Наталья Александрова - Волчья сотня Страница 2

– Так что разрешите доложить, ваше сковородие… – почтительно начал Саенко.

По чину полагалось величать полковника вашим высокородием, и Саенко упорно так его и называл, но от скороговорки получалось не «высокородие», а «сковородие».

– Так что разрешите доложить: хозяева здешние готовить нам просятся. Но я, ваше сковородие, опасаюсь, потому как хозяйка уж очень грязная, неряха, в общем. А хозяин на вид такой вороватый, так и смотрит, что бы слямзить.

– А ты как определил? – удивился Горецкий.

– А очень просто: хозяин – поляк. А полячишки эти – народец вороватый, глаза так и бегают, подлый, в общем, народ… И я так считаю, что лучше у Пунса обеды брать, у них, я узнавал, обеды на дом дают.

Главный ресторан города принадлежал толстому усатому человеку со странной фамилией Пунс, кормили там и вправду отменно.

– Ладно, Саенко, делай как знаешь. – Горецкий рассеянно махнул рукой, сделавшись домашним уютным профессором, таким Борис помнил его с шестнадцатого года, когда в Петербургском университете профессор Горецкий читал на юридическом уголовное право.

Они не виделись без малого три года, и вот три месяца назад Борис встретил Горецкого в Феодосии, куда забросили его война и поиски сестры. Сестру в Крыму Борис не нашел, а нашел Горецкого, который сначала его вроде бы спас, потом послал на смерть, а потом, когда Борис вернулся и даже сумел выполнить задание, уговорил его работать у него, мотивируя это тем, что здесь, у Горецкого, Борис принесет неизмеримо больше пользы России, чем с винтовкой в окопе. Борис согласился, из Крыма они уехали в Ставку командования ВСЮР[1] – Екатеринодар. Там полковник Горецкий отчитался о выполнении миссии перед непосредственным своим руководителем – начальником Военного управления при Особом совещании генералом Лукомским и получил, надо полагать, новое задание. Для этой цели и приехали они в Ценск – довольно большой город на юге России, уже несколько недель занятый Добровольческой армией под командованием генерала Май-Маевского.

– Что ж, Борис Андреевич… – сказал Горецкий, отодвигая чашку.

Повинуясь движению его бровей, Саенко мигом улетучился из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.

– У меня здесь много инспекционных дел, а также одно весьма важное и деликатное поручение. Две недели назад махновцы полностью разбили сводный отряд генерала Дзагоева. Сам генерал тяжело ранен, лежит в госпитале. Но из допросов оставшихся немногочисленных офицеров и казаков складывается картина грандиозного предательства. Отряд успешно преследовал противника, тот не догадывался о его существовании, иначе принял бы бой раньше. О том, чтобы дать бой у станции Тесовой, генерал решил на рассвете. Собрал офицеров, отдал приказы. И вот в течение часа махновцам оказались известны планы отряда и их позиции. Они заранее выставили пулеметы и начали артиллерийский обстрел минута в минуту – когда конно-горная батарея уже была на позиции, но еще не была готова к бою. Но сейчас уже поздно, – спохватился Горецкий, – мы с вами устали, да и подробности этого дела будут мне ясны только завтра. У меня с утра встреча с начальником здешней контрразведки, а вы, голубчик, погуляйте по городу, осмотритесь, вам в контрразведке пока мелькать незачем.

Насчет контрразведки Борис был полностью с полковником согласен. И если предстоит ему потом расспрашивать людей, то, зная, что он имеет отношение к контрразведке, вряд ли ему что-то расскажут.

– Саенко! – крикнул Аркадий Петрович. – Давай-ка стели, брат.

– Было бы чего стелить, – ворчал Саенко, перетряхивая вещи. – У хозяев ни матрасов приличных, ни простыней чистых не найти. Ох, и подлый же народ поляки!

– Хоть вы и не любите контрразведку, – усмехаясь начал Горецкий, намекая на то, что их встреча три месяца назад произошла именно в контрразведке на допросе, куда попал Борис безвинно, по навету, – но не могу не признать, что в данном деле действовали они оперативно и, можно сказать, что и умно.

