимущества, – посмеивался Аркадий Петрович Горецкий, нарезая холодную телятину. – И эти неуютные стены могут сослужить нам неплохую службу.

Действительно, квартира была неуютна. Дом, который выбрал Горецкий, был большой, но старый, стоял в разросшемся запущенном саду. Дом был одноэтажный и имел неправильную форму – буквой «Г». И вот в короткой половине буквы «Г» и поселились полковник, Борис и Саенко. Имелись там три довольно большие комнаты, но были они запущены, и мебель стояла до неприличия ветхая и разномастная. Саенко наскоро прибрался в комнатах, выбросил кое-какую хозяйскую рухлядь, но там, по выражению его, нужно было семь дней скрести и мести. Однако Горецкого привлекла квартира тем, что у половины дома был вход, отдельный от хозяев. Двери выходили в донельзя запущенный сад, и по дорожке, устланной ранними желтыми листьями и опавшими гнилыми яблоками, можно было пройти незаметно и выйти в маленькую калиточку, оказавшись в крошечном тупичке, где никто и не ходил. Это как нельзя лучше подходило к роду деятельности полковника Горецкого, то есть ничьи любопытные глаза не могли видеть, какие гости к нему ходят.