Андрей Добров - Смертельный номер. Гиляровский и Дуров

Андрей Станиславович Добров

Смертельный номер. Гиляровский и Дуров

© Добров А., текст, 2015

Витрины магазинов украшала нарисованная римская цифра ХХ – по наступающему веку, отчего остряки называли будущее столетие Ха-Ха, считая, что оно принесет много веселья и радости и будет вообще много приятней уходящего века, отмеченного войнами и катастрофами. Этому должны были поспособствовать и удивительные новинки прогресса – телефоны, автомобили и управляемые аэростаты. Почитав журналы, можно было легко представить себе, что человечество вот-вот оставит грешную землю, чтобы жить в воздухе наподобие то ли ангелов, то ли голубей.

Но пока оно все так же обреталось на земле. Земле, каждый день заметаемой снегом последней зимы девятнадцатого века.

Я прошел вверх по Тверской до бульваров, а потом спустился к Цветному. Весной и осенью по его центральной аллее нельзя было пройти, не испачкав галош в грязи, но теперь притоптанный снег, посыпанный песком, делал этот путь вполне проходимым.

Быстро стемнело, снег перестал, на тротуаре зажглись фонари. Я шел спокойно, помахивая тростью с большим круглым набалдашником. Она досталась мне два или три года назад от покойного ныне доктора Воробьева – прямо скажу – не по его воле. Вдруг внимание мое привлек ярко освещенный вход цирка Саламонского. А вернее – человек, стоявший у афиши, наклеенной справа от больших дверей цирка.

Небольшого роста, одетый в шубу, с большой меховой шапкой на голове, этот господин яростно размахивал руками и громко ругался.

Я подошел поближе и поднялся по ступеням. Афиша была нарисована ярко, с выдумкой и рекламировала рождественское представление – среди цветов, непременных слонов и скачущих лошадей обтянутая трико акробатка выгнулась дугой, ногами и руками опираясь на верхушку разукрашенной ели. Но не ее ладная фигурка привлекла меня – как привлекла бы в другой раз. А грубо намалеванные черной краской прямо на лице женщины череп и кости!

– Мерзавцы! – возбужденно кричал господин в меховой шапке, с хорошо различимым восточным акцентом. – Чертовы дети!

– Действительно, что за вандализм! – поддержал я его.

Человек обернулся ко мне. У него были черные глаза и выдающийся горбатый нос.

– Что вы понимаете! – крикнул он мне. – Вандализм! Если бы это был вандализм! Что вы лезете?

– А вы не кричите, – сказал я спокойно. – Может, я что-то и не понимаю, но, по мне, так вот это, – я указал тростью на рисунок черепа, – и есть настоящий вандализм.

– К черту ваш вандализм!

Нет, этот субъект положительно старался вывести меня из себя! Мое душевное равновесие, с таким трудом установившееся после прогулки, начало разрушаться. Я уже собирался ответить резко, выплеснуть накопившееся раздражение, но тут дверь цирка открылась, и оттуда вышел плотный мужчина лет сорока в пальто и английской кепке с ушами. Ухоженные усы были густыми и темными – он наверняка подкрашивал их, чтобы скрыть седину, которая у меня пробивалась уже давно. Лицо этого нового господина показалось мне смутно знакомым. На человека в меховой шапке появление этого нового участника событий произвело эффект небывалый.

– Вы! – крикнул он, брызнув слюной. – Вот! Любуйтесь! Смотрите-смотрите!

Человек в кепке остановился и посмотрел на афишу.

– Ну?! – спросила шапка.

Человек в кепке склонил голову вбок и пожевал губами.

– Вижу, – сказал он негромко. – Ну и ну.

– А! – торжествующе возопила шапка. – Вы не удивлены? Нет! Я же вижу, вы не удивлены!

– Может, это шутка? – неуверенно спросила кепка.

– Шутка? – взвился чернявый. – Вы это говорите мне? Мне?! Шуточка! Шуточка! Может, это вы так пошутили? А?

Человек в кепке быстро взглянул на кричавшего:

– Перестаньте, Гамбрини, с чего мне так шутить?

– С того, что вы мне завидуете и хотите моей гибели!

– Да бросьте!

Названный Гамбрини раскрыл рот и глубоко задышал. Мне показалось, он сейчас бросится на человека в кепке, и я уже приготовился оттаскивать этого сумасшедшего. Но он вдруг быстро повернулся к афише, схватил ее за краешек и рванул. Большой кусок, где как раз был намалеван череп, с треском оторвался. Бросив его на землю, Гамбрини несколько раз топнул по нему ногой, а потом пнул этот испачканный обрывок прямо в ноги кепке.

– Что вы делаете! – растерялся тот.

– Вот вам ваши шуточки!

Человек в шапке протиснулся мимо кепки и скрылся в цирке.

– Сумасшедший, – сказал его собеседник и посмотрел на меня.

– Простите, – сказал я.

– Вы – друг Гамбрини? – спросил человек в кепке.

– Нет. Просто проходил мимо. Меня зовут Гиляровский. Владимир Алексеевич.

Он пожал плечами.

– Я журналист.

Тот помрачнел.

– Ищете сенсаций? – спросил он холодно.

– Гуляю.

Ни слова не говоря, человек в кепке неприязненно кивнул и начал спускаться по ступеням к бульвару. Подобрав обрывок афиши, я сложил его и сунул в карман, а потом последовал за ним.

– Постойте! – крикнул я ему в спину.

Человек остановился, но не обернулся ко мне. Сбежав на несколько ступеней вниз, я настиг его.

– Простите мое любопытство, но что тут произошло?

– Что?

– Этот череп… Почему тот господин так разволновался?

– Прошу меня извинить, – твердо сказал человек в кепке. – Но это наше внутреннее дело.

– Ваше лицо показалось мне знакомым. Вы работаете в цирке?

– Да.

– Я тоже раньше работал в цирке.

Он взглянул на меня.

– И что?

Я удивленно посмотрел на него.

– Как – что? Я – человек не чужой в цирковом братстве.

Он смерил меня оценивающим взглядом, потом коснулся пальцами в перчатках полей своего котелка.

– Дуров.