Они сидели в той же комнате, но хозяйственный Саенко умудрился придать ей за день обжитой вид. Он откопал в кладовке диван с протертой до дыр обивкой и застелил его реквизированной у хозяйки красной плюшевой портьерой. Клопы по причине долгого неиспользования дивана ушли из него в другую мебель, так по крайней мере утверждал Саенко. После долгой ругани нашлись у хозяев и чистые занавески, и даже настольная лампа. Пока Борис прогуливался по городу, а Горецкий находился в контрразведке, Саенко привел откуда-то двух разбитных бабенок, которые вымыли окна и полы, а также обмели многолетнюю паутину на потолке, отчего, надо сказать, еще сильнее стали заметны грязные потеки на обоях и потертая мебель. Но в целом жить стало можно, как удовлетворенно констатировал Саенко, когда выпроваживал теток, которым уж очень хотелось посмотреть на господ офицеров. Обед неутомимый Саенко принес в судках от Пунса, тот и вправду был неплох.

– Так вот, Борис Андреевич, стало быть, осталось в живых после рейда всего шесть офицеров. Генерал Дзагоев, как я уже говорил, тяжело ранен, находится без сознания, поэтому его не допрашивали и мне поговорить с ним нельзя.

– Неужели вы самого генерала подозреваете? – изумился Борис. – Герой, однорукий командует отрядом, солдаты, говорят, его боготворят…

– Я, дорогой мой, должен подозревать всех, – жестко сказал Горецкий, – если я хочу выявить предателя. А то получается: этот – герой, как его заподозрить; с этим в юнкерском училище учился; с этим воевал, спали под одним одеялом, тоже не представить, как он мог предателем стать; а этот – вообще мне родственник, хоть и дальний.

В голосе полковника проскользнули металлические нотки, и сам он из уютного профессора вдруг превратился в жесткого, решительного офицера. Горецкий встал, пенсне упало с носа и повисло на шнурке. Борис в который раз подивился, что лицо его без пенсне приобрело чеканность профилей на римских монетах.

– А как вы узнали, что я тут знакомого встретил, почти родственника? – спросил он, чтобы разрядить атмосферу.

– Я и не знал, – ответил Горецкий обычным голосом. – А что – и вправду родственник?

– Да нет, брата моего двоюродного приятель, штабс-капитан Петр Алымов, он в том рейде не участвовал…

«И слава Богу», – добавил про себя Борис, ему совершенно не улыбалось подозревать старинного приятеля своего брата Юрия.

– Это хорошо, что у вас здесь есть друг-офицер, – оживился Горецкий, – он сможет ввести вас в здешнее общество. А это придется сделать, и как можно быстрее. Вам следует подружиться со всеми пятью офицерами, то есть теми, кто остался в живых после неудачного рейда. Единственное, что мы можем утверждать с уверенностью, – это что один их них предатель.

– Значит, генерала Дзагоева все же вычеркнули из списка? – осведомился Борис.

– Да, но не потому что он герой-генерал, а потому, что он был все время на виду, с тех пор как он отдал приказы и до начала боя, при нем неотлучно находились вестовой, ординарец и знаменосец, а также другие люди.

Горецкий потряс в воздухе пачкой листков.

– Вот материалы допросов. Я с ними ознакомился и теперь введу вас в курс дела для быстроты. Итак, в живых остались по старшинству званий: полковник Азаров, командир конно-горной батареи, про его заслуги и заслуги других я говорить не буду, чтобы у вас не создалось предвзятости; далее ротмистр Мальцев, есаул Бережной – этот из казаков, как вы понимаете, дальше штабс-капитан Коновалов и поручик Осоргин. Все они в принципе могли после получения приказа и разъяснения генералом Дзагоевым задачи улучить момент для передачи сообщения махновцам. Исключение составляет штабс-капитан Коновалов, потому что все четверо оставшихся офицеров совершенно одинаково сообщили, где он находился все время до начала обстрела махновцев.

– И отчего же именно его все запомнили?

– Это как раз просто. – Горецкий откинулся на спинку кресла и опять приобрел совершенно профессорский вид.

Борис неоднократно задавал себе вопрос: какой же Горецкий настоящий – тот, стоящий на кафедре перед студентами, или нынешний, в форме полковника с жестким, чеканным профилем?

– Это как раз просто. Мы с вами, голубчик, не кавалеристы, и нам не ясны некоторые особенности их видения… Когда кавалерист видит издали знакомого всадника, он узнает его не по лицу или по фигуре, не по одежде даже – форма у всех одинаковая. А лицо в предрассветных сумерках было не разглядеть. А узнает он знакомого по лошади. Лошади у всех разные – масть, сложение. Так вот и у штабс-капитана Коновалова очень необычный конь – вороной, с белым чепраком, то есть с большим белым пятном на спине, там, где расположено седло. Этот жеребец очень хорошо заметен издали, поэтому все офицеры, казаки и солдаты видели штабс-капитана Коновалова, он единственный, кто не попадает под подозрение…